Александр Патреев - Глухая рамень

• Название: Глухая рамень
• Автор: Александр Патреев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

---

— Так, так… Аришка-то ай в библиотеку поступила?

— Поступила, поступила. И всё, голубынька, для того, чтобы поближе к Вершинину быть. Бросит она Алешку-то, право-слово бросит. Расщепай меня господь на мелки дребезги, бросит.

— Чай, у ней дитё?..

— Нынешним-то детей не жалко. Им море по колено. Вздернут вот юбку-то выше колен — голяшки видать — и бегают за мужиками без стыда, без совести… Ну-ка ты, ведь какая разбалованная, бесстрашная: пришла к мужику чужому на дом. А мы, бывало… — Параня замахнулась своим прошлым на настоящее, которого не одобряла, осуждая и ненавидя, словно хотела ударить, но ударить оказалось все-таки нечем, и, поняв это, она перекинулась на другое: — Ну, все равно: Алешка узнает, навертит ей космы-то.

Параня утаила даже от Лукерьи, что недавно ходила к Горбатову с наветом на Аришу, причем порассказала ему гораздо больше того, чем знала, и даже сама удивилась необычайному расстройству, какое произвела в нем… С тайным приятством и подмигивая себе, уходила она от лесного склада, оставив Горбатова в тяжелом раздумье.

— Надолго ли гостья-то приехала? — спросила Лукерья.

— Юлька-то?.. На две недели… Летось гостила, и опять нелегкая принесла, — возмущалась Параня. — Не сидится на одном-то месте, окаянным!..

— Известно, — вставила свое словцо Лукерья, — с жиру бесятся. А может, от мужика сбежала. Она — такая, по роже видать: не разберешь — не то замужняя, не то девка…

— Знамо. — Паранин голос перешел на шепот. — Почти кажинный вечер играют в шахманы: уткнутся в доску и двигают, а что к чему, сами не знают. Он ей ставит на гарды, а она его пугает шахом. Играют и всё спорят, а о чем — не поймешь. Молоденькая, а зря хитрущая, не поддается… Собирают багаж, переселяются… Видишь вон, — указала она пальцем на двухэтажный дом, у крыльца которого стояла подвода. — Давеча, родимая ты моя Лукерьюшка, сама она, Юлька-то — вяжет узлы и поет не переставаючи… Поет и поет, а он, как индюк, топырится, книжки свои укладывает и даже на людей не глядит.

— Не жаль, что уходит?

— Жалей не жалей — уходит, — откровенно призналась Параня. Но тут же спохватилась, что выдала себя напрасно: — Да и жалеть-то нечего: грязь за ним вывозила, собаку кормила, его обихаживала… Сама, бывало, не съешь, а все ему норовишь, все ему. А спасибо сроду не слыхивала. Одна забота и никакой пользы, ни радости. И скушно с ём, беда! Все сопит себе и сопит, слова с тобой не скажет. Пес с ними, пускай уходят…

Она безнадежно махнула рукой, словно сама отрекалась от незадачливого квартиранта. Утешала она себя тем, что за такой «дивидент» найдет другого…

И опять утаила Параня, что просила остаться, сбавляла цену, обещалась стирать на него бесплатно. Он пугал Параню своим деревянным молчанием и даже посмеялся нынче над ней: «Возьми, бабка, пригодится. Возьми-и» — и подал ей старые ремни и рваные варежки. Может быть, сделал он это спроста — кто знает, но ей подумалось, что он — с нехорошим намерением.

— Ну, теперь Аришка с ним начнет в открытую, — продолжала Параня.

— Конечно, конечно… теперь им что… — поддакивала Лукерья, захлебываясь.

Потом вспомнили Шейкина и заново, точно они раньше всех узнали о его прошлом, судили, рядили, гадали, дивились и ахали, наливая по второму ведру. Только холод и сумерки прогнали их от колодца. Лукерья пригласила Параню к себе на весь вечер, — благо подходили рождественские праздники (а церковь во Вьясе давно закрыта), и о всякой всячине поговорить им было непременно нужно…

Глава XII Разбитая ваза

Правы были Якуб и Юля: все, чем владел Вершинин, убиралось на одни дровни, и не к чему было задерживать лошадь на два лишних часа.

Сестра уже хозяйничала в его новой квартире, расставляя вещи, привезенные с первым возом, а Петр Николаевич с Якубом, приехав второй раз, выносили последнее… Кажется, уже все свое взято.

Он стоял посреди опустевшей комнаты, придерживая на плече за ремень берданку, и молча смотрел на старуху, которая, пригорюнясь, как обделенная родственница, сидела в углу на лавке. Над ее головой, перед киотом, немощным огоньком горела лампада, тускло освещая бездушные, деревянные лики святых угодников, и мутным маслянистым светом просвечивал по краям стеклянный зеленый стаканчик… Именно в этот день зажглась она опять, знаменуя окончательное крушение надежды и возвращение Парани к богу.

Вершинин увидел на стене левитановскую «Осень», позабытую сестрой, и, не снимая ружья, отколол ногтем кнопки и, свернув картинку трубкой, сунул в карман; на стене, на потемневших от времени газетах осталось чистое квадратное пятно… Только стаю собак да кулика на болоте не тронул он, не посмев взять того, что обжилось здесь, кажется, навеки…

Не сводя глаз с хозяина, Буран нетерпеливо ждал у порога, пока все это кончится, и нервно стукал об пол хвостом. Из окна было видно, как Якуб, осматривая вещи в возу, обошел вокруг саней, потрогал веревки и потом, взяв вожжи, пошел рядом с возом…

Вершинин все еще не уходил. В последнюю минуту он оглядывал старую, убогую свою нору, куда однажды ворвалось к нему само солнце… Вот на этом месте, где теперь пусто, тогда стояло кресло; Ариша в тот метельный вечер сидела так близко, отдав ему доверчиво свою теплую руку, а в другой держала желтое яблоко, и запах сочного плода мешался с запахом жасмина. Она улыбалась, большие черные глаза ее горели нежностью и страстью… Так памятно все… все…

И стало жаль уходить отсюда, оставляя здесь часть себя… Только сейчас он понял, как дорога и нужна ему Ариша… Что будет там, на новом месте, которое дано ему не по заслугам?.. Жить рядом, значит — часто видеться. Не лучше ли остаться здесь и вместо частых, случайных в тех условиях встреч открыто и прямо пойти навстречу счастью?..

— Петр Николаич, — услышал он надтреснутый, скрипучий голос, — я и забыла совсем… и вы, знать, запамятовали… В те поры яичек-то приносила я от Лукерьи не три десятка, а четыре… Припомни-ка.

Он круто повернулся к ней:

— Заплатить за десяток? Сейчас?

— Есть, так на что лучше, — и, подняв голову, задвигала руками по столу в ожидании денег.

Лесовод обшарил карманы, но столько денег не нашлось.

— Ну, за мной не пропадет… Отдам. Загляни на новоселье-то, — через силу улыбнулся он напоследок и пошел из избы.

Параня побежала за ним следом до калитки, как-то согнувшись набок и спрятав сухие, сразу озябшие руки под мышки.

— Не осуди уж… Я — старуха, — продолжала она, навязчиво и скорбно заглядывая ему в лицо. — Ежели дельце когда случится — позови, я приду… Или перемена какая выйдет, не забудь меня, я поспособствую. — Она не договаривала главного, а только намекала, как несколько дней тому назад, надеясь на его догадливость.

Он понял, что Параня напрашивалась в прислуги к Арише, стало быть старуха верила в это, — и промолчал опять.

Подходя к щитковому дому, он увидел в квартире Горбатовых огонь, занавесок еще не успели повесить, — и Вершинин не поборол в себе нескромного желания заглянуть в чужие комнаты… Там прошла в сереньком домашнем платье Ариша, без повязки, с темной заплетенной косой, свисавшей через плечо на грудь. О, как молода и красива она!.. Никогда прежде не доводилось ему видеть ее такою: перед ним была сама девическая юность… Наверно, в ту пору именно так носила Ариша косу.

Вблизи от окна Вершинин остановился даже, будучи не в силах оторваться. На какую-то маленькую долю минуты она повернулась к нему лицом… Уж не заметила ли его? Несколько оробев, он пошел вокруг дровней, выбирая, что нести к себе наверх, нагнулся и опять украдкой посмотрел туда, где жило его недосягаемое счастье. И было такое чувство, будто ушла она совсем, навсегда… и даже не ушла, а украли ее у него, заперли в неволю… И будто, одолев не одну сотню верст, он нашел ее снова… Но только одно право — смотреть украдкой, издали и мучиться — оставили ему, лишив всего другого…

Он долго возился перед лестницей с огромной крышкой письменного стола, приноравливаясь всяко, а она вырывалась, тыкалась в ступени. Вдруг краем уха он уловил голоса за стеной, — сдерживаемые, немирные, — еще труднее стало ему пронести мимо перил и бревенчатой стены эту тяжелую, скользкую, квадратную доску…

— Вот и разбили, — говорил Горбатов. — Надо было завернуть газетой. Ты всегда вот так.

— А почему все я должна, а не ты? — послышался усталый, несколько раздраженный голос Ариши.

— Но ведь не я укладывал?

— И я говорю про то же.

— Твоя ваза-то. — Он, должно быть, хотел свести на шутку, не желая омрачать первый день на новом жительстве, но после короткой паузы сказал опять: — Я не знаю, о чем ты думаешь?.. Тебе не семнадцать лет…

— Ну, а вы полно спорить-то, — вмешалась Аришина мать, приехавшая к ним на днях. — И ваза-то не стоит того…