Владимир Маяковский - Стихотворения (1927)

• Название: Стихотворения (1927)
• Автор: Владимир Маяковский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1978

---

ВМЕСТО ОДЫ

Мне б хотелось
                         вас
                              воспеть
                                           во вдохновенной оде,
только ода
                 что-то не выходит.

Скольким идеалам
смерть на кухне
                         и под одеялом!

Моя знакомая —
                          женщина как женщина,
оглохшая
               от примусов пыхтения
                                                  и ухания,
баба советская,
                         в загсе ве́нчанная,
самая передовая
                           на общей кухне.
Хранит она
                  в складах лучших дат
замужество
                   с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
                          но уже кандидат,
самый красивый
                          из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
                        видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
                         в дополнение к глазу
приставил,
                 придя из питейной.
И шипит она,
                    выгнав мужа вон:
— Я
       ему
             покажу советский закон!
Вымою только
                       последнюю из посуд —
и прямо в милицию,
                                прямо в суд…—
Домыла.
             Перед взятием
                                     последнего рубежа
звонок
          по кухне
                       рассыпался, дребезжа.
Открыла.
               Расцвели миллионы почек,
высохла
              по-весеннему
                                    слезная лужа…
— Его почерк!
письмо от мужа.—
Письмо раскаленное —
                                     не пишет,
                                                     а пышет.
«Вы моя душка,
                         и ангел
                                     вы.
Простите великодушно!
                                      Я буду тише
воды
        и ниже травы».
Рассиялся глаз,
                         оплывший набок.
Слово ласковое —
                             мастер
                                        дивных див.
И опять
            за примусами баба,
все поняв
               и все простив.
А уже
         циркуля письмоносца
за новой юбкой
                        по улицам носятся;
раскручивая язык
                            витиеватой лентой,
шепчет
            какой-то
                         охаживаемой Вере:
— Я за положительность
                                       и против инцидентов,
которые
             вредят
                        служебной карьере.—
Неделя покоя,
                      но больше
                                       никак
не прожить
                  без мата и синяка.
Неделя —
                и снова счастья нету,
задрались,
                 едва в пивнушке по́были…
Вот оно —
                семейное
                                «перпетуум
мобиле».
И вновь
            разговоры,
                             и суд, и треск
на много часов
                        и недель,
и нет решимости
                           пересмотреть
семейственную канитель.

Я
   напыщенным словам
                                    всегдашний враг,
и, не растекаясь одами
                                     к 8 марта,
я хочу,
           чтоб кончилась
                                   такая помесь драк,
пьянства,
               лжи,
                      романтики
                                       и мата.

ФЕВРАЛЬ

Стекались
                в рассвете
                                 ра́ненько-ра́ненько,
толпились по десять,
                                   сходились по сто́.
Зрачками глаз
                       и зрачками браунингов
глядели
             из-за разведенных мостов.
И вот
         берем
                   кто нож,
                                кто камень,
дыша,
          крича,
                    бежа.
Пугаем
            дома́,
                     ощетинясь штыками,
железным обличьем ежа.
И каждое слово
                         и каждую фразу,
таимую молча
                       и шепотом,
выпаливаем
                    сразу,
в упор,
           наотмашь,
                            оптом.
— Куда
            нашу кровь
                              и пот наш деваете?
Теперь усмирите!
                            Чёрта!
За войны,
                за голод,
                              за грязь издевательств —
мы
     требуем отчета! —
И бросили
                 царскому городу
плевки
           и удары
                        в морду.
И с неба
              будто
                        окурок на́ пол —
ободранный орел
                            подбитый пал,
и по его когтям,
                         по перьям
                                         и по лапам
идет
       единого сменившая
                                       толпа.
Толпа плывет
                      и вновь
                                  садится на́ мель,
и вновь плывет,
                         русло
                                  меж камня вырыв.
«Вихри враждебные веют над нами…»
«Отречемся от старого мира…»
Знамена несут,
                        несут
                                 и несут.
В руках,
             в сердцах
                             и в петлицах — а́ло.
Но город — вперед,
                               но город —
                                                 не сыт,
но городу
               и этого мало.
Потом
           постепенно
пришла степенность…

Порозовел
                 постепенно
                                   февраль,
и ветер стихнул резкий.
И влез
           на трон
                       соглашатель и враль
под титулом:
                     «Мы —
                                 Керенский».
Но мы
          ответили,
                          гневом дыша:
— Обратно
                  земной
                              не завертится шар.
Слова
          переделаем в дело! —
И мы
        дошли,
                   в Октябре заверша
то,
    что февраль не доделал.

КОРОНА И КЕПКА

Царя вспоминаю —
                              и меркнут слова.
Дух займет,
                   и если просто «главный».
А царь —
               не просто
                              всему глава,
а даже —
               двуглавный.
Он сидел
               в коронном ореоле,
царь людей и птиц…
                                 — вот это чин! —
и как полагается
                          в орлиной роли,
клюв и коготь
                     на живье точил.
Точит
         да косит глаза грозны́!
Повелитель
                   жизни и казны.
И свистели
                  в каждом
                                онемевшем месте
плетищи
              царевых манифестин.
«Мы! мы! мы!
Николай вторы́й!
двуглавый повелитель
                                    России-тюрьмы
и прочей тартарары,
царь польский,
                        князь финляндский,
принц эстляндский
                              и барон курляндский,
издевающийся
                        и днем и ночью
над Россией
                    крестьянской и рабочей…
и прочее,
              и прочее,
                            и прочее…»

Десять лет
прошли —
                 и нет.

Память
            о прошлом
                             временем гра́бится…
Головкой русея,
— вижу —
                 детям
                           показывает шкрабица
комнаты
             ревмузея.
— Смотрите,
                    учащие
                                чистописание и черчение,
вот эта бумажка —
                              царское отречение.
Я, мол,
           с моим народом —
                                         квиты.
Получите мандат
                           без всякой волокиты.
Как приличествует
его величеству,
подписал,
                поставил исходящий номер —
и помер.
И пошел
             по небесной
                                скатерти-дорожке,
оставив
            бабушкам
                            ножки да рожки.
— А этот…
                 не разберешься —
                                               стул или стол,
с балдахинчиками со всех сторон?
— Это, дети,
                    называлось «престол
отечества»
                  или —
                             «трон».
«Плохая мебель!» —
как говорил Бебель.
— А что это за вожжи,
                                   и рваты и просты́? —
Сияют дети
                   с восторга и мления.
— А это, дети,
                       называлось
                                         «бразды
правления».
Корона —
               вот этот ночной горшок,
бриллиантов пуд —
                                устанешь носивши.—
И морщатся дети:
                            — Нехорошо!
Кепка и мягше
                       и много красивше.
Очень неудобная такая корона…
Тетя,
        а это что за ворона?
— Двуглавый орел
                              под номером пятым.
Поломан клюв,
                       острижены когти.
Как видите,
                  обе шеи помяты…
Тише, дети,
                  руками не трогайте! —

И смотрят
                с удивлением
                                      Маньки да Ванятки
на истрепанные
                         царские манатки.

ПЕРВЫЕ КОММУНАРЫ