Луи Селин - Путешествие на край ночи

• Название: Путешествие на край ночи
• Автор: Луи Селин
• Издательство: АО «ТИПК-7»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85498-126-2

«Надо сделать выбор: либо умереть, либо лгать». Эта трагическая дилемма не раз возникала на жизненном и творческом пути французского писателя Луи-Фердинанда Селина (1894–1961).

Селин ворвался в литературу как метеор своим первым романом «Путешествие на край ночи» (1932), этой, по выражению Марселя Элле, «великой поэмой о ничтожестве человека». По силе страсти и яркости стиля, по сатирической мощи писателя сравнивали с Рабле и Сервантесом, Свифтом и Анатолем Франсом. Селин не лгал, рисуя чудовищные картины мировой бойни, ужасы колониализма, духовное одичание и безысходные страдания «маленького человека». Писатель выносил всей современной цивилизации приговор за то, что она уничтожила «музыку жизни» и погрязла в пошлости сердца.

Спор о Селине продолжается до сего дня. Кто же он — дерзкий революционер духа, защитник «униженных и оскорбленных» или проклятый поэт, мизантроп-человеконенавистник, который ликующе пророчил наступление нового Апокалипсиса?

«Путешествие на край ночи» в 1934 году вышло на русском языке в переводе Эльзы Триоле. В августе 1936 года Селин приехал в СССР. Все, увиденное в тогдашней советской ночи, до глубины души потрясло писателя. О своей ненависти к коммунизму, который «покончил с человеком», Селин сказал в яростном памфлете «Меа Culpa» («Моя вина»). После этого творчество Селина перестало существовать для русского читателя.

«Отверженность» Селина в нашей стране усугубилась еще и тем, что в годы второй мировой войны он запятнал свое имя сотрудничеством с нацистскими оккупантами Франции. Селин едва не поплатился жизнью за свои коллаборационистское прошлое. До середины 1951 года он находился в изгнании в Дании, где отсидел полтора года в тюрьме.

В нашем жестоком и кровавом столетии Луи-Фердинанд Селин среди художников не одинок в своих трагических политических заблуждениях: здесь стоит вспомнить о Кнуте Гамсуне, Эзре Паунде, Готфриде Бенне. Но политика преходяща, а искусство слова вечно. И через шесть десятилетий к нам снова приходит роман «Путешествие на край ночи». В мировой литературе трудно найти другую книгу, которая с большим правом могла бы открыть новую серию «Отверженные шедевры XX века».

---

И действительно, он был неузнаваем.

— А вы не опасаетесь, мосье Баритон, что ваш отъезд будет использован конкурентами в окрестностях? Какой смысл придадут они вашему благородному и добровольному изгнанию?

Эти предложения, должно быть, уже заставили его долго и мучительно думать. Они его еще смущали, и теперь он побледнел у меня на глазах…

Для дочери его Эме, этого невинного дитяти, это было довольно грубым ударом судьбы. Он отослал ее под опеку к одной из теток, в сущности, совершенно чужой, в провинцию. Таким образом, когда все интимные дела были ликвидированы, нам только оставалось, Парапину и мне, делать все от нас зависящее, чтобы управлять его делами и имуществом.

Плыви же, корабль, без капитана!

После таких откровенных признаний я мог себе позволить, так мне казалось, спросить у хозяина, в какую сторону он думает устремиться в поисках авантюр.

— В Англию, Фердинанд, — ответил он, не запнувшись.

Назавтра мы оба, Парапин и я, помогли ему собрать вещи. Паспорт со всеми его страничками и визами немного удивил его. До сих пор у него никогда не было паспорта. Ему сразу захотелось, чтобы ему дали их несколько. Мы сумели убедить его, что это невозможно.

Под конец его смутил вопрос о том, какие воротнички взять с собой в дорогу, крахмальные или мягкие, и сколько каждого сорта. Эта проблема занимала нас до отъезда из дома. Мы поспели на последний трамвай, идущий в Париж. У Баритона был с собой только легкий чемодан: он хотел повсюду и всегда быть налегке.

На перроне благородная высота подножек международных вагонов произвела на него впечатление. Он не решался подняться по этим величественным ступеням.

Мы протянули ему руки. Час настал. Раздался свисток, поезд отошел точно, минута в минуту. Наше прощание было грубо ускорено.

— До свидания, дети мои, — успел он еще сказать, и рука его отделилась от наших…

Рука его двигалась там, в дыму, в грохоте и уже в ночи по рельсам, все дальше, белая…

С одной стороны, мы не жалели, что он уехал, но все-таки после этого отъезда в доме стало ужасно пусто.

Во-первых, то, как он уехал, расстроило нас, несмотря ни на что. Мы спрашивали себя, не случится ли и с нами что-нибудь нехорошее.

Но долго над этим задумываться не пришлось, ни даже скучать. Не прошло и нескольких дней после того, как мы проводили Баритона на вокзал, как ко мне, специально ко мне, явился гость. Аббат Протист.

Ну и новостей у меня было для него! Каких новостей! Особенно о том, как великолепно нас бросил Баритон, уехавший кататься по туманам и льдам. Протист в себя не мог прийти от всего этого, и когда он наконец понял, в чем дело, единственное, что он отчетливо видел во всем этом, — это выгода, которая получалась для меня при таком положении вещей.

— Доверие вашего директора кажется мне весьма лестным для вас повышением, дорогой доктор, — повторял он без конца.

Как я ни старался его успокоить, разговорившись, он все твердил эту фразу, предсказывая мне блестящее будущее, замечательную медицинскую карьеру, как он это называл. Я не мог его остановить.

С трудом вернулись мы к серьезным вещам, к городу Тулузе, из которого он приехал накануне. Я, конечно, позволил ему в свою очередь рассказать все, что он знал. Я даже сделал вид, что удивлен, поражен, когда он сообщил о несчастном случае со старухой.

— Что вы! Что вы! — прервал я его. — Она скончалась? Да когда же это случилось?

Слово за слово ему пришлось все мне выложить.

Он не то чтоб действительно сказал, что это Робинзон столкнул старуху с ее лесенки, но он позволил мне это предположить. Она как будто и ахнуть не успела. Мы поняли друг друга… Нечего сказать, чисто сработано. С первого раза не вышло, но зато во второй раз уж он не промахнулся.

К счастью, во всем квартале в Тулузе Робинзона еще принимали за слепого. Поэтому никто не предполагал, что это не несчастный случай, правда, трагичный, но вполне понятный, если принять во внимание обстоятельства, возраст старой женщины и то, что это случилось в конце дня, когда она устала…

Больше я ничего не хотел знать. С меня было довольно и этого.

Но было трудно заставить его переменить разговор. Вся эта история его мучила. Он все возвращался к ней в надежде, что я напутаю, скомпрометирую себя… Пусть не надеется!.. Наконец он все-таки отказался от этой мысли, ему пришлось удовольствоваться рассказом о Робинзоне, о его здоровье, о его глазах. С этой стороны ему было гораздо лучше. Но настроение у него было плохое. Из рук вон плохое. Несмотря на внимательность, на привязанность обеих женщин, он безостановочно жаловался на свою судьбу, на жизнь.

Меня не удивляло то, что рассказывал поп. Я хорошо знал Робинзона. У него был грустный, неблагодарный характер. Но с еще большим недоверием я относился к аббату. Пока он мне все это рассказывал, я не пикнул. Все его старания и откровенности ни к чему не привели.

В сущности, Робинзон там у себя только о том и думал, как бы ему от всего этого отделаться, и если я правильно понимал ситуацию, его невеста и мать сначала были обижены, а потом испытывали горе, которое легко можно было себе представить. Вот что аббат Протист хотел мне рассказать. Все это, конечно, было довольно беспокойно, а что касается меня, то я твердо решил молчать и не впутываться ни за какие деньги во все их семейные делишки.

Наш разговор ни во что не вылился, и мы довольно холодно расстались у остановки трамвая. Когда я вернулся в лечебницу, у меня было неспокойно на душе.

Вскоре после этого визита мы стали получать первые вести от Баритона из Англии. Открытки. Мы узнали, что он приехал в Норвегию, и через несколько недель телеграмма из Копенгагена немного успокоила нас.

Прошли месяцы, осторожные месяцы, мутные, молчаливые. Кончилось тем, что мы совсем перестали вспоминать Баритона. Нам всем было как-то стыдно.

Потом вернулось лето. Невозможно было проводить все время в саду, наблюдая за больными. Чтобы доказать самим себе, что мы все-таки немного свободны, мы шли к берегу Сены, просто так, чтобы прогуляться.

Я часто сидел в мертвый послеобеденный час в трактирчике моряков, когда кот хозяина спокойно сидит в четырех стенах под синим небом выкрашенного масляной краской потолка.

Я тоже дремал там как-то после обеда, думая, что все меня забыли, и выжидая, чтобы все прошло.

Издали я увидел, что кто-то идет в мою сторону. Я не долго сомневался. Не успел он взойти на мост, как я его уже узнал. Это был сам Робинзон. Несомненно. «Он пришел за мной, — решил я сейчас же. — Поп дал ему мой адрес. Необходимо сейчас же от него отделаться».

Я тут же нашел, что он отвратителен, потому что мешает мне как раз в тот момент, когда я только что начинал восстанавливать свой маленький эгоизм. Люди остерегаются того, что идет к ним по дорогам, и они правы. Так вот, подошел он к трактиру. Выхожу. Он делает удивленное лицо.

— Откуда тебя несет? — спрашиваю я его нелюбезно.

— Из Гаренна, — отвечает он мне.

— Ну ладно, ты ел? — спрашиваю я.

Вид у него был такой, будто б он не ел, но он не захотел, чтоб я сразу заметил, что ему жрать нечего.

— Опять пошел шляться? — прибавил я.

Потому что — сейчас я в этом могу признаться — я вовсе не был рад ему. Мне не доставляло никакого удовольствия видеть его.

Парапин появился со стороны канала. Новое дело. Царапину надоело все время дежурить в лечебнице.

Правда, я уж очень распустился по части службы. Во-первых, что касается положения дел, и он, и я, мы бы дорого дали, чтобы знать, когда же он вернется, этот Баритон. Мы надеялись, что он скоро бросит гулять и опять возьмет в свои руки все свое барахло. Нам это было не по силам. Ни он, ни я не были людьми с честолюбием, и плевать мы хотели на будущее. Кстати, мы были не правы.

Нужно было отдать справедливость Парапину, он никогда не задавал никаких вопросов относительно коммерческих дел лечебницы, относительно моих отношений с клиентами, но я все-таки объяснял ему положение дел, так сказать, против его воли, и тогда говорил я один. В данном случае, с Робинзоном, было необходимо, чтоб он был в курсе дела.

— Я тебе уже рассказывал о Робинзоне, помнишь? — спросил я его в виде введения. — Знаешь, мой друг по фронту?.. Вспоминаешь теперь?

Я ему уже тысячу раз рассказывал про войну и про Африку, тысячу раз по-разному. Такая уж у меня была привычка.

— Так вот, — продолжал я, — Робинзон живой, пришел из Тулузы меня навестить. Мы все вместе пообедаем дома.

В сущности, приглашая от имени дома, я несколько смутился: я не имел на это права. И потом Робинзон вовсе не облегчил мне задачу. Уже по дороге он начал высказывать любопытство и беспокойство, особенно по адресу Парапина; его длинное, бледное лицо заинтересовало Робинзона. Сначала он принял его за сумасшедшего. С тех пор, как он узнал, где именно мы живем в Виньи, он повсюду видел сумасшедших. Я успокоил его.