Нэнси Хьюстон - Обожание

• Название: Обожание
• Автор: Нэнси Хьюстон
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0580-2

Новая книга Нэнси Хьюстон, полюбившейся читателям по романам «Печать ангела» («Текст», 2002) и «Дольче агония» («Текст», 2003).

Участники воображаемого судебного разбирательства соперничают в любви и ненависти к гениальному актеру Космо и открывают тайну его смерти.

---

Но не Космо. Стоя перед могилой Изидора, он рассказал мне, откуда взялись стигматы Гюстава.

В юности Рибодо-младший был наивным идеалистом. Он захотел быть достойным своего отца-героя, чтобы мать могла гордиться и им тоже, и в 1954 году записался в воздушно-десантные войска. Увы, прибыв в Алжир, он обнаружил, что работа, которую ему предстоит выполнять, больше подходит гестаповскому палачу, чем бойцу французского Сопротивления.

ЛАТИФА

Можно и так сказать, ваша честь. Даже нужно так сказать. Во время Алжирской войны…

РОМАНИСТКА

Сожалею, Латифа. Я знаю, вы давно ждете очереди высказаться, но потерпите еще немного…

ЛАТИФА

Ваша честь, меня в третий раз перебивают, сколько же можно! О чем себе думает эта Романистка? Почему не организует получше свою работу? Терпи, мое сердце, терпи и волю, и неволю / Терпение отдохновение для тела / Каждому — своя судьба…

ЭЛЬКЕ

Молодой Гюстав поначалу ужаснулся, потом стал глушить себя алкоголем и почти утратил всякие чувства: целых два года пытал электрическим током и убивал молодых мусульман. Накануне отправки на родину феллахи исполосовали ему грудь и спину тесаком и едва не перерезали горло…

Такова, ваша честь, история Гюстава… И теперь дети бегали за ним по улицам и дразнили. Они задирали майки, гримасничали, корчились от смеха и орали: «Гляди, гляди на мои шрамы! Меня пытали — и тут и там! Брр! Брр!»

ФИОНА

Это правда: все дети мучили Гюстава, и я в том числе. Если человек выставляет себя на посмешище, почему бы над ним не посмеяться?

Итак, пока Космо таскал мою маму по кладбищенским дорожкам, представляя ее всем своим знакомым покойникам, я лежала в постели с простудой, дрожа от озноба.

Франк пришел почитать мне «Тантана», но тут же разозлился, потому что я сказала, что он читает неправильно — бубнит одним голосом за всех героев. Ну и правда же! Когда мама нам читает, я, даже не глядя на картинки, знаю, что вот это — капитан Хэддок, или профессор Турнесоль, или Милу… Франк так разъярился, что кинул книжку мне в голову, унесся к себе в комнату и изо всех сил шваркнул дверью. Я лежала одна, несчастная, как беспризорный щенок, и даже не знала, сделает мне Франк бульон на ужин, как пообещал маме, или нет. Но я все равно ни за что ничего не скажу маме. Я заложила брата всего раз в жизни и очень об этом пожалела. Франк стянул конфеты в булочной, и я рассказала маме — просто так, ну он же мне сказал! Я была совсем маленькая и не понимала, что такое секрет, для меня это слово звучало как сюрприз, вот я и прибежала к маме в страшном возбуждении и закричала: Франк украл конфеты! Франк украл конфеты! Мама отругала брата, а потом дала ему несколько монет, велела отнести в лавку и извиниться. На следующий день, как только мама ушла на работу, Франк взял мою канарейку, кинул ее в унитаз и спустил воду. А вечером сказал маме, что птичка вылетела в окно. С того дня я не только беспрекословно подчиняюсь брату, но и не хочу ни к кому и ни к чему привязываться, чтобы не чувствовать того, что почувствовала в тот день, когда мою бедную канарейку утянуло в черную дыру.

Я обрадовалась, когда услышала, что мама вернулась домой раньше обычного. Она тут же прибежала в мою комнату, прижалась губами ко лбу и сказала: «А знаешь, я, пожалуй, могу выключить на ночь отопление — ты такая горячая, что мы не замерзнем! Сейчас я приготовлю тебе питье с медом, а ты пока поговори с Космо, хочешь?»

Я кивнула. Мне этого и правда хотелось, кроме того, нужно было наказать Франка за то, что он швырнул в меня книжкой и оставил одну.

Космо вошел, тихонько закрыл дверь и присел ко мне на кровать. Он был легким, почти невесомым, как птичка, в матрасе даже ямка не образовалась. Может, я и была рада его видеть, но не хотела, чтобы он об этом догадался. Пусть думает, что я вовсе не рада. Я часто злюсь на людей, когда они делают для меня что-нибудь хорошее, потому что не хочу привязываться, не хочу скучать по папе, не хочу хотеть, чтобы он вернулся, если ты, конечно, способен понять такое, ну да, я обращаюсь к тебе на «ты», с чего бы мне говорить тебе «вы», ты кто, вообще, такой? Чем ты главнее меня, чтобы я тебе «выкала»? Ты не какал в штаны, когда был маленьким? Не воровал конфеты в булочной? Ты такой безупречный, что все должны снимать перед тобой шляпу и падать на колени: ваша честь то, ваша честь се? Чем ты заслужил свое звание? Я вообще не знаю, что оно означает, это слово честь. Потеряла ли честь моя мать, когда впустила Космо в свои глаза, и в свою постель, и в свое сердце? Так говорят люди, но с какой стати им верить. Я никого не уважаю, так-то вот, все люди — придурки, и ты в том числе, так что с сегодняшнего дня я буду обращаться к тебе на «ты», как и ко всем остальным.

Космо спросил:

— Могу я зайти к тебе в гости?

Я ответила:

— Ты уже здесь.

А он сказал:

— Ты плохо себя чувствуешь?

На это я и отвечать не стала. Пусть ему станет неловко. Пусть попотеет, чтобы завоевать мое внимание.

— Большой палец на левой ноге болит?

— Нет.

— Здорово, повезло тебе. А… волосы?

— Волосы не могут болеть, дурачок.

— Значит, тебе еще больше повезло.

Тут я прыснула.

— Я вижу, у тебя гости. (Он кивает на игрушки на моей постели.) Не хочешь познакомить меня с друзьями?

— Они тебя уже знают.

— Неужели? Но я-то их не знаю.

— А тебе обязательно надо все знать?

— Ну да, Фиона. Конечно. Мне непременно нужно все знать. Знаешь, я ведь тоже болен.

— Неправда.

— А вот и правда.

— И как называется твоя болезнь?

— Она называется хочу-всегда-все-знать.

— Ну, это не болезнь.

— Нет, болезнь, Фиона. Уверяю тебя, болезнь.

— Где у тебя болит?

— В душе.

— В душе́ или в ду́ше?

— Очень смешно. А у тебя что болит?

— Горло. Сандрина говорит, у меня фарингит. Вот это — настоящая болезнь. Не то что хочу-всегда-все-знать.

— Фарингит? Ну надо же! Ничего себе словечко для человека с больным горлом!

— Я люблю длинные слова.

— А ты что, и другие знаешь?

— Антиконституционно.

— Ух ты! Откуда оно взялось? Я едва на ногах устоял.

— Это самое длинное слово в языке, только и всего.

— Где ты его встретила?

— Слова не встречают, глупый.

— Конечно, встречают. Я только вчера встретил одно, очень симпатичное.

Пауза.

— Ну? И какое?

— Да как же я вас познакомлю, если ты не веришь, что со словами можно встретиться?.. Слово, кстати, замечательное, и оно умирает от желания с тобой познакомиться.

— Слова не умирают.

— А вот и умирают. Если все перестают ими пользоваться и никто не хочет с ними встречаться, они вянут и в конце концов умирают.

— Ладно, давай, говори свое слово.

— Идиосинкразия.

— Идиот крезанутый! Ха! Ха!

— Вовсе нет. Ты хоть знаешь, что такое идиот?

— Конечно, знаю. Умственно отсталый, чокнутый, как в Шезаль-Бенуа.

ВЕРА

Шезаль-Бенуа, ваша честь, это местная психушка. То самое место, где Андре девять долгих месяцев продержали, как в тюрьме по милости Жозетты. Но Космо тогда еще об этом не знал.

ЖОЗЕТТА

В тюрьме? Мой муж был сумасшедшим! Это черным по белому записано в его истории болезни, которая хранится в больничном архиве. Можете проверить, ваша честь. Кстати, Ливанский Кедр рассказал, что уже в Париже у Андре случались приступы горячечного бреда и его помещали в Сальпетриер…

ВЕРА

Да, он сходил с ума: по мне! А я — по нему! Вот почему вы заперли его, как преступника! Вот почему донесли мэру на собственного мужа! Что, кстати, вы ему сказали? Причину насильственного помещения в психиатрическую лечебницу, насколько мне известно, требовалось указать очень точно, да и свидетельства близких тоже нужно было представить. В мэрию по вашему наущению пришли восемь человек. Да-да, Жозетта, ваши родственники и ваши друзья. Каких ужасов вы им наговорили? Он представляет опасность для себя и других! Позор! Это Андре-то, мой Андре — опасный!

ЖОЗЕТТА

Он действительно был опасен для себя самого — позже это подтвердилось.

ВЕРА

Вы ревновали! После стольких лет вы могли бы это признать! Шлюха Вера — слишком простое объяснение. Вас бесило, что этот мужик был совершенно особенным существом и вы, вся из себя дочь нотариуса, мизинца его не стоили! Вы не ответили на ожидания мужа, не расслышали мольбы стать ему духовной спутницей, не умели ни любить Андре, ни утешать в горестях и поражениях, а когда он нашел наконец родственную душу, которой мог излить свое сердце, женщину, способную вместе с ним воспеть радости жизни, любимую, с которой он мог познать телесное и духовное наслаждение и взлететь на небеса — да-да, говорю это при всех, не краснея, за всю свою жизнь я ничем так не гордилась, и повторяю это, и кричу об этом, и растрезвоню это со всех крыш, — взлететь на небеса, да, на небо, на седьмое небо! Признайтесь, Жозетта! Вы не могли вынести, что я считала великим человека, о которого вы вытирали ноги. Вы видели, как ваш муж распрямляется и расцветает под моим влиянием, и собственная посредственность становилась все очевиднее… Вот вы и заперли его в Шезаль-Бенуа.