Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

• Название: Тихий гром. Книга третья
• Автор: Петр Смычагин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В третьей книге своего романа «Тихий гром» уральский писатель П. М. Смычагин показал события первой мировой войны, когда многие из его литературных героев оказываются на фронте. На полях сражений, в окопах, под влиянием агитаторов крестьяне, ставшие солдатами, начинают понимать, кто их настоящие друзья и враги.

---

На мелкой мураве, недалеко от крыльца, ребята расположились чистить винтовки и патроны — грязные они, а кое-где и ржавчиной тронуты. Скоро тут появился и Ерема, присел на чисто вымытую ступеньку крыльца и принялся набивать свою люльку, бережно положив колосок на перила.

— Ну, что, дядька Ерема, еще погодим денек-другой с уборкой-то? — усмехнулся Василий, повторив его ежевечерние слова. — Рожь говорит: колошусь, а мужик: не нагляжусь! Так, что ли?

— Так, Василек, так, — ласково подтвердил Ерема, хитро прищурив глаз, — не нагляжусь! Так бы вот круглый год ходить и глядеть на поле да вдыхать полной грудью его здоровый вековечный дух.

— Ну-ну, — поддакнул Василий, быстро скрутив цигарку и добывая искру с помощью огнива, подаренного перед смертью старым башкирцем. — Занятие это из приятных, да ведь одним — хоть и хлебным — духом сыт не будешь.

— Брось-ка мне огоньку-то, — попросил Ерема и, поймав на лету тлеющую с одного конца тесьму, раскурил трубку и не спеша сообщил: — А убирать, что ж, хоть бы и завтра можно… Только, утром-то дождичек будет, кажись…

— Эт откудова ж такая известия к тебе донеслась? — вопросил с усмешкой Григорий, задрав голову и глядя на чистое небо. — Никакой сыростью вроде бы и не пахнет. Его ведь, дождичка-то, недельки две либо уж три не бывало.

— В лесу много у меня вестников, — опять хитровато прищурился Ерема, шевеля трубкой колючий конец уса. — Ко́сы вон я приготовил. Утром вставай да беги косить, а я спать буду.

— Ой, опять они про хлеб, — вклинилась Ядвига. Видно, все бабьи дела переделала и вышла посидеть с мужиками, пристраиваясь на крылечке рядом с Еремой. — Да велико ли то поле! Я б его одна серпом сжала и зернышка б не уронила.

— Нет, баушка, — возразил Василий, — пособим мы вам, а после того и двинемся.

— Э-э, сыночки! Милые мои хлопчата, да куда ж бы вам двигаться от нашей тихой хаты? Все у нас есть, и немец не досаждает. Живите на здоровье. Не вечно той войне быть. Кончится она, и вы домой возве́рнетесь. Ну, для чего ж вам снова на эти проклятые штыки лезть?!. Что вас отсюда гонят иди туда зовут? Никто ж не знает, где вы теперь есть!

— А ведь умно говорит баба Ядвига, — поддержал ее дядька Ерема. — Дело нехитрое — голову-то под пулю подставить.

— Это что ж, выходит, как в той сказочке, — возразил Григорий, бросив очищенный патрон в ранец, — и от баушки ушел, и от дедушки ушел…

— Вот и не уходить бы вам от старых, — не дослушала его Ядвига.

— Да не про то я, — продолжал свою мысль Григорий, принимаясь за следующий патрон. — И от смерти мы ушли, и от немецкого плена ушли, и в лазарет не попали… Дак и где ж мы теперь числимся-то?

— В дезертирах, ежели по совести, — глухо отозвался Василий.

— Х-хе! — коротко хохотнул Ерема. — Были б вы дезертирами, когда бы не подобрал вас Донат в том окопе…

— Да не привез бы сюда дядька Ерема, да не взяла б в свои золотые руки баушка Ядвига, — заторопился с опровержением своих же слов Василий, пробуя, как идет в патронник очищенный патрон. — Захватили б крюком похоронники, хоть и живых еще чуток, и — в ямку. Вовек никому б не сыскать, куда подевались ребята.

— Вот-вот, — подхватил Ерема, — тогда б вы попали в настоящие дезертиры.

— Все-то оно так, да ведь неловко ж здоровым ребятам от чужих и от своих прятаться, — гнул свое Василий. — Выходит, что мы, живые, за мертвыми прячемся и сами под мертвых вроде бы работаем.

— Да уж делайте, как надумали, — тяжко вздохнула Ядвига. — Того, что богом загадано, не обойдешь, не объедешь.

Не так и не о том говорили бы эти люди, знай они о себе хоть на полсуток вперед.

— Слышь, Вася, а ведь итить-то придется нам больше в ночное время и, должно быть, не по дороге, — заговорил Григорий, приняв бабкины слова за окончательное согласие. — Как бы с путя не сбиться.

Василий поднялся, оглядывая небо, отошел на дальний край полянки перед домом и поманил к себе Григория.

— Вон видишь семь звезд ярких? Ежели все их чертой соединить, ковшик выходит. Видишь?

— Ну.

— Вот по крайнему обрезу того ковша веди кверху линию и отсчитывай пять расстояниев, как между этими крайними звездочками. А тут опять попали мы на яркую звездочку. Нашел? Там вроде бы еще маленький ковшичек…

— Ну.

— Вот это и есть Полярная звезда. Завсегда она север показывает. Понял? Ковшик этот может крутиться и так и этак, а звезда завсегда на своем месте стоит — прямо на север кажет. Стало быть, левым плечом к ей становись и точно на восход пойдешь.

Василий четко, по-строевому повернулся направо и сделал несколько шагов на восток. Потом вернулся к патронам и сел на прежнее место. А Григорий, проверяя себя, еще раз повторил весь урок и с восторгом спросил: — Эт где ж ты премудрости эдакой обучилси?

— На действительной службе.

— Солдату без такой науки нельзя, — сказал Ерема. — А тебя-то чего ж не обучили?

— Да нам не до звездочков было, — невесело усмехнулся Григорий, принимаясь опять за патроны. — Винтовку вон заряжать научили, да как штыком колоть показали — вот и вся наука. А посля вот Василий… доучивал… А!.. А!.. — Схватился он за голову.

— Опять загудело?

— Опять…

— Ну, брат, и звонкий же котелок тебе достался, — тоскливо пошутил Василий. — Один разок немец по ему тукнул — девять месяцев гудит.

— Вот оно, ваше здоровье, — возмутилась бабка, вскочив с крыльца, и подхватывая Григория под руку. — Ходи, сынок, ходи до хаты да спать ложись. — И, обернувшись к Василию, укоризненно добавила, словно выговаривая ему за провинность: — А ну, как такое дорогой станется, загинет хлопчонок. Да и сам ты далеко не ускачешь.

Григорий свалился на топчан одетый, и Василий стаскивал с него сапоги уже с сонного. Ремень снял, пуговицы на гимнастерке расстегнул. Прикрыл своим одеялом. Укладываясь спать, чувствовал себя пришибленным, виноватым. Да и перед стариками совесть постоянно грызет, хоть и в самом деле плюнуть на все да и остаться тут до конца войны, сколько бы она ни длилась.

5

Предсказание дядьки Еремы сбылось в точности. Проснувшись поутру, Василий обнаружил, что на улице идет дождь, и словно глазам своим не веря, подошел к окну, постоял, глядя на крошечные лужицы возле крыльца, то и дело пробиваемые мелкими каплями, прислушался к ровному шуму дождя и снова завалился в постель.

Неторопливый, ровный дождичек казался по-осеннему затяжным, но Василий хорошо знал крестьянскую примету: ранний гость — до обеда, потому, засыпая, не терял надежды покосить хоть во второй половине дня. Григорий спал беспробудно, и тревожить его не стоило. После приступа всегда требовалось ему отоспаться.

Второй раз проснулся Василий уже в одиннадцатом часу. Дождь к этому времени почти перестал, облака заметно поднялись, за окном отрадно посветлело. Григорий встал чуть раньше и чувствовал себя, совершенно здоровым.

У Ядвиги, как и у всякой хозяйки, дел хватает на любую погоду, потому всегда поднимается она рано. Дядька Ерема с утра не появлялся. Видно, решил отоспаться по ненастью.

Пока брились и умывались ребята, пока завтракали — солнышко засияло веселое и бодрый ветерок потянул. Стало быть, колосья обдует он моментально, да и земля скорее просохнет — промочило ее неглубоко.

В первом часу, захватив косы с пристроенными решетками и большой чайник с квасом, отправились ребята на хлебную полосу. Бабка тоже набивалась идти с ними, чтобы снопы следом вязать, но косари не взяли ее с собой, отговорившись тем, что выход этот пробный, что снопы свяжут они сами и в суслоны составят. А завтра, если погода устоится, пойдут все вместе. Тогда настоящая уборка начнется.

Оставшись одна, затеяла Ядвига небольшую стирку. Но давно известно, что поганое корыто — счастливое. В момент настирала она тазик всяких тряпок, оглянулась, а другие тоже в корыто просятся. Пришлось ей поставить большой чугун воды в печь, чтобы согреть, а с готовым отправилась на пруд — полоскать.

Устроилась она возле куста акации, на большом плоском камне, где всегда полоскала. Ветерок, запутавшись в прибрежных кустах, сюда не достает, а солнышко припекает жарко. Вся эта сторона пруда гладкая, как зеркало, и спокойная. Только за серединой, к противоположному берегу, ершится едва заметная рябь. От полоскания по воде расходятся круги и в двух саженях затухают, переходя в едва приметную зыбь, а потом и вовсе сглаживаются в сверкающее зеркало.

Избушка Еремы стоит напротив. Берег возле нее голый, с краю песчаный. Там и долбленая лодочка Еремы стоит. Хозяина возле избушки не видать. Покой этого мирного царства нарушается лишь шелестом листьев, ласкаемых бодрым ветерком.

Вдруг Ядвига расслышала какие-то глухие звуки. Насторожилась, остановив свое полоскание. Звуки все нарастали, притягивая внимание Ядвиги. Левее избушки саженей на пять-десять, где выходила из лесу дорога, показался строй немецких солдат. Впереди — офицер. Схватив тазик с бельем, бабка отпрянула за куст и несколько секунд задержалась там, не зная, что предпринять. Потом с завидным проворством рванулась к своей хате, в момент попрятала все солдатские вещи, даже Васильев топчан выбросила, и бегом вернулась к ближайшим кустам, откуда просматривалась вся площадка на той стороне пруда.