Геннадий Прашкевич - Брэдбери

• Название: Брэдбери
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014

«Фантасты не предсказывают будущее, они его предотвращают». Эти слова принадлежат большому писателю Рею Дугласу Брэдбери, который всю свою жизнь, создавая светлые или страшные фантастические миры, словно поводырь вел человека стезей Добра, освещая ему дорогу Любовью, постоянно предупреждая об опасностях и тупиках на его нелегком пути.

МАРСИАНСКИЕ ХРОНИКИ, 451° ПО ФАРЕНГЕЙТУ, ВИНО ИЗ ОДУВАНЧИКОВ — повести и рассказы американского фантаста знают во всем мире, они переведены на многие языки и неоднократно экранизированы, но по- прежнему вызывают интерес, остаются актуальными, потому что в них есть жизнь, и во многом — это жизнь самого Брэдбери.

Путешествуя по фантастическим мирам своего героя, автор этой книги, известный писатель, поэт и переводчик Геннадий Прашкевич, собрал прекрасную коллекцию ценнейших материалов для написания биографии, которая, несомненно, заинтересует читателя.

[В электронной версии исправлены многочисленные ошибки и опечатки, содержащиеся в бумажной версии, в том числе в биографии и библиографии Брэдбери.]

---

Вот именно!

Он бы сделал такой фильм автобиографическим.

То же самое мог ответить и Брэдбери. Все его книги — автобиографичные.

Все его книги — это его собственный портрет, вечно живой, вечно подмигивающий и меняющийся.

«Вы — всего лишь кузнечик, умеющий печатать на этой старой разболтанной машинке, — усмехается сыщик мистер Крамли и ждет, пока герой проглотит обиду. — Вот поболтались бы вы с мое по Венису, посидели бы в тесной конторе да побегали в морг, тогда узнали бы, что у любого проходящего мимо вас бродяги, у любого еле стоящего на ногах пьяницы всегда в запасе столько теорий, доказательств и откровений, что их хватило бы на целую Библию. Вот послушали бы откровения всех этих болтунов-проповедников, прошедших через тюремную камеру, так сразу полмира оказалось бы у вас под подозрением, а треть — под арестом, а всех остальных пришлось бы просто повесить. Чего ради слушать вас, какого-то писаку, который даже еще не зарекомендовал себя в литературе? Писаку, который, найдя львиную клетку со случайно утонувшим стариком, уже вообразил, будто наткнулся на “Преступление и наказание” и мнит себя сыном Раскольникова…

— Вы знаете про Раскольникова? — изумился я.

— Знал еще до вашего рождения. Но на это овса не купишь».

4

По автобиографичности, по множеству мелких и крупных запоминающихся реальных деталей повесть «Смерть — дело одинокое» ничуть, пожалуй, не уступает «Вину из одуванчиков». Можно не сомневаться, что Рей Брэдбери хорошо знал описываемые места, описываемых людей, сам встречал многих своих героев, разговаривал с ними, прогуливаясь по заброшенным молам Вениса.

«По-настоящему ее звали Кора Смит, но она нарекла себя Фанни Флорианной, и никто не обращался к ней иначе. Я знал ее с давних пор, когда сам жил в этом доме, и не порывал этой дружбы и после того, как переехал к морю.

Фанни была такая тучная, что даже спала сидя, не ложилась никогда.

Днем и ночью она сидела в огромном капитанском кресле, чье место на палубе ее квартиры было навсегда обозначено царапинами и выбоинами на линолеуме, возникшими под чудовищным весом хозяйки.

Фанни старалась как можно меньше двигаться.

Протискиваясь к тесному ватерклозету, она задыхалась, в легких и горле у нее клокотало; она боялась, что когда-нибудь позорно застрянет в уборной. “Боже мой, — часто повторяла она, — какой ужас, если придется вызывать пожарных и вызволять меня оттуда”.

Потом она возвращалась в свое кресло, к радиоприемнику, к патефону и холодильнику, до которого можно было дотянуться прямо из кресла; холодильник ломился от мороженого, майонеза, масла и прочей убийственной еды, поглощаемой ею в столь же убийственных количествах. Фанни все время ела и все время слушала музыку. Рядом с холодильником висели книжные полки без книг, но уставленные множеством пластинок с записями Карузо, Галли-Курчи, Суартхаут и всех остальных. Когда в полночь последняя ария была допета и последняя пластинка, шипя, останавливалась, Фанни погружалась в себя, словно застигнутый темнотой слон. Большие кости удобно устраивались в необъятном теле. Круглое лицо, как полная луна, обозревало обширные пространства требовательной плоти. Опираясь спиной на подушки, Фанни тихо выдыхала воздух, шумно вдыхала его, опять выдыхала. Она боялась погибнуть под собственным весом, как под лавиной…»

Трудно придумать такую Кору Смит, ни разу ее не увидев.

А еще — сирена маяка. Она воет и воет — в ночи, в белом тумане.

Она воет и воет, пока жителям Вениса не начинает мерещиться, будто рядом на местном кладбище зашевелились покойники.

И под этот тоскливый вой непременно всплывет из вашего смутного подсознания образ какого-нибудь доисторического существа…

«И чтобы отделаться от него, ты встаешь в три часа ночи и пишешь рассказ, который потом годами будет валяться в твоем столе, потому что в журналы ты его не посылаешь, боишься. Нет, не “Смерть в Венеции” следовало бы назвать свой роман Томасу Манну, а “Невостребованность в Венеции”…»

5

Герой повести остро чувствует некую связь между голосом, услышанным им в красном трамвае («Смерть — дело одинокое»), и телом старика, найденным в полузатопленной львиной клетке.

Иногда на установление таких связей уходит целая человеческая жизнь.

Но если ты находишь некие нити, если ты начинаешь осознавать такую связь, значит, ты уже готов и к следующему шагу — к предвидению.

И будущее твое, пусть на мгновение, но приоткроется.

«Машины все подъезжали, и полицейские готовились прыгать в холодную воду, вытаскивать то, что лежало в львиной клетке. Мистер Крамли направился к лачуге Чужака, с меня же, дрожащего от холода, Констанция и Генри содрали мокрый пиджак. Потом они помогли мне забраться в машину, и мы неторопливо поехали по самой середине ночного берега, среди огромных, тяжело вздыхающих буровых вышек, оставляя позади мой несуразный маленький дом, в котором ждали меня Шпенглер и Чингисхан, Гитлер и Ницше, а также несколько дюжин старых оберток от шоколада (Рей Брэдбери никогда ничего не выбрасывал. — Г. П.). Осталась позади и запертая касса на трамвайной остановке, где завтра снова соберутся старики ждать последних в этом столетии трамваев.

И пока мы так ехали, мне вдруг показалось, что мимо прошмыгнул на старом велосипеде я сам — двенадцатилетний мальчуган, развозящий спозаранку в темноте газеты… И дальше навстречу опять попался я сам — уже повзрослевший, девятнадцатилетний; я шел, натыкаясь на столбы, пьяный от любви, и на щеке у меня краснела губная помада… А когда мы уже собрались свернуть к аравийской крепости, мимо нас пронесся белый лимузин. Уж не я ли сидел в нем? Не я ли это сидел в лимузине — такой, каким буду только через несколько лет? И рядом сидела Пег — в вечернем платье… Наверное, мы возвращались с танцев…»

6

Среди книг Рея Брэдбери, написанных в конце 1980-х, выделяется сборник эссе — «Дзен в искусстве письма» («Zen in the Art of Writing»).155

В этих эссе Брэдбери пытается понять природу своего собственного (и не только) неистребимого, можно сказать, неукротимого любопытства, понять, что же в течение столь долгих лет определяло его идеи, его стиль.

«Бросайтесь в пропасть и отращивайте крылья по пути вниз».

Это он сам сказал в одном из интервью. Не случайно за произнесенные им слова ухватился один из американских журналов. Там появился замечательный шарж: стоит человек у края пропасти, а мимо кто-то со свистом летит вниз.

«А-а-а, это мистер Брэдбери опять отращивает крылья…»

Главный секрет творчества, с улыбкой признавался писатель в своем эссе, заключается в том, чтобы относиться к неожиданным идеям, как к кошкам. Ни в коем случае не следует гоняться за ними, надо сделать так, чтобы идеи, как кошки, сами следовали за тобой.

И настаивал: читать надо!

Читать те книги, которые заостряют восприятие цвета, формы, масштаба.

А как такие книги искать? Да что за вопрос? Нужные книги, когда надо, сами приходят в руки!

И подчеркивал, подчеркивал, никогда не забывал подчеркивать: «Искусство необходимо нам прежде всего для того, чтобы не умереть от Правды». И признавался: «Мне уже много лет, но я пишу и буду писать, пока сам Господь, наконец, не даст мне по башке бейсбольной битой!»

Грубовато, зато понятно.

Мировая культура живет и насыщается не только чудесными сокровищами, но и всяческим мусором, всяческими отбросами, — не раз утверждал Рей Брэдбери. — И нравится нам это или не нравится, отбросов и мусора в ней всегда больше. Тут важно вовремя понять, как все это правильно перерабатывать, — важно не привыкнуть к мусору и к отбросам как к главной духовной пище.

«Пыл. Увлеченность, — писал Рей Брэдбери. — Как редко приходится слышать эти слова. Как редко встречается то и другое в жизни и даже в творчестве. И все же попроси меня любой писатель назвать главное во мне как в писателе, попроси назвать то, что побуждает меня придавать материалу ту, а не другую форму и несет меня туда, куда я, в общем, и не хочу попасть, ответом будет именно: пыл, увлеченность!

У каждого свои любимые писатели, у меня тоже свои: Диккенс, Марк Твен, Томас Вулф, Пикок, Бернард Шоу, Мольер, Бен Джонсон, Уичерли, Сэм Джонсон.

И поэты: Джерард Мэнли Хопкинс, Дилан Томас, Поуп.

И художники: Эль Греко и Тинторетто.

И композиторы: Моцарт, Гайдн, Равель, Иоганн Штраус.

Задумайтесь о любом из них, ну, например, о Шекспире или Мелвилле, и вы сразу начнете думать о ветре, молнии, громе. Все, кого я назвал, творили увлеченно, одни в больших, другие в малых формах, одни на полотнах ограниченных размерами, другие на безграничных. Дети богов, они знали, что такое радость творчества, как бы трудно ни бывало временами работать и какими бы недугами ни страдала их частная, скрытая от других жизнь. Всё подлинно значимое они передали нам, и даже теперь, по прошествии многих лет, творения их до предела переполнены звериной силой и интеллектуальной мощью. Ненависть и отчаяние истинного творца, когда он сам нам о них рассказывает, всегда окрашены чем-то очень похожим на любовь.