Роман Шебалин - Концерт на Корвете

• Название: Концерт на Корвете
• Автор: Роман Шебалин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Шебалин Роман Дмитриевич Концерт на Корвете

Шебалин Роман

Концерт на Корвете

Глава первая.

История.

А вот: некогда, в годы двадцатые правил батюшка, отец Зуп, службу в С...ком храме, что на Большой Бабьегородской, близ Красноусопьего монастыря; как вдруг приходит комиссар и говорит: "Взрываем тебя завтра, по дружбе старой (училисьвместе) - сбирай вещи и уходи; лично я взрываю." Ввечеру же, и собрал отец Зуп добро православное, по людям походил да и динамита навыпрашивал, после же сам взорвал Суфаговский, и - сгинул.

И еще: в годы сороковые, когда фрицы неверные на Россию Советскую напали, схоронился отец Зуп в катакомбах; как вдруг фриц какой-то, заблудший и раненый, до отца дошел случайно; помирает фрицушка, а жить хочет; и отец Зуп неверного того выходил - всю зиму жег книги да иконы спасенные, тепло сохранял, воду для болявого грел.

* * *

С Кусановки они свернули в Лаврушинский и вышли на набережную.

- Сколько там? - обратился.

- Да уж шесть с полтиной будет.

- Успеем, до Театра пеходрапом минут пять, не боле.

- Думаешь?

- Хм, я тут вырос.

- Что ж - спрашиваешь?

- Да так.

Еще бы ему не вырасти здесь! Еще бы не родиться! Да на Красноусопье триста три раза родиться можно бы - и то не зря; где уж вам, милые жители Строгино, Понатино и Гиково, да разве и родились вы, даже на свет и произвелись если - все равно не в толк, не в долг да не в охоту: красноусопцы поделом над вами смеяться будут; дома, домики, домишки, переломанные бурями времен, перелопаченные лопастями колес кипящих в земле сырой, переколпаченные да перевыколпаченные, что нам до людей! кто - люди? сменяя друг друга, друг друга истязая, погребая себя друг в друге: однажды исчезнут вдруг все, жажда домов поглотит их в безднах времен; бревна, травинки ль - сплетутся: совьют воздухи серебристые, люди-людишки там, ладно так лапками перебирая, уснут, упокоятся; что - мы? снимся мы Ей, только-то.

На Красноусопье теперь выстроили таверну для тризн нуворишей российских: широкие двери, дуб с медью, круглые окна зеркальные, это, те, что на Лаврушинский слепо уставились, прочие же - на Бабьегородский; а был - бар "Рябинушка". "Что, Потап, не помнишь, как пацаном тонкошеем бегал сюда блюсти себя в должном смиренье пред жизнью?"

- Еще бы, здорово я тогда в карты продулся, а, Уся? Устин только рукою махнул - какое там детство, так, баловство; на Красноусопье взрослеют рано...

Хотя, это знают все, Красноусопье - и есть детство. Как же, если нет; лишь свернув с Полянки, пройти метров 50, не более, и сразу: Малая Кусановка, а ведь была давеча и Большая, и ведь пел в роскошном подвале Седьмого дома, что по левой стороне у фонтана, да, впрочем, и фонтана уж нет, как нет - Пятого дома, а ведь в подвале его, а подвал разорившийся позже на московских футуристах купец Дунько сдавал, молодому тогда еще, но уже больного чахоткой, Антону Тахееву, художнику, что ли, а впрочем, черт его знает, все тогда были, в известном смысле, - художниками, но, несмотря ни на болезнь, ни на свою раннюю женитьбу, пять лет подряд Антон собирал у себя, как бы это?.. компанию, раз в месяц, первого числа; за день до оргии больной художник совершал воистину магический обряд: брал ключ, шел по коридору, отпирал дверь и входил (раз в месяц) в специальную комнату, потолок, пол и стены которой были обиты мехом, художник расставлял на широких подносах толстые свечи, улыбался, гладил ладонью пыльные меха и уходил спать, наутро - специальная комната заполнялась приглашенными, на мехах сидели, лежали, в меха бились головой, порой - поджигали меха и лили тут же на огонь "шампанское", на мехах читались стихи, проза, велись светские беседы; впрочем, "антоновы меха" были знамениты не этим: там - не употребляли кокаина, а, между тем, если и было что-то в моде, так именно кокаин; Антон же, безусловно считая себя гением, моду ненавидел, и если лет десять назад он и открыл бы тайный кокин притон, то теперь... теперь же: в местном участке, что на Кривокарманном, господин Тахеев пользовался исключительной репутацией - полиция Тахеева любила, нет, вовсе не за то, когда буквально все Красноусопье встало на уши в связи с обнаружением в "мехах" некого злостного кокаиниста (прислали даже казачий отряд, впрочем, все обошлось малой кровью - зарубили лишь какого-то пьяницу с большевистскими листовками да старуху с черным петухом под мышкой), - вовсе не за это; просто: уж не знаю для какого там смирения, но другой подвал (а дом был изряден весьма и весьма) сдавал купец Дунько странному молодому человеку по фамилии Турбинс, сам Дунько, может, и не догадывался, но в участке знали точно: Турбинс - большевик. Ах, славный толстый Дунько! Так уж получилось, что ни дружба с Горьким в 14-ом, ни - с Луначарским в 16-ом не принесла тебе пользы, сразу после Революции Турбинс исчез, чтоб потом появиться в коже, с наганом и матросами, и потребовать... как бы это? ретрибуции... Короче, расстреляли купца тихим маем 20, когда... А как цветут красноусопские вишни! снег - не снег, что такое! белые пожары сияющие! облепили пожарчики ветку, лепечут, горят, разлетаются, падают, пахнут чем-то ясным, звонким, терпким; то ли в них - купола Суфраговского, то ли куполах - они: отражаются, когда ветер (а на Кривокарманном да и на обоих Кусановках - ветра отменные! даром ли, - с горки, под горку - кружит Кривокарманный через Лаврушинский к Махинской мануфактуре, что на набережной; байку красноусопцы сварганили даже: ветер, он от льда подымается, по набережной мечется, о решетки чугунные бьется Посольства английского и, с посвистом после несется мимо Махинской мануфактуры через Лаврушинский - в Кривокарманный, а оттуда - на Кусановку, а уж там-то...) ветер стряхивает сияющие пожарчики с веток, взвивает аж до куполов суфраговских: белое в золотом и - золотое в белом! В такой день забрали толстого Дунько; на стекла грязного грузовика с матросами летели вишневые цветки, Турбинс пожимал плечами и старался не смотреть ни на (глаза голубые слепящие) купола Суфраговского (над куполами традиционно летали сияющие, белые...), ни на купца, пьяного, во рваном жилете, ни на отмахивающихся от весеннего цветения матросов; уезжающий к Пресне грузовик провожали ветра; сорвалось, хрипло каркая, воронье с тpи года как мертвых труб Махинской мануфактуры, воронье зpило кривосплетения улочек и бульваров московских, сверху: лужи куполов с корабликами крестов, людьми дышащие дома, яркие хляби красных знамен... Су...кий взорвали в 34-ом.

Ау, время! не заблудились ли мы в пространствах: ай-ай-ай, как так отвлекся? да ведь отвлекся же... Осенью тихой в мехах антоновых пел кокаинист Вертинский - небывалый случай! К чему ж это я? В молодого тогда юношу с туманными глазами, робким голосом и тонкой улыбкой влюбилась жена нашего художника; да и если бы просто влюбилась... Хрустальнейшее создание, она раза два порывалась бросить Антона, но: "это все для ребенка"...

Хм, кстати, да, о ребенке! Был и ребенок, но Антон... Вертинский, опаленный ореолами славы и революции, уехал на юг; а на улицах столицы уже косил оголтелых от большевистской свободы люмпенов безумствующий мор, точно медленно взрывалась Москва, и выкореживались уже страхи из чернооких домов, из гулких пустых подворотен: там - зашевелилась уже, горбатя улочки, дома разламывая, порою в молчаливых окнах, парадных тускло мерцая чешуею своею, - Змей-Pыба, порою грузно вставал изгиб тулова ее над водою и тогда - грохотали волны, трещали мосты, а тяжелые брызги долетали до башенок и Новодевичьего, и Красноуспьего; осень семнадцатого.

...Но Антон все-таки нянчил, может, даже и не своего ребенка (не случилось, видимо, своего!) и радовался новым переменам и в личной своей жизни, и в жизни молодой, вырождающейся из нави, страны. А, кстати, очень даже может быть, что - своего. Где-то в начале двадцатых "вопрос о рождении" был снят раз и навсегда... Впрочем, Антон хотел спиться, бросится с моста в реку, удавиться, сойти с ума, но - сын... Сын его спас.

Схоронив жену, чахоточный, но живучий, Тахеев пришел наконец-то к нормальной жизни обыкновенного пролеткультовского художника, рисовал для Окон РОСТА, позже посылал что-то в "Еж и Чиж", жил понемногу, отдав маленького Костю в "Шкоюнку", где мальчик и учился, и ел, и спал - так было легче; и проще: девять лет Антон Тахеев словно ждал, когда сын чуть повзрослеет; оставшись один, художник наш запил, что называется, по-черному.

И сгорел однажды - все в том же старом подвальчике Пятого дома, что на Большой Кусановке; и все тот же голубоглазый Турбинс приезжал с солдатами - Седьмой дом и стоящий поодаль Суфагоpский предстояло снести.

Глава вторая.

Вертеп и Мертвец.

- Как Ритка твоя, поступать будет?

- Да куды денется! вот найду ее...

- Опять сбежала?

- А, девке восемнадцать, что с нее взять, набегается

- вернется, сами бегали, а, Потап?

- Дело твое, а что - Валя?

- А что Валя, с Вузовского своего не вылазит, что мне