Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

• Название: Невенчанная губерния
• Автор: Станислав Калиничев
• Издательство: Радянськый пысьменник
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Невенчанная губерния. События столетней давности. До революции слово «харцыз» было одним из самых ругательных в Российской империи. Такой вывод можно сделать, прочитав книгу «Невенчанная губерния» писателя — историка С.С. Калиничева о жизни Юзовки и ее окрестностей в начале прошлого века.

Книга «Невенчанная губерния» была издана в 1991, и следы уходящей эпохи в ней видны очень явно. Написал ее дончанин Станислав Калиничев. Этот человек, по утверждению знакомых, жив и сейчас, обитает в Киеве, перевалил за 80 лет и остается таким же балагуром (по мере возможностей), каким его знали на родине. «Невенчанная губерния» — книга о том, какой была Юзовка накануне революции и как тут революция совершалась. Описания города я и решил здесь привести — они достаточно красочны и основаны на разговорах Калиничева со старожилами, а также на архивных документах.

---

Пересыпав патроны к себе в карман, Роман левой рукой забрал портупею и шашку и отступил к калитке. Собаку не ударил, хотя очень хотелось. Но ведь и она, как ни расстраивалась, укусить не посмела. Когда вернулись к конторе, митинг был в разгаре. На крыльцо один за другим взбирались желающие высказаться, временами двор чуть затихал, прислушиваясь к интересному выступлению, но потом снова начинали шуметь — каждый в своём углу.

Со стороны лесного склада послышался глуховатый цокот копыт, к конторе подъехала линейка, с неё сошёл и поднялся на конторское крыльцо… инженер Шадлуньский. На лацкане его распахнутого касторового пальто алел шёлковый бант. Живодёр демонстративно принимал революцию!

Послышались смешки. Кто-то пронзительно, по-голубятницки, свистнул. Но Шадлуньского это не смутило. Не на такого нарвались! С присущим ему нахальством и бесцеремонностью он заявил с крыльца: — Не спешите орать, граждане свободной России! Вы помните, что Шадлуньский мог кое-кого и по морде зацепить, но вы забыли, что он никого не продал, ни на кого не донёс. Наша жизнь сама по себе грубая и проклятая. Разве не так? А что по морде… Если я не прав, можете и меня! В этом демократия!

Вначале его слушали, но затем внимание толпы, которое он так бесцеремонно рванул на себя, стало остывать. Шадлуньский, должно быть, и к этому приготовился. Повышая голос, чтобы слышали и в дальнем конце двора, сообщил:

— Я только что из Макеевки… Там создали организационный комитет… — его лужёная глотка вибрировала торжеством, — по выборам районного Совета рабочих депутатов!

— Я думаю, — продолжал Шадлуньский, — что шахтёры Листовской выберут сейчас, чтобы послать в Совет, того, кому доверяют. Думаю, что таким человеком может быть артельщик Артемий Клысак.

Роман понимал: этого нельзя допустить. Выступил вперёд, стал убеждать людей, что сначала надо установить новую власть тут, на Листовской, избрать рудничный Совет, а уж он пусть рекомендует представителя в Макеевку.

Авторитет Романа Саврасова резко пошёл вгору. Тут же стали выбирать рудничный Совет.

К освещённому крыльцу протолкался Степан Савельевич Штрахов. Ромка его сразу заметил и удивился — за каким таким делом его тесть забрёл на Листовскую? Но в следующий миг почувствовал что-то недоброе. Ступив на край крыльца, нагнулся, заглядывая в его почерневшее лицо, на котором выделялись лохматые брови да обвислые прокуренные усы. Он не поздоровался, не подал руки, только горько выдохнул:

— Нацка помирает.

Роман впился руками в перила крыльца, постоял так… Потом сошёл вниз, сказал Шкабарде несколько слов и стал выбираться из толпы.

У конторы стояла линейка из шахтной конюшни, на которой приехал Шадлуньский. Роман сказал кучеру, чтобы ступал домой, потом забрал у него вожжи и, нахлёстывая лошадей, погнал в Макеевку.

…На кухне сидела Мария Платоновна с опухшим от слёз лицом. Возле больной хлопотала Фоминична. Девчонку, как он догадался, уложили спать в комнатах хозяйки. Едва переступив порог, он поднял выше фитиль в керосиновой лампе, что висела на стенке. Наца лежала как покойница, вытянувшись на постели, с почерневшими, плотно сжатыми губами. Её веки чуть белели в глубоких глазных впадинах. Как она изменилась за сутки! Он ждал, что она откроет глаза, посмотрит на него. Не дождался. Отрывисто спросил:

— Доктор был?

Вошедшая вслед за ним Мария Платоновна посмотрела на хозяйку, потом на дочь, которая, судя по болезненной гримасе, слышала их разговор.

— Акушерка сказала, что Бог даст — выдюжит, — плаксивым голосом сообщила хозяйка.

— Я привезу доктора.

Вышел, вспрыгнул на линейку и погнал лошадей в Юзовку. Там на Четвёртой линии знал дом приличного врача. А расстояние от Макеевки до Юзовки — и полутора десятков километров не наберётся. Благо ещё, что в ту ночь во многих домах не спали. А у него была пароконная линейка, револьвер при себе и сотен до четырёх денег, которые вытряхнул из Нацыного ридикюльчика.

Во втором часу ночи привёз доктора. Это был моложавый, небольшого росточка мужчина, надушенный и очень уверенный в себе. Войдя в квартиру, он поморщился, попросил воды, чтобы помыть руки. Но в комнату, отстранив локтем занавеску, вошел с улыбкой. Так же приветливо обронил:

— Прошу оставить меня с больной одного.

Тёща и хозяйка послушно одна за другой вышли на кухню. А Роман, словно заворожённый, ожидал, что будет дальше. Врач повернулся к нему и, глядя снизу вверх, но строго, как учитель… да что там — как директор гимназии на пятиклассника, одними губами произнёс:

— А ну, марш на кухню!

Причём — тихо, чтобы не слышала больная. Странное дело — Роману стало чуточку легче. Присев на стул возле больной, доктор неторопливо беседовал с нею, правда, больше говорил он сам, а она лишь односложно отвечала.

Выйдя на кухню, врач молча стал одеваться. Потом окинул взглядом застывших в ожидании его приговора женщин и Романа, со вздохом сказал:

— России нужны психиатры. Понимаете? Очень много психиатров!

Обращаясь к Роману, попросил:

— Отвезите меня домой, а по дороге я вам всё расскажу, заедем заодно к моему аптекарю.

Отдал необходимые указания женщинам и вышел.

Роман отвёз его, хорошо расплатился, вдвоём они разбудили еврея-аптекаря, который по случаю революции ожидал погрома и не открывал. И не открыл бы, но узнал по голосу доктора.

Лишь в четвёртом часу привязал он усталых лошадей возле дома Лукерьи Фоминичны. В её квартире горел свет.

Возле больной сидела мать, куняла на стуле. Фоминична, не раздеваясь, прилегла в кухне на топчане.

Роман уговорил хозяйку, чтобы увела к себе Марию Платоновну, и обе хотя бы часов до шести поспали.

— Я подежурю сам, а потом вас позову.

— Ты ж смотри, — плаксиво заметила Фоминична, — чуть если что — поднимай нас. Господи, сколько ж это она крови потеряла! То горит, то мёрзнет. Ты ей не давай совсем раскрываться…

Мария Платоновна убито молчала, только жалкими собачьими глазами смотрела на Ромку.

Выпроводив женщин, он убрал фитиль в лампе до чуть заметного мерцания, уселся на стул и со щемящей жалостью, которая кромсала его сердце, стал смотреть на Нацу. Она лежала с закрытыми глазами, но под веками что-то чуть заметно подрагивало, восковое лицо обострилось, опустились уголки рта. Казалось, прислушайся — и различишь обессиленное, уже на одном шёпоте, дыхание… Чего бы не отдал он, чтобы вернуться в день позавчерашний! Она, кажется, подслушала его мысли. Не открывая глаз, сказала:

— Не будет… ребёночка.

— Зачем ты это сделала?

— Чтобы не бояться тебя…

— Разве… Господи! Разве… — он сполз со стула и уселся на пол возле кровати. — Ведь если что с тобой… то я не загуляюсь на этом свете. Нацынька-а!..

Он застонал, раскачиваясь всем корпусом.

— Бойся себя, Ромка.

Поднявшись с пола, он придвинул стул вплотную к кровати, сел рядом и осторожно взял её вялую, почти безжизненную руку. Не отняла, не попыталась высвободить. Повернула к нему голову, посмотрела — вроде хотела что-то понять, спросить. Но ей было тяжело. Снова опустила веки. А он сидел не дыша. Трудно сказать: думал о чём-то или не думал, просто в нём вызревало нечто такое, с чем человек становится глубже, мудрее, но зато теряет способность быть бездумно, безотчётно счастливым даже на какие-то минуты. Наца уснула.

Утром он разбудил женщин и тут же уехал на шахту, надеясь до начала смены хотя бы часок поспать в кочегарке.

ГЛАВА 16

Взойдя на амвон, отец Алексий пристально рассматривал своих прихожан: безликие старухи, тенями подступавшие к златым вратам, степенные мужики из Семёновки, приказчики с жёнами, солдатки, калеки, нищие, перекупщики с Сенного рынка, извозчики, несколько интеллигентов… Этих всегда узнаешь, они смотрят на иконы не с благостью, не со страхом или надеждой, но с любопытством, как на картинки. А это ещё что? В церковь вошли, опасливо вертя головами, несколько китайцев. Тоже выбрали место для экскурсий!

Ещё осенью шестнадцатого, после забастовок, хозяева завезли на рудники тысячи китайцев. У них на родине была жестокая безработица, и тут, бесправные, безъязыкие, бессемейные — они трудились за миску супа. От них пошла поговорка: «Хорошо одинокому! Сам поел — и вся семья сытая…» Созданное промышленниками общество «Китоперс», должно было если не вытеснить совсем, то сильно разбавить динамитную шахтёрскую массу китайцами и персами. В Иране тоже тогда лютовала безработица, но поставить рабов и оттуда общество не успело — помешала революция.

Отец Алексий тянул паузу, дожидаясь благостной церковной тишины. Но в открытые двери кто-то входил, какие-то люди сдержанно переговаривались. Было душно. Сотни зажжённых свечей источали запах прогорклого масла… Убедившись, что так и не дождётся полной тишины, священник, весь напрягаясь, трубным голосом обратился к пастве: