Эдуард Зорин - Большое Гнездо

• Название: Большое Гнездо
• Автор: Эдуард Зорин
• Издательство: Грэгори-Пэйдж : Чарли : Медитер : Рипол
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994

«Большое гнездо» — третья книга из задуманной автором тетралогии о владимирском князе Всеволоде Большое Гнездо, о Руси конца XII века и насущной потребности того времени в объединении обособленных княжеств, в прекращении междоусобиц накануне татаро-монгольского нашествия.

В первых двух книгах («Богатырское поле» и «Огненное порубежье») повествуется о том, как Всеволод, проводивший объединительную политику, подчинил себе Ростов Великий и Киев, в третьей книге рассказывается, как он сумел покорить Великий Новгород — победил боярскую вольницу.

---

Пристрастилась Олисава, переплыв в лодочке за Лыбедь, подолгу сиживать на отлогом бережку, на жарком солнцепеке.

Солнышко колышет зайчики на медленной воде, поникли над речкой тронутые первой желтизною ивы, а по другую сторону город взбегает на крутизну холма прихотливо извивающимися улочками, бросают искры золоченые купола церквей и соборов, выше всех вздымается Всеволодов детинец, а над посадами, над слободами, над рекой летят и летят прощально курлыкающие журавли…

Через Лыбедь перевозил Олисаву в лодочке веснушчатый и рыжий, как солнышко, сын ключницы Агапьи Василек. Ласковым он был пареньком и ухоженным. Рубаха на нем всегда чистая, хоть и не новая, штаны кежевые с ровненько вшитыми заплатками, белые онучи и маленькие, по ноге, лапотки. Краснел Василек от каждого обращенного к нему слова, глаза прятал и сам с Олисавой никогда не заговаривал.

— Ты боярышню нашу не беспокой, — наставляла его мать, ключница Агапья. — Не твое холопье дело в хозяйские разговоры встревать. Но гляди зорко. Ежели что боярышне по душе, тут же сполни. На покорстве весь род наш в люди вышел. Не то гнул бы ты сейчас спину на пашне, а не бездельничал в боярском терему…

Материна наука на пользу была Васильку.

Подобрав ноги под нарядную рубаху, сидела Олисава на бережку, камушки бросала в воду, загадывала про Звездана: ежели доброшу до середины — вернется до Успенья, а не доброшу, то и на Семен день не жди.

Размахиваясь пошире, далеко забрасывала камешки боярышня, радовалась скорому возвращению суженого.

— А ну-ка и ты брось камушек, — говорила она Васильку и тоже загадывала: ежели переметнет через речку — скоро свадьбе быть.

Но не зря наставляла своего мальца Агапья — дальше боярышни, чтобы не обидеть, кинуть камушка он не мог, и до середины не добрасывал. Дивился Василек: и отчего сердится Олисава? Никак в толк не мог взять ее хитрую задумку.

Бросала, бросала боярышня камушки, а тут возьми да и сорвись с безымянного пальчика золотой перстенек. Покатился по траве, упал в воду — вот досада.

— Не печалуйся, боярышня, — сказал Василек и даже обрадовался. — Не пропал твой перстенек, я его мигом достану.

Развязал лапотки, размотал онучи, рубаху и штаны снял и в одном исподнем — бултых в реку.

Вода в Лыбеди холоду набрала, будто огнем обожгло Василька. Но не выскочил он на берег, окунулся еще глубже, пошарил тут, пошарил там, ткнулся ладошкой в осоку — нащупал перстенек.

Олисава вскочила, захлопала в ладоши:

— Ай да Василек!.. А еще кину — достанешь?

— Как не достать, боярышня! Кинь еще, — дрожа от холода, отвечал Василек.

Подальше бросила Олисава перстень. «Ну, — подумала, — теперь нипочем не достать».

Долго был Василек под водой — уж перепугалась боярышня. Да только зря она волновалась — вынырнула рыжая голова на быстрой протоке, глаза улыбаются, перстень в зубах Василька желтым огоньком светится.

Хорошую забаву нашла Олисава, много раз еще нырял за перстеньком Василек. Совсем посинел парнишка, а хохочет, радуется, что развеселил боярышню.

И боярышне весело: звонким смехом закатывается Олисава, а еще смекает про себя — где-то был здесь поблизости коварный омуток?.. Бросила она перстень в мутную воду:

— Сыщи-ко!

Про омут тот Василек знал: опасное это место завсегда стороной обходили ребятишки. Но боярышни ослушаться он не смел. Окинул Олисаву покорным взором, забрел в реку по колено, перекрестился и сунулся головою в волну.

Тут мужики, оравшие пашню, стали стекаться к берегу, кланялись боярышне, сняв шапки. Раздумчиво говорили:

— Засосет мальца… В прошлом годе Акиндея тут же засосало.

— Акиндей пьян был, оттого и засосало…

— Исстари водится на Лыбеди водяной. Кажись, на ентом месте он и княжичей надумал прибрать.

— Не, то место подале будет, возле самых ворот.

— А здесь гнездо его поганое, не иначе…

— Н-да, засосет мальца.

Страшное сказывали мужики, но никто и не подумал лезть за Васильком в воду. Боярышня развлекается — дело енто ее, рассуждали они. Не ровен час, на свою голову расстараешься.

— Вона, вона малец! — закричал кто-то.

Все подались к берегу.

— А и впрямь выплыл… Ай, да ловок! Давай, давай сюды, — размахивая руками, подманивали мужики Василька.

Но не было в зубах у парнишки колечка, не светилась, как прежде, желтая звездочка.

— Ишь, упрямой какой, — с одобрением говорили мужики. — Нырнул сызнова.

Во второй раз исчезла в черном омуте рыжая голова Василька.

— Ты покличь-ко его, боярышня, — заговорили в толпе. — Вода нынче холодна, как бы и впрямь не потоп малец. Жалко…

— Василек! — слабо позвала перепуганная Олисава.

— Эй, Василек! — загалдели мужики.

Ни звука в ответ. Только трепыхнулось что-то под кустами, будто метнулся потревоженный сом.

— Кажись, спину показал, — прошептал кто-то с хрипотцой.

— Неужто он?

— Он самый и есть, водяной-то… Радуется!

— Ах ты, господи, — запричитали бабы.

— Кшить вы! — прикрикнули из толпы. Люди грудились, затаив дыхание.

Но все закричали разом, когда снова увидели Василька. Голова его была облеплена илом, словно обросшая мхом кочка.

— Греби, греби сюды! — обрадованно кричали мужики.

Василек обреченно вышел на отмель, опустив руки, дышал глубоко. Посиневшие губы вздрагивали:

— Не нашел я твоего перстенька, боярышня. Утоп он…

— Благо, ты не утоп, малец, — с сочувствием заговорили вокруг. Бабы хлопотали:

— Глянь-ко, замерз, сердешный. Ты исподнее-то сыми.

Подхватив одежку, Василек припустил к лесочку быстрой прытью — переодеваться.

— Эй, мужики! — появился на тропинке, сбегающей с пригорка, обросший сивой бородою остроглазый и приветливый человек. — Аль утоп кто?

— Не, слава богу, никто не утоп.

— Так почто шум? — вплотную подошел незнакомый мужик.

— Да вот боярышня кольцо в омуте обронила…

— Твое, что ль, кольцо? — спросил мужик Олисаву.

— Мое.

— А дорогое ли?

— Золотое, с камушком.

— Ha-ко, — сунул мужик стоявшему рядом с ним холопу неструганый батожок. Сам сбросил зипун, стал стаскивать с себя рубаху.

— В омуте кольцо-то, — предостерегли мужика из толпы.

— А нам ничо, — подмигнул мужик Олисаве черным глазом. — Достанем твое колечко, боярышня, не печалуйся.

— А водяного не боишься? — остерег кто-то во второй раз.

— Может, я сам водяной, тебе-то почто знать?

Толпа отпрянула, никто не произнес ни слова. Мужик вошел в реку, зябко передернул лопатками.

— Э-эх, благословясь! — выдохнул он и скрылся под водой.

В толпе стали осторожно переговариваться:

— Кто такой?

— Пришлый!..

— А ликом, кажись, знаком.

— Уж не Вобей ли? — предполжил кто-то.

— Куды там, Вобей ишшо в запрошлом годе сгиб…

— Да верный ли слушок?

— Сам Одноок сказывал…

— Одноок скажет!

Мужик фыркал и плескался в омуте, как рыба. То здесь пощупает дно, то там. Перстенек маленький, в донный ил зарылся, шутка ли сыскать его в реке! А то и вовсе снесло течением…

Долго нырял мужик, всем наскучило. Толпа стала медленно расходиться: у всех своих дел невпроворот — вона еще сколь пашни оралом не пройдено. Мужики стронули отдохнувших кобыленок, бабы и ребятишки подхватили коробья с зерном.

Одному только старосте делать нечего: как прилип он к берегу, и все про себя смекает: «Вобей али не Вобей? Дай-ко поближе взгляну».

Наконец мужик размашистыми саженками подплыл к берегу, отряхнулся, направился к своей одежке.

— Достал ли колечко-то? — спросил староста.

— Не, — спокойно отвечал мужик.

— А в ладошке чо?

— Отлипни, старой.

— Ты ладошку-то раскрой, — наскочил на него староста петухом. — В ладошке колечко-то!.. Эй, люди!

Мужики неохотно остановили лошаденок.

— Идите сюды! — позвал их староста. — Нашел ин он колечко-то, а не отдает…

— Ну, чо расшумелся, чо?! — мужик застегнул на груди зипун, поднял с земли батожок, замахнулся на старосту.

Отшатнулся староста, заслонился рукою, заблажил:

— Вобей енто, Вобей! Признал я его.

Но Вобей, не оборачиваясь, уже шел размашистым шагом к леску…

3

Давно отслужили в Успенском соборе вечерню, разошлись богомольцы, опустело торговище, закрылись в посаде мастерские, потухли горны. Закрыли Золотые, Серебряные, Медные и Волжские ворота, возле боярских усадеб, постукивая колотушками, прохаживались одни только ночные сторожа. Отшумели пиры, разбрелись по домам бражники. Тихо во Владимире, тихо и благостно, псы и те побрехивают с ленцой…

Спят бояре на пуховых перинах в высоких теремах, видят приятные сны; спят на лавках под шубами бронники, тульники, бочечники, древоделы и мостники, клобучники, белильники и камнесечцы; сползлись в свои смрадные норы лихованные: снится им хлеба краюха да кваса жбан.