Федор Тютчев - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Федор Тютчев
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-58650-9

Ф. И. Тютчев – выдающийся представитель русской философской лирики ХIХ века, великий русский поэт, стихотворениями которого восхищался А. С. Пушкин.

Тютчев, не будучи поэтом «по профессии», писал на грани озарения, с сердцем, «полным тревоги», и оттого книга его стихотворений, по известному надписанию Фета, «томов премногих тяжелей». Лирика Тютчева проникнута страстной, напряженной мыслью, острым чувством трагизма жизни, отражает сложность и противоречивость действительности, часто в образах природы. Любовной лирике поэта свойственны исповедальность, осмысление любви как фатальной силы, ведущей к опустошению и гибели. Настоящее издание достаточно полно представляет поэтическое наследие Ф. И. Тютчева: в книгу вошли почти все стихотворения поэта – 365 из 404 известных.

---

Федор Тютчев Стихотворения

Предисловие (1803–1873)

«Его ум и его сердце были, по-видимому, постоянно заняты: ум витал в области отвлеченных, философских или исторических помыслов; сердце искало живых ощущений и треволнений; но прежде всего и во всем он был поэт, хотя собственно стихов он оставил по себе сравнительно и не очень много».

И.С. Аксаков, «Биография Федора Ивановича Тютчева» (1886)

Поэзия и политика были главными увлечениями Тютчева. Поэт он был, как выразился первый его биограф И.С. Аксаков, «по призванию, которое было могущественнее его самого, но не по профессии», и стихи «не писал, а только записывал». Они являлись под впечатлением минуты, переживаемой со всем напряжением ума и сердца. Взмах ресниц, вспышка зарницы или полет мотылька в стихах Тютчева причастны к «жизни божески-всемирной» – к стихиям природы и тайнам истории. Он был одарен свойством видеть мир целиком – с «шевелящимся» на дне его хаосом и «небом серафимских лиц» над ним, с его «минутами роковыми» и тишиною воскресных дней. И Россия, по словам того же Аксакова, «представлялась ему не в подробностях и частностях, а в своем целом объеме, в своем общем значении, – не с точки зрения нынешнего дня, а с точки зрения мировой истории». Поэтому и политические статьи Тютчева, как и его стихи, в которых речь идет о всемирном предназначении и будущем России, до сих пор не потеряли своей убедительности, хотя, по всей видимости, его прогнозы – возможно, чересчур дальновидные – и не сбылись. В них чувствуется вдохновение прорицателя, правда, отталкивающегося порой от каких-то уж слишком сиюминутных обстоятельств, а то и от спиритических сеансов – модной одно время светской новинки:

Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров…
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духо́в…

(«На новый 1855 год»)

И.С. Тургенев обращал внимание на «соответственность таланта Тютчева с жизнью автора». Действительно, сочинявший и мысливший словно бы по наитию, на грани озарения, с сердцем, «полным тревоги», Тютчев мало был приспособлен к обыденной жизни в семье, на службе, среди литераторов. «Он совершенно вне всяких законов и правил, – записала однажды в своем дневнике дочь поэта. – Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокойное». Неудивительно, что, самоотверженно любимый несколькими женщинами, он причинял им страдание, а в стихах с особенной силой выразил трагическую сторону любви. Тонкий знаток европейской политики, к тому же долго прослуживший в дипломатическом ведомстве, он почти не проявил себя как практический деятель. Наконец, «один из лучших лириков, существовавших на земле» (по выражению знавшего цену этим словам А.А. Фета), Тютчев так и не сделал того, что называется литературной карьерой. До 50-летнего возраста он как поэт был почти никому не известен, да и потом число ценителей его поэзии еще долго оставалось невелико. В двух прижизненных сборниках, вышедших почти без участия автора в 1854 и 1868 гг., в общей сложности было менее двухсот стихотворений, причем в основном довольно коротких. Количество известных сейчас стихотворений Тютчева вдвое больше, но и этого для профессионального литератора, прожившего долгую жизнь, было бы «не очень много». Зато такая умеренная плодовитость, как и отсутствие прочных связей с литературными кругами, хорошо гармонировали с романтически-независимым духом его творчества.

Есть свидетельства, что Тютчев не заботился о сохранности своих стихов, и некоторые из них, вероятно, теперь навсегда утрачены, но все сохранившееся обладает исключительной весомостью. По известному надписанию Фета на книжке стихотворений Тютчева (1883), она получилась «томов премногих тяжелей»:

Вот наш патент на благородство —
Его вручает нам поэт:
Здесь – духа мощного господство,
Здесь – утонченной жизни цвет.

В сыртах не встретишь Геликона,
На льдинах лавр не расцветет,
У чукчей нет Анакреона,
К зырянам Тютчев не придет.

Но муза, правду соблюдая,
Глядит, – а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.

«Патент на благородство», как видно, выдается нам за явленную в поэзии Тютчева «утонченную жизнь» «мощного духа» – сочетание, в общем-то, необыкновенное и отчасти парадоксальное, но верно характеризующее одну из ярких особенностей этой поэзии.

1

Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря н. ст.) 1803 г. в селе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии. Он был вторым ребенком в семье своего отца, отставного гвардейского офицера и помещика среднего достатка, и принадлежал к старинному дворянскому роду, известному со времен князя Димитрия Донского, при котором служил боярин Захарий Тютчев.

Детство поэта прошло в Овстуге и, по большей части, в Москве, где до Отечественной войны 1812 г. и потом, уже после изгнания французов, подолгу жили его родители. Среди тех, с кем они водили знакомство, был В.А. Жуковский. Как-то, уже в 1818 г., юный Тютчев с отцом посетили его в келье Чудова монастыря в Кремле, где он остановился, и в этот момент колокольный звон возвестил о рождении будущего императора Александра II. Это совпадение произвело сильное впечатление на Тютчева: более чем через полвека он вспомнит о нем в одном из своих предсмертных стихотворений – «17-ое апреля 1818» («На первой дней моих заре…»).

В лучших традициях русского дворянства в семье Тютчевых европейская образованность сочеталась с православным благочестием. Воспитателем и учителем к девятилетнему Федору пригласили начинающего поэта и переводчика Семена Егоровича Раича (1790 или 1792–1855), выпускника семинарии и родного брата будущего киевского митрополита Филарета (Амфитеатрова). Раич, поклонник классической поэзии древних, рано привил вкус к ней и Тютчеву и впоследствии вспоминал: «Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня; года через три он уже был не учеником, а товарищем моим, – так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум! <…> Он был посвящен уже в таинства поэзии и сам con amore занимался ею; по тринадцатому году он переводил уже оды Горация с замечательным успехом».

Одно из подражаний Тютчева Горацию было прочитано на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете (ОЛРС) 22 февраля 1818 г.[1], а 30 марта его юный автор был принят в Общество со званием «сотрудника» (в один день с Раичем). Менее чем через год состоялось и первое выступление Тютчева в печати – в августе 1819 г. в «Трудах ОЛРС» было опубликовано «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду».

В ноябре 1819 г. Тютчев поступил на словесное отделение Московского университета, где уже два года к тому времени посещал профессорские лекции в качестве вольнослушателя. Здесь он обрел своего второго наставника в поэзии – профессора словесности Алексея Федоровича Мерзлякова (1778–1830), поэта, критика и теоретика литературы. Он тоже был сторонником испытанного временем классического искусства и, среди прочего, занимался с учащимися разборами русских авторов XVIII в. От него Тютчеву передалось то предпочтение, которое он, в отличие от многих своих сверстников, отдавал духовным и торжественным одам М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина перед новейшей элегической и «легкой» поэзией, обращенной к жизни частного человека. Только этих двоих из русских поэтов он называет в своей большой дидактической оде «Урания», которая была прочитана на торжественном университетском собрании 6 июля 1820 г. Это самое значительное из юношеских произведений Тютчева. В нем выразилась его приверженность к предметам возвышенным и ученым и соответствующей им высокой стилистике. Тема, продиктованная жанром официального стихотворения во славу наук и университета (такие, в частности, сочинял Мерзляков), в «Урании» получила отчасти религиозное освещение: судьбу наук и искусств в истории человечества юный поэт поставил в связь с путями истинного богопочитания на земле. Принципиальную убежденность в назначении поэзии облагораживать человеческие души автор «Урании» еще раз выразил в примерно тогда же сделанном поэтическом «выговоре» А.С. Пушкину за его либеральную оду «Вольность»:

Воспой и силой сладкогласья
Разнежь, растрогай, преврати
Друзей холодных самовластья
В друзей добра и красоты!
Но граждан не смущай покою
И блеска не мрачи венца,
Певец! Под царскою парчою
Своей волшебною струною
Смягчай, а не тревожь сердца!

(«К оде Пушкина на Вольность», 1820)

В те годы, когда юный Пушкин в Петербурге вращался в кругу будущих декабристов, юного Тютчева в Москве занимали вопросы эстетические и философские, в свете которых понятен этот его отклик: он сочувствует вольнолюбивому пафосу автора «Вольности», но предлагает ему послужить высшей цели – смягчению «жестоких сердец». Алкею, представляющему мятежную гражданскую поэзию, Тютчев словно бы противопоставляет образ неназванного Орфея, смягчавшего игрою на лире сердца воинственных и грубых «лесных людей»[2]. Так на пушкинскую оду могли бы отреагировать В.А. Жуковский и Н.М. Карамзин, творчество которых было общим для Тютчева и Пушкина нравственным ориентиром.