Александр Лозневой - Крепость Магнитная

• Название: Крепость Магнитная
• Автор: Александр Лозневой
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Книга о людях, которым выпало на долю строить первенец наших пятилеток — легендарную Магнитку, о том, как в сложной обстановке, в преодолении огромных трудностей и лишений шло их духовное становление; как в годы войны, работая по-фронтовому, они считали себя бойцами крепости Магнитной.

---

Платон потянулся к шибе, и — о, чудо! — окно сразу раскрылось. Показалась женщина.

— Киляле? — спросила она.

Зная немного по-башкирски, Платон пояснил, что они идут издалека, от самого озера, страшно устали, И, показав на спутницу, добавил, что особенно устала она, кыз, и хочет есть. Может, у хозяйки найдется немного молока?

— Есть, есть, — живо отозвалась та.

Тотчас в глубине избы блеснул слабый свет. Затем на крыльцо вышла хозяйка с кувшином молока и кружкой в руках.

Идти было нелегко, но молодость взяла свое: утром были дома.

Вылазка в горы осталась в памяти на всю жизнь.

«Как давно это было, — остановился Платон, раздумывая. — Иное время пришло, да и она, Галина, давно не та. Нелегко ей. Изо дня в день одно и то же: турбина и дите, дите и турбина… Тягостно все это. А что если зайти? Еще раз, а?»

Смерив взглядом канаву, разбежался и, словно на крыльях, на ту сторону!.. Шел и думал о ней. Музыкой в ушах звучало ее имя. Между прочим, по-белорусски галина — ветка. Обыкновенная ветка. Вот здорово!.. Галинка — Веточка!.. Он вспомнил. Однажды — это было летом — зашел к ней в барак. В тесной, отгороженной нестрогаными досками комнатухе — стол, две койки (Галя жила с подругой), ни одного табурета. На столе кувшин из голубого стекла — премия за ударную работу. В кувшине девушки держали воду, за которой ходили на окраину стройки к уцелевшей казачьей мельнице, где бил из-под земли ледяной ключ.

Платон сидел на одной койке, Галя — на другой. Говорили о ТРАМе, о его первом спектакле, в котором играли скороиспеченные рабочие артисты. «Чудесный сплав» назывался спектакль. Им обоим нравился главный герой — веселый, умный паренек Гошка, которого играл фабзавучник Павлик Афанасьев.

Затем Галя рассказывала, как воспитывалась у бабушки в древнем Туринске. Там закончила семилетку, педтехникум… А однажды простилась с бабушкой, которую очень любила, и уехала на Магнитострой. Что привело ее сюда — стремление к самостоятельности, романтика? Она и сама не знала. Платон дивился ее характеру: не захотела быть учительницей — стала чернорабочей. Странно! Учить детей — это же прекрасно! В школе совсем не то, что на стройке: тепло, уютно, никаких тяжестей. Чисто женская специальность!

— Это нам, мужикам, глыбы ворочать, — рассуждал он. — А вы, девчонки, такие хрупкие. В ваших пальчиках разве что иголку держать.

— Ошибаешься. Мы не девицы из благородных пансионов, — положила руку на стол. — Вот.

Он глянул на ее маленькие, почти детские, но уже заскорузлые ладошки: на правой в самой впадинке — темная, с запекшейся кровью, мозоль.

— Ого! Как же это? — и неожиданно припал к ладошке губами. Галя с силой отдернула руку, стол покачнулся, кувшин с водой грохнулся на пол.

Вместе принялись подбирать осколки. И тут как-то случилось, он взял ее за руку. В испуге отпрянула в угол. Насторожилась. Смотрела на него — чужая, грозная, готовая грызть зубами, по ни в коем случае не допустить того, что он, наверное, задумал.

— Чего ты? — поднялся Платон.

— Уходи!.. Сейчас же уходи!

И в ту же минуту забилась мысль: не так поступил, когда был у нее в первый раз после возвращения. Надо бы как-то иначе, а как — и сам не знал. Нежнее, что ли?..

Не заметил, как подошел к бараку. Постучать сразу в окно не решился. Присел на бревно, лежавшее возле крыльца. Опустил голову: а стоит ли вообще заходить? Она — мать. Неудобно как-то. Тогда, в день приезда, он ничего не знал. Теперь же все известно… Вот только что-то стряслось у нее с мужем — уехал. Не захотел, наверное, жить на стройке. А может, и не так? Поездит, покатается, да и назад. Сколько их, летунов, возвращается! Уезжают — смеются, приезжают — плачут: устройте, просят, в барак, жить негде; помогите получить хлебную карточку…

И решил зайти. Спросить, может, в чем нуждается: нелегко одной с ребенком! Да, он так и сделает: немного посидит и уйдет. Вот только с пустыми руками неудобно. Одно дело тогда, сойдя с поезда, вроде бы случайно, а теперь… Что-то надо купить, конфеты, например. Благо, магазин рядом.

Войдя в магазин, Платон потянулся к прилавку, и тут — надо же случиться — лицом к лицу оказался с Колькой Богобоязным. Держа в руке сверток, Колька некоторое время смотрел на Платона, как бы ничего не понимая, и вдруг гаркнул:

— Ба, верблюд двугорбый!

Люди удивились: пьяный, что ли, он, этот каменщик. А моряк вовсе не обиделся, заулыбался, здравствуй, говорит, чудак-человек!

Конопатый, белобрысый каменщик в той же синей кепчонке с мышиным козыречком. Мода! Грудь расстегнута, те же, прежние, замашки — порисоваться, поставить себя выше других. Платон не считал Кольку другом, знал его, как ударника, мастера кладки, который неоднократно выходил победителем в соревновании. Вот и все.

— Крокодил ты мой, собачья твоя душа! — рычал Колька. — Вернулся и рыла не показываешь!

— Да ты где живешь-то?

— Здесь, на шестом… Уже больше года. — Он схватил матроса за рукав. — Прошу в мой клоповник!

В комнате на двоих было неуютно, грязно. Одна постель кое-как заправлена, другая — вовсе не убрана. На столе гора окурков. В углу ведро с отбросами.

«Неужели нельзя навести порядок?» — подумал Платон и вежливо намекнул хозяину, что его напарник, наверное, тоже не служил в армии.

— Белобилетник, как и я.

— Сразу видно. Помыть полы и то не можете.

— А зачем их мыть? — удивился Колька. — Мы не какие-нибудь господа в манишках. Пролетарии мы!

— Пролетариат, по-твоему, должен, как свинья, в грязи?..

— Да ну тебя, завел нуду! Видишь, один остался, напарник в отпуске. В общем, если ваше благородие не брезгает, пожалуйста! — Он смахнул окурки со стола на пол. Положил селедку, хлеб.

Колька радовался встрече: как же не выпить по такому случаю! Вместе электростанцию строили, жили в одном бараке. А бригадиром был Котыга, из полтавских галушников. Мужик вроде простой, но палец ему в рот не клади… Одним словом, есть о чем потолковать.

Сорвав зубами сургучную головку, Колька разлил водку в стаканы.

— Закусь не совсем, но ведь и гость так себе! Тут, как говорится, по барину и говядина.

— Ладно тебе.

— Что ладно? Кабы знал, что ты, бегемот, заявишься, пельмени сгоношил бы! Ей-богу! Друга иметь — себя не жалеть.

Платон отодвинул стакан, замотал головой:

— Не могу.

— Брось девкой прикидываться. А еще матрос!

— По-твоему, матросы — пьяницы?

— Об этом не говорю. Но матрос, он хоть и краснофлотцем называется, а без чарки ему нельзя. Потому на воде он… В сырости… Порожни стакан, говорю! Живо! И чтоб без всяких тентель-ментель. Не люблю я этого. Дают — бери, а вот когда отнимать станут — держи. — Колька поднял стакан. — За мои успехи! Не удивляйся, у меня, можно сказать, праздник: три нормы шуранул!.. Отгул дали. Отчего ж не выпить. Имею полное право. Что, скажешь, нет? А кто ж тогда имеет?.. Да не кобенься, пей!

— К девушке хотел зайти, неудобно.

— Постой, — насторожился Колька. — В третий барак? К Соловьихе? Так она вовсе не девушка.

— Ну и что ж.

— А ничего, — Колька допил оставшееся в стакане вино, встал. — К Гальке ходишь?!

— Тебе-то что.

— То есть как?.. Увижу еще раз, ноги переломаю! И вообще…

— Ты что, очумел? — хладнокровно отозвался моряк. — Ни с сего ни с того в бутылку лезешь.

Колька выпятил грудь:

— Кто тебя просил туда ходить?

— Ты лучше подумай, кто мне мог запретить.

— Я!.. Я запрещаю! — вспыхнул Колька. — Моя она!..

— И ребенок твой?

— А хотя бы и так. — Он откинул назад давно не стриженную лохматую голову. — Какое твое свинячье дело — чей ребенок. Люблю ее. Понимаешь, люблю!

Платон взялся за стакан:

— Вот теперь выпьем.

Колька уставился на гостя: непонятный какой-то. То отказывался, красную девку из себя корчил, а теперь сам… Чиркнул спичкой, прикурил:

— Ни к чему нам с тобой пить.

— А если я хочу… хочу все выяснить. Узнать наконец… — воспротивился гость.

Теперь, когда зашел разговор о Галине, когда этот хвастун Колька назвал ее своей, Платону стало небезразлично, даже больно. Неужели такая девушка связалась с этим белобилетником? Да нет же, все он выдумал. Платон встал:

— Спасибо, мне пора!

— Обожди, — схватил за полу бушлата Колька. — Надо уточнить. Ты что, жениться надумал?

— Понимай, как хочешь.

— Понял… Сразу все понял! — почти выкрикнул Колька. — Но так, дорогой друг, не делают. Нехорошо это. Выпил и — дай бог ноги — подошвы подмазываешь? А распла-а-а-чиваться кто будет… Пушкин?

Платон бросил на стол красную тридцатку: «Возьми».

— Не нужны мне твои деньги! Я ударник!.. Кто больше меня зарабатывает, кто?! — спрашиваю. Неумехи все, лентяи… Я — Богобоязный, понимаешь, Бо-го-бо-яз-ный!.. Впрочем, проклятая фамилия… — забормотал он, пьянея. — Коли б не такая церковная, на всю страну, как Стаханов, гремел бы. Нет, ты, матрос, ни черта не понимаешь, не верю я в бога, никакого черта не боюсь. Сам сатана — не смей меня трогать! Если хочешь знать, я еще там, в Курске, рекорды ставил!..