Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

• Название: Тихий гром. Книги первая и вторая
• Автор: Петр Смычагин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Действие романа челябинского писателя Петра Смычагина происходит после революции 1905 года на землях Оренбургского казачьего войска. Столкновение между казаками, владеющими большими угодьями, и бедняками-крестьянами, переселившимися из России, не имеющими здесь собственной земли и потому арендующими ее у богатых казаков, лежит в основе произведения. Автор рассказывает, как медленно, но бесповоротно мужик начинает осознавать свое бесправие, как в предреволюционные годы тихим громом копится его гнев к угнетателям, который соберется впоследствии в грозовую бурю.

---

На зиму дед нанимался чистить проруби на речке, и тут уж волей-неволей Климка оказывался его помощником.

4

Поздно минувшей ночью вернулся Виктор Иванович Данин с Прийска. Сам не успел отдохнуть и коню хорошей передышки не дал. А утром пораньше в город надо было попасть, чтобы к вечеру снова дома быть. Да с берега, говорят, море красно, а в море-то по-разному бывает…

Многое за последнее время переменилось. Теперь уж Виктор Иванович с Прийска не возил запрещенную литературу, а больше туда поставлял, когда приходилось наведываться. В городе тоже куда веселее дела пошли. Не только книжная лавка работает, не только сносно поступает в нее вместе с учебниками нелегальная литература из Самары, но перепечатывать кое-что удается: нашлись и в типографии свои люди.

Только вот со средствами становилось все хуже и хуже. Как ни ужимался Виктор Иванович, как ни экономил деньги, их оставалось все меньше. Лавку Алексей взял на себя, поскольку его это была идея, но не доходы приходилось от нее подсчитывать, а все больше тонула она в долгах. Пришлось Алексею продать заимку свою небогатую.

— Не вышло из меня купца, — вздыхая, сетовал Михаил Холопов. — В долгах, что в репьях, увяз.

— За богом должок не пропадет, — отшучивался Виктор Иванович. — «Капитал»-то есть еще у тебя?

— Есть еще парочка. «Манифеста» с десяток осталось, да «Что делать?» книжечек шесть имеется.

— Вот это и есть наш главный капитал!

— Цены этим книгам нет, — как бы оправдываясь, отвечал Холопов, — бесценные они, верно. Так ведь и раздаем их бесплатно.

— Х-хе, волк тебя задави, торгаш, — смеялся Виктор Иванович. — Да если бы хоть половина российских людей знала цену этим книгам, не пришлось бы тебе совать их из-под прилавка. Вот здесь бы, на самом видном месте стояли они, потому как батюшку царя теперь бы уж отпели.

…Едет Виктор Иванович, а сон его давит немилосердно — всего часика два уснул за сутки. Задремал в телеге. И конь едва ногами переступает. А то еще идет, идет да с дороги на непаханое поле собьется. Не погоняет коня ездок — устали оба. Солнце уже припекать стало… Вдруг взвизгнул конь и захрапел. Телега остановилась. Вскочил Виктор Иванович — батюшки! — от дороги отклонились они саженей на десять. Рыжка передней ногой ухнул в сусличью нору и бьется в оглоблях, оглядываясь на хозяина тревожно и тоскливо вместе. Распустил супонь Виктор Иванович, сбросил дугу и чересседельник, телегу назад спятил. С великим трудом приподнялся Рыжка, дрожит весь и на правую переднюю ступить не может. Ощупал ногу хозяин — сломана.

— Вот уж правда-то сказано: не ищи беду — беда сама тебя сыщет, — качал головой Виктор Иванович, оглядывая степь вокруг себя. — Чего ж теперь делать-то?

Заметил впереди, саженях в трехстах, бороноволока на двух лошадях. Найдется ли там помощь, а идти надо — живой человек! На всякий случай подтолкнул телегу ближе к коню и привязал его поводом подлиннее.

Не доходя до бороноволока целую сотню саженей, безошибочно узнал его Виктор Иванович — Климка это. Понятно, у него ни уса, ни бороды — ни сохи, ни бороны. Да и ума столько же, так ни единой души вокруг-то нету.

По пашне шел Климка вразвалочку, не торопясь, вышагивал между головами двух лошадей, идущих в ряд. А на сгибе руки висела у него шуба — единственная одежка на все времена года. У шубы этой, известной всему хутору, одна пола сшита из черной овчины, другая из белой, а спинка — дубленая, красноватая была раньше. Но поскольку бывала она под дождем и под снегом, под градом и под жарким солнышком, в грязи и в пыли, то разноцветие ее постепенно поблекло, сравнялось, и различить его стало возможно лишь при близком рассмотрении. Ни при каких обстоятельствах не расставался Климка со своей шубой — ни дома, ни в поле, ни в людях.

Поле, что боронил Климка, концом упиралось в большак, наискосок пересекающий дорогу с хутора Лебедевского в город. Когда Виктор Иванович дошел до перекрестка и повернул вдоль края пашни, Климка либо загляделся на него, либо всегда так делал — вывел коней с пашни и, поворачивая их в обратный след, зацепил бороной за верстовой столб. (Никакой придорожной канавы не было в этом месте.) Бросил повода, сердито поправил на руке шубу и пошел вызволять борону.

— Верстов у дороги понаставили, с бороной заворотиться негде! — ворчал Климка, оттаскивая борону одной рукой.

— Да ведь ты не дорогу боронишь-то, пашню, — услышав ворчанье парня, издали заговорил Виктор Иванович. — А шубу-то для чего же за собой таскаешь по этакому теплу?

— А враз — дожжик?

— Ах, волк тебя задави, чего испугался, — усмехнулся Виктор Иванович, доставая из кармана кисет и отрывая клочок газеты на закрутку. — Да ты погоди, — остановил он Климку, вознамерившегося тронуть лошадей. — Чью пашню-то боронишь?

— Ивана Корнилыча, стал быть, Чулкова.

— Лошадку не дашь мне до города доехать? — шутливо спросил Виктор Иванович.

— Еще чего? А хозяин-то… Да вон он по пашне прет, опять огрехи у меня высматривает. Небось драться станет, что мало заборонил…

Климка заторопился было в работу и тронул уже коней, но Виктор Иванович снова удержал его:

— Не станет он при мне драться. Ты погоди. Дождемся его. А вот согласится ли помочь — вопрос. Твой хозяин из блохи голенище скроит; скупее самой скупости.

Хорошо знал Виктор Иванович, что самый верный способ подманить Чулка — придержать работника, сам прибежит. Так оно и вышло в точности.

— Ты чего ж эт стоишь, глаза вылупимши! — набросился на Климку хозяин, еще шагов двадцать не дойдя до кромки поля. — День-то идет, не ждет нас с тобой.

— Погоди, Иван Корнилович. Не спеши казнить, дай слово молвить, — остановил его Виктор Иванович.

— Молви, молви. Здорово, — подступился Чулок, воинственно выпятив клок непокорной бороды и недобро сверкая глазами. — Чего шатаешься по чужим полосам, на своей, что ль, делать нечего?

— Беда у меня стряслась: ногу вон конь сломал. Пособи. Кто же тут меня выручит?

Будь на месте Данина другой человек, не стал бы Чулок и разговаривать с ним. А к Виктору Ивановичу многие лебедевские мужики относились с большим уважением, грамоту его почитали, образованность. Знал это Чулок, да и сам не раз подумывал к нему обратиться. В городском его доме квартирант один задолжал и, не заплатив, переехал на другую квартиру. Надо в суд бумагу толковую написать, а кто ее напишет? Да опять же, бесплатно. И время-то до невозможности горячее. Словом, стоял он перед Виктором Ивановичем, весь подергивался, будто блохи его кусали: то бороду почешет всей пятерней, то в затылок пальцы запустит.

— Дык что за помога тебе нужна?

— Лошадку надо. Да все трое, может, Рыжку моего на телегу свалим. Совсем идти не может.

— М-мм, — заскулил Чулок, — хорошему человеку как бы не пособить, да ведь за вешней пашней шапка с головы свались — не подыму. Сопли утереть мужику некогда: только выпусти из руки поручень — соха из борозды выскочит…

— Да будет тебе плакаться-то, — перебил его Виктор Иванович — У бога дней много: успеется.

— Век-то долог, да час дорог, — не сдавался Чулок. — А бумагу мне в суд напишешь на должника?

— Большой долг?

— Двадцать рублев.

— У тебя, волк тебя задави, каждая копейка алтынным гвоздем прибита. Кто должник?

— Сынок, стал быть, купецкий… С полгода уж, почитай, по каким-то делам в городу торчит. Да все больше по кабакам шатается…

— Напишу, — в ус улыбнулся Виктор Иванович. — Выиграешь ты дело… Давай, Клим, отцепляй вот этого, а того к столбу пока привяжем.

В телегу завалили Рыжку без особых хлопот, стянув здоровые ноги и привязав его постромками, чтоб не бился. Не подымали его в телегу-то, а именно свалили стоячего, тем более что конь был не из рослых.

Затягивая веревку, Чулок пригляделся к покалеченной Рыжкиной ноге, потом ощупал ее осторожно. Спросил:

— Лечить, что ль, коня-то станешь, Виктор Иванович? Битая посуда, сказывают, два века живет. Лубок наложить — поправится, чать-то.

— Битая посуда, может, и живет два века, а на леченом коне далеко не ускачешь. Слыхал такое небось?

— Ну и куды ж ты с им теперя?

— В город, на базар. Конек не заморенный и не старый: мохан из него получится неплохой. Там же, может, и другого себе пригляжу.

Это Виктор Иванович так беззаботно говорил о Рыжке при посторонних, а как отъехал подальше, оставшись один на один со своими думами, одолела его тоска — будто лучшего друга лишился. Да он и был ему неизменным другом в постоянных тайных поездках в любое время года, суток и в любую погоду. И не мог себе простить, что задремал. Лишь однажды пристально поглядел в тоскливые лошадиные глаза, потом до конца пути не хотел повторить этого.

До города добрался он во втором часу пополудни и не к базару направился, а повернул к Болотной улице: Авдей Шитов отложит все свои извозные дела и с продажей коня управится скорее и лучше, чем он сам.