Николай Ильюхов - Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.

• Название: Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.
• Автор: Николай Ильюхов
• Издательство: Прибой
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1928

---

Естественно, для таких частей, поставленных под дуло винтовок и пулеметов, было бы безрассудством вступать в драку с японцами, и они с проклятием должны были исполнять приказ Краковецкого.

Вскоре Военный совет потерял всякую связь с войсковыми частями: телефонные провода были перерезаны.

На здание Следственной комиссии напали японцы и здесь арестовали всех перечисленных выше товарищей.

Однако этой участи ловко избежал главком Краковецкий. Он во-время скрылся в штабе чехо-словацких войск, а через несколько дней покинул Владивосток и на морском транспорте, вместе с чехо-словацкими легионами, под их покровительством, уехал в Чехо-Словакию, в Прагу, и уж потом оттуда пожаловал в Советскую Россию.

Нападению подверглись наши гарнизоны также в Никольск-Уссурийске, Имане и Спасске, а наибольшую жестокость японцы проявили в Хабаровске, где были сосредоточены главным образом партизанские отряды. Город в значительной своей части был подвергнут полному разрушению. Лучшие здания были превращены в развалины и пепелища снарядами японских батарей. В эти страшные дни 4—5 апреля японцами были схвачены и арестованы и затем расстреляны тысячи русских граждан. Сотни и тысячи молодых жизней были загублены японскими генералами. Особенно зверски японцы расправились с корейцами. Нечеловеческая ненависть японцев к корейцам в те дни была продемонстрирована в неподдающихся описанию видах. Корейская Слободка, — окраина Владивостока, где проживали корейцы, — пережила потрясающие разбои и насилия. Озверелые банды японских солдат гнали несчастных корейцев из Слободки, избивая их прикладами. Пленные, оглашая стонами и воплями улицы Владивостока, избитые до полусмерти, путаясь в своих длинных белых халатах, разодранных и залитых кровью, шли, еле поспевая за японскими конвоирами. Подвалы, погреба, тюрьмы были заполнены арестованными. Трудно сказать, сколько корейских товарищей погибло в эти дни от рук палачей.

Тогда же были арестованы японцами во время делового заседания тт. Сергей Лазо, Луцкий, Мельников и Сибирцев. За исключением Мельникова, сумевшего ловко обмануть японцев и освободиться из-под ареста, все эти товарищи, — в том числе и наш партизанский вождь — т. Лазо, — погибли. После пыток и издевательств они были при помощи русских белогвардейцев живьем брошены в топку паровоза и там сгорели. Тов. Лазо, будучи под арестом, первое время не был опознан, и партийная организация уже наладила ему побег. Однако этот благороднейший товарищ, видя вокруг себя много других арестованных бойцов, отказался от побега, считая предложение партийной организации неприемлемым для себя вследствие того, что оно ставило его в привилегированное положение по отношению к другим арестованным бойцам. Сергей заявил: «Или все будут освобождены, или я вместе со всеми должен умереть». И он умер трагической смертью. Сравните героическую смерть Лазо с поведением Краковецкого, бежавшего в Прагу в момент казни рабочих и крестьян, и тогда личность Сергея представится еще более возвышенной.

Конечно, нападения японцев не ограничились разгромом войсковых частей. Жесточайшим разрушениям и репрессиям подверглись рабочие и крестьянские организации. Сапог и приклад японского солдата — слепого орудия в руках генералов — здесь проявил свою безобразную власть. Но что могли сделать рабочие в тот момент, когда армия разрушена и разгромлена? Со скрежетом зубов им приходилось итти в подполье, а город отдать на хозяйничание варварам. Террор усилился еще пуще, когда после описанных событий во Владивосток из Харбина стали прибывать группы офицеров и солдат белогвардейских частей, разбитых на фронтах Сибири Красной армией. Под явным покровительством японских штабов эта разношерстная банда семеновцев, дутовцев, хорватовцев, каппелевцев, калмыковцев и прочих многочисленных «защитников родины» здесь почувствовала себя как щука в омуте. Заломив лихо шапку набекрень, демонстративно навесив достаточно поблекшие погонишки, эта сволочь занялась ремеслом собак-ищеек. Хватали на улицах всякого, кто по их соображениям казался большевиком или партизаном; производили направо и налево казни и порки. Ходили слухи, что японцы передадут этому белогвардейскому сброду власть в городе и что этот «переворот» должен состояться в 20-х числах апреля. К этому дню пришли со станции Пограничной несколько эшелонов с офицерами. Партийным комитетом была выделена «тройка» для организации защиты города от захвата власти белогвардейскими головорезами; в состав «тройки» были назначены тт. Рукосуев-Ордынский (расстрелянный в 1921 году каппелевцами), Титов М. и Костя Пшеницын. «Тройка» наскоро вооружила грузчиков Эгершельда[17], рабочих судостроительного завода и партийцев винтовками и бомбами и одела их в форму милиционеров (милиция японцами была разрешена тогда в числе 300 человек, и называлась она «дивизионом народной охраны»). В указанный срок устроены были засады в основных стратегических пунктах и общественных учреждениях города. Но переворот не состоялся, очевидно потому, что японцы еще не потеряли надежду путем давления на нас добиться добровольной передачи власти белогвардейским элементам. Все коммунисты находились на полулегальном положении. В атмосфере террора и угрозы в любой момент быть раскрытыми, схваченными и растерзанными приходилось нам, сравнительно небольшой по численности группе коммунистов, искать выхода из ада кромешного, не имея связи с внешним миром, находящимся за пределами города, а порой даже улицы. В первый же момент после разгрома японцы наглухо закупорили город со всех сторон. Бойцы нашей армии, ринувшиеся из города в сопки для вступления в ряды партизанских отрядов, встречали почти на каждой тропинке, не только на дороге, японские цепи, которые без всякого предупреждения открывали ружейный огонь по ним и убивали на месте. Поэтому выход из города в первые дни после погрома почти был немыслим. Однако постепенно кровавый ураган проходил, и мы мало-по-малу, снабжая товарищей подложными паспортами, стали отправлять их в одиночку и небольшими группами в разные концы губернии. Тяга в таежные сопки была невероятная. Да оно и понятно. Каждый сознавал, что в городе он бессилен что-либо сделать, что в деревнях крестьянство тоже достаточно растерялось и не отдает ясного отчета в событиях и что, следовательно, нужно всем революционерам, могущим стать в ряды бойцов, отправиться туда и создавать военные части. Началась разгрузка города. Ежедневно днем и ночью уходили товарищи в тайгу, минуя японские кордоны. Были похожие на анекдот случаи, характерные для того момента. Так напр., через два-три дня после разгрома мы принялись за очистку складов с вооружением и обмундированием, находившихся при различных русских частях. Обозы из ломовых извозчиков, рискуя головой, вывозили на пароходы и китайские шаланды все ценное имущество прямо на глазах у японцев. Когда японцы пытались препятствовать этому, наши товарищи заявляли, что они купцы и везут товар мирного значения. Такие контрасты, как необычайная жестокость японцев, проявлявшаяся на каждом шагу ко всякому в малейшей степени заподозренному в сочувствии коммунистам и партизанам, и, с другой стороны, полное спокойствие и находчивость тех же коммунистов и партизан, под носом врага разгружающих склады военного имущества, могли уживаться только в обстановке, свойственной полной неразберихе и сумятице.

Что же в это время происходит в других городах?

В момент выступления японцев в Никольск-Уссурийске заседал Приморский областной съезд трудящихся, где решались вопросы о власти. Часов в 6 вечера 4-го апреля в этом городе вокзал был внезапно захвачен японскими жандармами. Местная власть начала вести с японцами переговоры для ликвидации инцидента. Однако переговоры затягивались. Ночью около вокзала японские цепи стали окапываться и не допускали к нему никого из русских. Через некоторое время наши части также стали принимать боевой порядок. В 2 часа ночи со стороны японцев началась редкая ружейная стрельба, которая вскоре была подхвачена их же артиллерией, направившей огонь по нашим казармам. Благодаря постепенному развертыванию событий наш гарнизон имел возможность более организованно, нежели в других местах, отступить из города. Отступавшие войска брали направление к городу Спасску. Однако все важнейшие пути и железная дорога были уже заняты японцами, и поэтому нашим частям пришлось пробиваться с боями. Небольшая часть гарнизона во время боя в городе подверглась сильнейшему обстрелу японцев и должна была отступать в беспорядке. В это время был весенний разлив многоводной реки Суйфуна. Некоторые части, дезорганизованные огнем противника, пытались перейти реку вброд, и многие погибли. Однако через 6—7 дней войска никольско-уссурийского гарнизона все же достигли района города Спасска.