Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

Павел огляделся. В горле встал ком. Только теперь он отчётливо осознал: он разучился видеть обыденное. Разучился воспринимать его всеми органами чувств. Разучился усматривать в заурядном и обыденном — хоть какой-то смысл. Ему казалось: у него ломка, как если бы он только что пробудился от долгого и красочного наркотического сна — невероятного, страшного сна, который, всё же, стоил целой сотни реальных жизней — наподобие той, что он проживал прежде. Он видел знакомое до боли: двор с грибком детской площадки, скамью, на какой любили перемывать кости молодым жильцам любопытные старушки; даже подвальную дверь — ту самую подвальную дверь, за которой всё началось. Дверь была приоткрыта, — и в Павле всколыхнулось, всполошилось управдомское: «опять хулиганят». И он изумился этому: этой хозяйственной нотке. Откуда она? После всего? После чудес и катастроф? Да неужто — она жива? И вся жизнь — в этом городе, в этом дворе — жива? Не иллюзия, не сон, не придумка. Разве так бывает? «А разве нет? — спросил сам себя Павел. — Разве не это — норма? Разве не естественней для человека ужасаться царапине на ладони, а не пожару или войне? Вот стоит моя машина: да, это она, моя «девятка». На том самом месте, где я её оставил. Передняя фара — разбита, на двери и капоте — крупные вмятины. А сколько царапин на полировке — и не счесть! Месяц назад я бы схватился за голову: ремонта — на две пенсии, минимум. А теперь вижу — это же дворец на колёсах, в идеальном состоянии. Кто не верит — пускай погуляет по Садовому кольцу, посмотрит, что сталось с авто, брошенными там. С этими символами жизненного успеха, свидетельством, что ты состоялся как личность». Павел усмехнулся, хотя ему вовсе не было смешно. Он уже привык к сильному и огромному: несокрушимым людям, коварным архангелам, к великой цели и великой скорби. И теперь двор казался ему чем-то микроскопическим, — не дурным или дешёвым, — но ничтожно малым: чем-то таким, что возможно рассмотреть, только «сломав» от напряжения глаза. Получалось ли у него? Он полагал — получалось. Он понимал, как это важно: чтобы получилось.

Двор — почти не изменился. Как будто оставался защищённой от невзгод гаванью. В воздухе пахло гарью, но не той, жуткой, которая кружится траурными снежинками на ветру, когда сжигают трупы. Самой обыкновенной — как будто грибники развели костёр неподалёку, чтобы согреться и потравить байки. Павел бы не удивился, если бы собачница, с ротвейлером, из второго подъезда как раз сейчас выкатилась во двор ради вечернего моциона. Но у судьбы чувство юмора оказалось ещё тоньше. Дверь второго подъезда не шелохнулась, зато из двери первого торжественно и неторопливо, как на параде, выбралась Тамара Валерьевна Жбанова. Неугомонная, разлюбезная, «молодая пенсионерка» — Жбанка.

На Павла вдруг напал смех. Этакий двухлоговый дракон: сплав истерики и искреннего веселья. Он вспомнил, как убегал от Жбанки, прикрывая своим тщедушным телом «арийца», упакованного в смирительную рубашку. Как же давно это было!

Тогда Жбанка разглядела Павла издалека: она всегда оставалась глазастой бестией. Годы не умучивали её. Да и Босфорский грипп, похоже, не умучал. Она и на сей раз заметила управдома Глухова — и поспешила к нему, как тогда. А Павел и не думал бежать — он ждал встречи. Он решил: встречи со Жбанкой не избежать, как не избежать крутого поворота в судьбе. Так почему бы не сейчас?

- Паша, ты? Гос-с-споди! Живо-о-ой! Сла-а-ава Бо-о-огу! И Танюшка жива-а-а! — это Жбанка приблизилась на выстрел. На расстояние крика. И не замедлила исторгнуть из себя этот крик. И не замедлила произнести именно то, что произнесла бы на её месте любая нормальная старушка. И Павел чуть не расцеловал её вот за это: за обычность, предсказуемость, — за домашность. И ответом на это могло сделаться только одно: такая же предсказуемость, такая же обычность. Павел напомнил себе то, что, до сих пор, с трудом укладывалось в голове: «Мне здесь жить!» И проговорил:

- Тамара Валерьевна! Да вот, слава богу. А вы-то — живы-здоровы? Не тронуло вас? Не болели? Рад вас видеть в добром здравии — безмерно рад!

Павел приветствием как будто запустил некую программу. Ритуал общения, состоявший в обмене неуклюжими любезностями. Он был прост. Словно перед управдомом то и дело выскакивало диалоговое окно, наподобие окон компьютерной операционной системы, в котором — всякий раз — присутствовал один единственный вариант ответа. Несмотря на это, беседа была, в какой-то степени, информативной. Так, Павел узнал, что Босфорский грипп всё же посетил дом. Скончались шестеро жильцов. Ещё пятеро пропали без вести: были увезены военизированными медбригадами в неизвестном направлении. Большинство из них управдом едва знал, потому ему пришлось изрядно напрячь мимику, чтобы сымитировать сочувствие и не показаться, в глазах Жбанки, бесчувственным дундуком. Единственный, о ком Павел взгрустнул по-настоящему, — Подкаблучников. Вечно пьяненький и забавный столяр-индивидуал, по словам говорливой пенсионерки, был найден лично ею, во дворе, на лавочке, холодным и неподвижным. Медики констатировали остановку сердца. В этой смерти Босфорский грипп был неповинен. Так же, как и в смерти Тошика — Жбанкинова беспородного пса: помеси болонки с пекинесом. Тошик скончался от старости, хотя осиротевшая хозяйка уверяла: «от нервов». Но вдруг Павел насторожился. Тамара Валерьевна сошла с проторенной колеи беседы и полезла в какие-то дебри.

- Крысы житья не дают, — выговаривала она. — И всё из той двери лезут, где бесноватый-то прятался. Ну — ты ж его, Паша, в скорую помощь сдавал, не позабыл? Потравить бы их, а? Я понимаю — не до того сейчас. Крысобоев этих — дефекторов?..

- Дезинфекторов, — механически поправил Павел.

- Вот-вот, этих вот самых дефекторов — не вызовешь. Но может ты сам, Паша? Посыплешь в подвале чем ни на есть. Говорят, они от талька дохнут, или мышьяка.

В голове управдома что-то сдвинулось, как будто там располагался чайный сервиз — и теперь он вздрогнул от первого толчка землетрясения. Какая-то мысль оформлялась и просилась на язык.

- Тамара Валерьевна, — Павел шумно вдохнул и выдохнул, успокоился. — А когда, говорите, они попёрли? Крысы-то?

- Так в тот день и попёрли, — обиженная, что её оборвали, отозвалась Жбанка. — Вот когда ты, с друзьями своими, на машине приехал, а мы тебя с того конца двора выкликали, — вот тогда и попёрли. А мы ещё к тебе в дверь стучали — и звонили. И не открыл никто. Спрятался ты от нас Паша. А ты ж — председатель нашего дома, — тебе прятаться не след; что люди подумают? — Старушка неожиданно взялась обличать Павла, но тот и не помышлял о раскаянии. Он думал о другом.

- Там же дохлые — крысы-то были, — проговорил он наконец. — Тамара Валерьевна. Кто-нибудь в подвал спускался? Крыс-то я того… убил… Там их, дохлых, наверно, сотни две было. Откуда живые?

- Что ж я, вру тебе что ли, Паша, — Жбанка аж передёрнулась от обиды. — И мужики в подвал спускались, и крыс там — пруд пруди. Живые-живёхонькие. А дохлых — ни единой.

- Так я это… Тамара Валерьевна… пойду тогда, посмотрю… посмотрю, что можно сделать, — пробормотал управдом и бросился к подвалу. Жбанка осталась стоять с приоткрытым ртом, в растерянности.

Порыва Павла не поняли и Танька с Тасей. Они чуть приотстали, и ещё оставались на улице, когда управдом скатился по лестнице-трапу в подвал.

Спустился — и тут же отскочил на шаг назад, взвился на самую высокую ступень лестницы.

Подвал кишел крысами. Странными, худыми, как будто дистрофичными. С красными — не то злыми, не то воспалёнными — глазами. И ни следа тех сотен бездвижных маленьких тушек, в которые превратил Павел атаковавшую его крысиную армию, выстрелив из мушкета со змейкой. Управдом попытался извлечь из памяти хоть какую-то полезную информацию из жизни крыс. Может, они поедают себе подобных? Может, та армия была только первым ударным отрядом — авангардом эпидемии? А за ней последовала этакая крысиная, монголо-татарская, орда? Пришла, расплодилась, пожрала трупы себе подобных и сделалась от этого сильнее?

Павел не понимал, почему это так волнует его. Но не мог отделаться от мысли: надо навести справки. Почитать про крыс. А сделать это можно дома — где же ещё. В квартире должны быть книги — небольшая, но толковая, библиотека отца, которую тот не захотел вывозить в Саратов. Но это в том случае, если квартира — не разграблена.

Новое переживание обрушилось на управдома. Как оно всё там — в квартире? Когда он, в спешке, покидал её в последний раз, — оставил входную дверь — открытой, а за дверью — связанных по рукам и ногам сотрудников ритуального агентства, у которых, по наущению Людвига, позаимствовал лимузин-катафалк.

- Не входите! — успел Павел предупредить Таньку и Тасю, зашебуршавшихся у подвальной двери. — Я сам иду к вам. Не высовывайтесь, держитесь за мной.