Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

• Название: Невенчанная губерния
• Автор: Станислав Калиничев
• Издательство: Радянськый пысьменник
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Невенчанная губерния. События столетней давности. До революции слово «харцыз» было одним из самых ругательных в Российской империи. Такой вывод можно сделать, прочитав книгу «Невенчанная губерния» писателя — историка С.С. Калиничева о жизни Юзовки и ее окрестностей в начале прошлого века.

Книга «Невенчанная губерния» была издана в 1991, и следы уходящей эпохи в ней видны очень явно. Написал ее дончанин Станислав Калиничев. Этот человек, по утверждению знакомых, жив и сейчас, обитает в Киеве, перевалил за 80 лет и остается таким же балагуром (по мере возможностей), каким его знали на родине. «Невенчанная губерния» — книга о том, какой была Юзовка накануне революции и как тут революция совершалась. Описания города я и решил здесь привести — они достаточно красочны и основаны на разговорах Калиничева со старожилами, а также на архивных документах.

---

— Ты… это что — агитацию развёл? — вмешался Иконников.

— Нет, Ефим Иванович, — ответил Селиванов. Смело так ответил, даже с вызовом. — Тут Гришка собирался татар побить. Вроде бы они у Калиткина добыч покрали. А если разобраться, кто и что крадёт, сложная штука получается. Вот я и советую: не знаешь — не бай, глазами моргай, будто смыслишь…

Повернулся и пошёл к своим нарам. Иконников не мог допустить, чтобы не за ним было последнее слово. Потому сурово заключил:

— В нашей казарме политикой не занимаются. Все люди как люди, в карты играют. А он газеткой: шурх-шурх! Профессор нашёлся. Видели мы таких умных.

— Да и я дураков навидался, — откликнулся уже из прохода Селиванов.

— Ты на кого намекаешь, — спросил Ефим.

— На дураков, Ефим Иванович, выходит — и на себя тоже… Какая уж тут политика!

На другой вечер Селиванов снова с газетами. Артельные его уже не трогают, поняли, что не того он полёта птица. Да и на язык остёр. Шахтёры вообще народ не разговорчивый. Братья тут же возле картёжников ошиваются. Шурка иногда и сам играет. А Сергей только посматривает. Переживает за брата, когда тот после проигрыша подставляет свой рыжий лоб под увесистые «шалабаны». Набьют ему щелчков так, что два дня шишку носит, а когда медный лоб перестаёт светиться, снова к столу подсаживается. За этот год он заметно подрос, вытянулся, на аварийных работах, если случается, наравне со слесарями работает.

Когда Шурка не играет, Сергею и смотреть не интересно. Он рассеянно обводит взглядом казарму, заглядывает через плечо Селиванова в газету. Пров, должно быть, заметил, что мальчишка грамотный. Однажды попросил:

— Почитай мне вслух… Глаза побаливают, очки пора покупать. Названия статеек хорошо вижу, а где помельче — уже расплывается.

Сергею и раньше газеты на глаза попадались. То в лавке пряники завернут, то на раскурку кто из шахтёров листок оторвёт, согнёт раз двадцать, а остальное выкинет. Пробовал читать, да только неинтересное попадалось: кого принимал губернатор, кто его встречал, или рассуждения о каких-то «ассигнованиях», приезд государя на военные манёвры… Интереснее было читать объявления в разделе «продаём-покупаем» или «практические советы», которыми ни ему, ни вообще кому-либо из его знакомых нельзя было воспользоваться. Там он даже прочитал статейку «Как я увеличила свой бюст на 4 дюйма». Что такое «бюст», ему популярно объяснил Ромка Саврасов. Надо же!

На просьбу крепильщика Сергей откликнулся охотно, но не потому, что имел к этому интерес, а хотел показать, какой он грамотный.

— «В ночь на двадцать третье мая было арестовано с завода двадцать чел, — прочитал Сергей и спросил: — Что значит «чел»?

— Человек, значит… Ты давай дальше, я понимаю…

— «арестовано двадцать чел-овек по неизвестной причине».

— Как это по неизвестной? — снова переспросил он. — Если они сами, кого арестовали, не знали, то газета же всё должна знать! Чего это она так пишет?

— Это не полицейская газета, а рабочая. В неё люди посылают письма, и она их печатает, как есть. Понял? Читай дальше.

— «Утром этот слух рас-про-странился по мастерским, и с обеда рабочие прекратили работы во всех мастерских. Было устроено собрание во дворе завода, на котором решили протестовать против ареста. Полицмейстер говорил, что собрание незаконно. И просил разойтись. Тогда рабочие решили послать члену Гы Думы Кузнецову телеграмму, чтобы сделал запрос в Гы Думе».

— Ну и дела, — обернулся к ним Деревяшкин. Он тоже прислушивался к тому, что читал Серёжка. — Полицмейстер «просил» разойтись. У нас так сразу бы казаков напустили.

— А это потому, что там рабочие стеной друг за дружку, — уважительно пояснил ему Селиванов.

— У нас так не выйдет, — заключил Деревяшкин. — Татары сами по себе, старожилы на посёлке, даже которые в шахте работают, те свой интерес имеют. А балаганы — один рязанский, другой тамбовский…

— Я тоже так понимаю, — согласился Пров. — В этом корень всего. Пусть Серёга дальше читает.

К их разговору прислушивались. Притихли картёжники, а которые своими делами занимались, тоже навострили уши. Серёжка почувствовал, что он теперь в центре внимания. Волнуясь, стал читать дальше.

«…на следующий день снова собрались во дворе завода и выбрали делегацию, которая здесь же в толпе составила экономические требования и представила их заводской администрации… Когда предъявили требования директору, тот на некоторые требования согласился: за сверхурочную работу предложил полуторное вознаграждение, открытие столовой, выдачу кочегарам, смазчикам и машинистам хозяйских блуз…»

— Надо же — добились своего! — сказал Деревяшкин.

— Не перебивай, — попросили его.

— А ты играешь — так играй. Я жировую девятку подбросил.

— Что кидаешь? Козыри — вини.

— Будя вам дурью маяцца! — зашумели на картёжников. — Которую по счёту колоду затёрхали! От карт одне лохони остались. Не только короли — уже дамы на забойщиков похожи! Отличить невозможно.

Посмеялись над картёжниками. Расстроилась у них игра. Серёжка дочитывал статью при всеобщем внимании.

— «В конце июня, как нам сообщают, состоялось соглашение бастующих рабочих с заводами при условии возвращения всех рабочих к своим местам, принятия заводами некоторых требований, увеличения платы в среднем на восемнадцать процентов».

— Как понимать эти проценты, — заинтересовался Гршка-саночник.

— Добавили, значит — по восемнадцати копеек на рубль.

— Неужто? — удивился Деревяшкин. — А нам с рубля гривенник сняли. И главное, хоть тресни, хоть в стену лбом — ничего не добьёшься. Деваться-то некуда!

— Так уж и некуда! — как всегда, пожимая плечом, сказал Селиванов. — Если бы не грызлись между собой: курские с татарами или тамбовские с рязанскими, а все вместе, да не только в Назаровке, но хотя бы по всей Юзовке или Макеевке…

— Блаженный ты! Как же можно такое сделать?

— Можно. Хозяева же договорились насчёт летней надбавки. А у них конторы не только в Юзовке, но у кого и в Париже, и в Берлине.

— Хозяева грамотные, при деньгах, — сел и поехал куды хошь. Их учили…

— И нам надо учиться, — невозмутимо отвечал Пров, как бы поддразнивая артельных.

Через несколько дней он снова принёс газету. И опять её читали. Спорили, рассуждали. Особенно много разговоров было, когда вычитали сообщение со знакомой шахты о том, что там оборвалась клеть и погибли люди… И уже не такой далёкой, не из другого мира, а вот, рядом же, совсем близкой показалась некогда мудрёная грамота.

Разумеется, Пров вынимал газету, когда не было Ефима Иконникова: то ли он уходил на ночь к кухарке, то ли задерживался по делам артели.

Но однажды он пришёл раньше обычного. Постоял в дверях, прислушался к общему разговору и возмутился:

— Кончай базар, — произнёс сурово.

Подошёл к столу, взял из рук Сергея газету, повертел её в руках и, обращаясь к Селиванову, спросил:

— Социялистическая?

— Демократическая, — ответил тот, — вроде как народная.

— Я обязан донести уряднику, только думаю, что мы и сами можем пресечь.

— Зачем же? — не принял его великодушия Пров. — Газеты «Южный край», «Невская звезда» или «Правда» — они выходят с разрешения властей. На них так написано.

— Не имеет значения. Есть приказ: больше, чем пять человек, не собираться.

— Так тут живут почти тридцать…

Иконников понял, что, продолжая спор, он ничего не выигрывает. Поэтому без злости пояснил:

— Я знаю, что эти газетки разрешённые… в Петербурге. Только Петербург — он, вроде, для всех, а Назаровка куплена Обществом каменноугольных копей. Люди, которые вложили свои деньги в общество, купили тут всё: и землю, и что под нею, и казармы, и нас самих. Твоя воля выписывать, читать газетку, а их воля — держать тебя тут или выгнать пинком под зад. Всё, расходись, мужики, нечего зря керосин жечь.

На следующий день, пролезая по лаве с «тушёными» лампами, которые он заменил забойщикам на свежие, Серёжка задержался возле Прова. Лучковая пила в руке крепильщика размеренно сновала взад-вперёд, отделяя лишний вершок от крепёжной стойки. Струйка белых опилок, распушиваясь, падала светлым пятном на тёмную почву — так называют каменную основу, подстилающую угольный пласт.

— Ты чего разлёгся тут, — не оборачивая головы, спросил крепильщик. — С кровли капит — промокнешь. Катись на штрек.

— Дядь Пров, газетки новые получал?

— А что тебе?

— Ромка просил. Я его на коренном штреке давеча встретил. Ромку Саврасова, коногона, ну… который в казарму приходил. Он говорил, чтобы мы к нему домой наведались.

— С тобой, что ли?

— Не… ещё Шурку прихватим.

— Ну — разве что с Шуркой — солидная компания получается.

Роман Саврасов занимал квартиру в казённом бараке. Длинное, сложенное из дикого камня строение было разделено на несколько отсеков: Дверь и окошко, дверь и окошко… Ни крылечка, ни коридорчика не полагалось — дверь открывалась прямо на свет Божий. Жильцы уже сами мастерили заборчики, отгораживаясь друг от друга. В дело шли обрезки обаполов, куски железа, пряди изношенных в шахте канатов. Даже ржавую спинку от кровати можно было увидеть в таком заборе. Вдоль старого, уже обжитого барака теснились дворики. В них ещё строили сарайчики для угля, кое-где и кирпичную плиту, труба которой завершалась ржавым ведром без дна. Наиболее домовитые сколачивали сенцы.