Павел Дорохов - Колчаковщина

• Название: Колчаковщина
• Автор: Павел Дорохов
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1981

Имя П. Н. Дорохова стоит в ряду зачинателей советской литературы. Произведения его достоверно передают атмосферу сурового времени гражданской войны, первых лет Советской власти. Наиболее значительное из них — роман «Колчаковщина».

---

— Вот пройдет несколько дней, страсти улягутся, и будет безопасно.

Настасья Поликарповна покачала головой.

— Нет, мне нельзя, может быть, вернется Павел. Да и что им в женщине?

На рассвете четвертого дня в дверь тихо постучали.

— Настасья Поликарповна бросилась к двери, перехваченным от тревоги голосом крикнула:

— Кто тут?

Из-за двери приятный мужской голос осторожно ответил:

— Откройте, пожалуйста!

— Вам кого?

Голос еще тише и таинственней:

— От Павла я!

На один миг застыла в нерешительности: не ловушка ли?

Быстро сняла крючок. В утренней полумгле коридора тускло блеснули винтовки.

Чешский офицер вежливо приложил руку к козырьку и с улыбкой:

— Благодарю вас, мадам!

Метнулась во внутренние комнаты, щелкнула замком. Пришла страшная догадка:

«Павел убит!»

Занесла ногу на подоконник, глянула в черный колодец двора.

«Прыгнуть? Стоит ли жить?»

Жалости к себе не было, была щемящая жалость к тому, что носила под сердцем, — ребенок от Павла.

Дверь слетела с петель. Офицер взял Настасью Поликарповну за сухую холодную руку:

— Напрасно, мадам, жизнь так прекрасна!

Заглянул в тонкое побледневшее лицо Настасьи Поликарповны и, все еще крепко держа ее за руку, негромко и без насмешки сказал:

— И ви, мадам, так молёды и прекрасны!

Гневно вырвала руку, стремительно выпрямилась. Хотелось крикнуть слова ненависти, бросить в розовое лицо офицера, в бритые каменные лица чешских солдат. С трудом удержалась.

Отошла от окна, спокойно сказала:

— Делайте ваше дело!

Начался обыск.

Устало села на стул. Думала о Павле, о товарище Меркине, о Наде, о Берте.

Спросить бы у чехов, может быть, Павел арестован. Нет, нет, ни за что не спросит.

Подошел офицер, щелкнул каблуками:

— Я попрошу вас, мадам, одеться!

— Вы меня арестуете?

— К сожалению, мадам!

Хотел помочь надеть пальто. Настасья Поликарповна отстранила чеха.

— Благодарю вас, мы привыкли обходиться без лакеев!

Чех густо покраснел.

29

В камере была Надя.

Обрадовалась Настасье Поликарповне, бросилась к ней на грудь, хотя до этого и не были близкими.

— Настасья Поликарповна, родная!

Гладила Надю по голове, ласкала, как маленькую сестренку, заглядывала в черные, лихорадочно блестящие глаза.

— Вы измучились, Надя?

— Нет, нет, ничего!

Обнявшись, ходили по камере. Надя рассказывала, как по ночам привозили арестованных, гулко гудели коридоры от тяжелого топота, стучали двери, бряцало оружие.

— Вы о Павле ничего не слыхали, Надя?

— Ничего.

Настасья Поликарповна облегченно вздохнула. Пришла вдруг твердая уверенность, что Павел успел дойти до пароходов и уехал вместе со всеми.

Задумчиво посмотрела на маленький прямоугольник окна. Сквозь частую решетку доносился шум улицы. Каким это казалось далеким-далеким.

— Да, многих возьмут в эти дни.

Надя молча кивнула головой. Думала о матери.

Бедная мама, измучится теперь.

Старушка души в Наде не чает. Ах, как уговаривала, когда Надя собиралась уходить с отрядом:

«Женское ли дело, Наденька. Мужчины пусть дерутся, ты-то куда? Вдруг убьют, тогда и я умру».

Сжалось тоской Надино сердце от огромной любви к матери. Да, может быть, и не пошла бы. Но разве не сказал товарищ Юрасов:

— Вы барышня, нам такие не нужны!

О, как презрительно поглядел он на Надины ботинки.

— В них только танцевать!

Ах так, товарищ Юрасов, вы так думаете, товарищ Юрасов? Ну, это мы еще посмотрим! Вы не хотите, чтобы она шла вместе с вами? Ну, хорошо, и не очень это нужно, она пойдет с другим отрядом, вы, товарищ Юрасов, и не узнаете об этом!

Настасья Поликарповна села на табурет.

— Знаешь, Надя, не верится, что будут долго держать, ведь все-таки социалисты. Разве мало сидело эсеров, когда мы взяли власть? И учредиловцы были, и цекисты, всех выпустили.

— Конечно, выпустят, — сказала Надя.

30

Суд был скорый, правый и милостивый.

В тюремной конторе с выбеленными стенами, с черным асфальтовым полом, — по полу ямами выбоины, за большим письменным столом, обтянутым красным, порыжевшим от времени сукном, сидели пятеро: седоусый казачий полковник, два чешских офицера, русский офицер и один штатский, — представитель гражданской власти.

Полковник, председательствующий, маленькими монгольскими глазками любопытно оглядывал подсудимого.

— Вас взяли с оружием в руках?

— Да.

— Вы большевик?

— Да.

— Вы не признаете власти Учредительного собрания?

— Да, не признаю.

Полковник пожимал плечами, откидывался на спинку вытертого кожаного кресла и с нарочитым ударением, как бы давая возможность подсудимому одуматься и взять свои слова назад, спрашивал:

— Вы сознательно разделяете их убеждения?

Подсудимому надоедала канитель.

— Да, да, сознательно! Дрался за власть Советов, за власть трудящихся!

Судьи переглядывались. О чем еще спрашивать? Разве этого мало? Со своей стороны они сделали все, чтобы спасти несчастного, но такое упорство…

Вполголоса обменивались замечаниями. Чехи поджимали бритые каменные губы:

— Ми согласны.

Полковник отыскивал в списке фамилию подсудимого и ставил против нее жирный, черный крест.

В овраге, за городом, рыли братские могилы…

31

Надя смотрела спокойно. Седоусый казачий полковник с красным обветренным лицом напоминал ей возницу, с которым раз пришлось ехать из деревни. Точь-в-точь такой. Все еще расспрашивал, есть ли родители, не скучно ли в деревне одной.

Штатский порылся у себя в бумагах, нагнулся к полковнику и тихо сказал:

— Активная.

Полковник молча кивнул. Хмуро оглядел Надю с ног до головы.

Сердито подумал:

«Совсем девчонка! И куда суются такие!»

В душе шевельнулось что-то похожее на жалость.

— Вас взяли с оружием в руках?

— Нет, без оружия!

— Но на месте боя?

— Да.

— Как же без оружия?

Полковник помолчал, побарабанил толстыми коричневыми пальцами по столу.

— Вы большевичка?

— Ну, конечно!

— Сознательно разделяете их убеждения?

Надя пожала плечами, чуть усмехнулась. Ах, какой этот возница смешной!

— Вполне сознательно!

Полковник тоже пожал плечами, нахмурился еще больше. Потом вдруг что-то вспомнил, должно быть, очень веселое, — под длинными седыми усами заиграла улыбка. Нагнулся к чехам и вполголоса стал рассказывать:

— Понимаете, голенькая… Такой это огурчик наливной… Понимаете, так бы и… Ну, неловко все-таки, кругом казаки, господа офицеры. Махнул рукой, — всыпать, говорю…

Чехи улыбались кончиками губ.

Полковник сделал строгое лицо, повернулся к Наде.

— Ну, так…

Опять повернулся к судьям, перекинулся парой слов и, не глядя на Надю, негромко сказал:

— К повешению!

Настасья Поликарповна с томительным беспокойством ждала Надю. В голову лезли жуткие мысли. Упорно отмахивалась от них.

«Нет, нет, не может быть, ведь социалисты!..»

Когда Надя вернулась, Настасья Поликарповна бросилась к ней.

— Ну что?!

Надя хотела улыбнуться.

— Понимаешь, Ася, к повешению.

Перед глазами зашатались и поплыли стены. Бессильно опустилась на табурет. Вздрагивали тонкие посиневшие губы, с побледневшего лица жутко глядели глаза, ставшие вдруг такими большими.

Настасья Поликарповна схватила Надю за руки.

— Да нет!.. Не может быть!.. Пугают!..

Лицо у Настасьи Поликарповны не отличишь от белой стены камеры.

32

Обед унесли нетронутым.

После обеда вызвали в контору. Шла взволнованная: все время не выходила мысль, что это только злая шутка и что все сейчас разъяснится.

В комнате, куда привели, была мать. Надя бросилась к старушке, спрятала у ней на груди лицо, чтобы скрыть правду. Теперь знала твердо — свидание было предсмертным.

Мать ослабевшими руками подняла голову Нади, заглянула ей в глаза.

— Доченька, Наденька, да как это?

— Ничего, мама, скоро выпустят.

— Ох, выпустят ли?

Надя твердо глянула в лицо матери сухими воспаленными глазами.

— Выпустят, мама, выпустят!

Старушка гладила лицо дочери мягкими теплыми ладонями, старалась вобрать в себя дорогие черты, но слезы застилали глаза и мешали смотреть.

— Доченька, моя доченька!

Подошел начальник, с двумя другими тюремщиками молча стоявший у двери.

— Время вышло, сударыня!

Старушка вдруг стала спокойной. Поцеловала Надю в глаза, в лоб, прилипла к губам. Потом перекрестила мелким старушечьим крестом, опять взяла Надину голову, прижала к груди.

У Нади легким стоном вырвалось: