Владимир Вещунов - Дикий селезень. Сиротская зима (повести)

• Название: Дикий селезень. Сиротская зима (повести)
• Автор: Владимир Вещунов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987
• ISBN: Дальневосточное книжное издательство

Владимир Вещунов родился в 1945 году. Окончил на Урале художественное училище и педагогический институт.

Работал маляром, художником-оформителем, учителем. Живет и трудится во Владивостоке. Печатается с 1980 года, произведения публиковались в литературно-художественных сборниках.

Кто не помнит, тот не живет — эта истина определяет содержание прозы Владимира Вещунова. Он достоверен в изображении сурового и вместе с тем доброго послевоенного детства, в раскрытии острых нравственных проблем семьи, сыновнего долга, ответственности человека перед будущим.

«Дикий селезень» — первая книга автора.

---

Как-то раз, возвращаясь вечером с работы, Михаил среди старушек, сидящих возле дома, не увидел мать. Соседки успокоили его — Нюра взялась водиться — и посоветовали ему на нее не шуметь: при деле она будет меньше хворать, да и к пенсии какая-никакая прибавка.

Мать, чистая, аккуратная, сидела на детском стульчике, который еще для маленькой Таськи смастерил когда-то отец. На колени к матери карабкался крепенький голозадый карапуз в короткой распашонке.

Увидев Михаила, малыш пустил пузыри, беззубо засмеялся и протянул к нему пухлые, словно перевязанные тесемками в запястьях, ручонки. Михаил сел перед карапузом на корточки и сделал ему козу, ощутив сквозь распашонку молочное тельце.

— Зря ты, мам, в няньки подалась. Отдыхала бы себе с подружками на свежем воздухе.

Мать одернула на малыше задравшуюся распашонку.

— Попросили люди — неудобно отказать. Повожусь, пока в ясли не устроят.

Михаил никогда бы не согласился, чтобы мать водилась с чужим ребенком, однако видел, что новое дело пришлось ей по душе.

Скоро из соседнего дома к ней привели девочку-дошкольницу, и она опять не смогла отказать.

Каждый вечер, придя с работы, Михаил видел сквозь застекленную дверь, как в комнате на половике лопотун-малыш, рассудительная девочка и бабушка, оживленно разговаривая на каком-то только им понятном языке, увлеченно строят из кубиков дома, возят на машинах зверюшек, пеленают кукол.

И когда запыхавшиеся родители прибегали за детьми, те без особой охоты собирались домой Его терпение лопнуло, когда однажды воскресным утром он проснулся от радостного детского крика: уже и на выходной принесли ребенка: Михаил стал выговаривать матери, зачем в воскресенье-то она согласилась водиться? И он ожидал, что на его упреки мать, как прежде бывало, отчужденно махнет рукой: дескать, ты мне не указ и не в свое дело не суйся. Но она посмотрела на него с печальным укором.

— Совсем молоденькие они, родители-то, Миша. Чуть постарше тебя. И никого из родных в городе. А дети, знаешь, как тяжело достаются.

Она не только жалела чужих людей, но и как бы предрекала: и твоя будущая семья, Миша, может оказаться в таком же положении, да меня уж не будет…

А днем пришла Ирина.

— Тетя Нюра дома? — спросила она, словно и впрямь пришла не к Михаилу, а к тете Нюре.

— Ира! Ирочка! — бросился он к ней и притянул к себе, но она отстранила его.

— Я к тете Нюре.

Ирина сняла босоножки, гордо дернула плечиком — до Забутина ей якобы нет никакого дела — и прошла в комнату, где на полу играла с ребенком мать.

«Обиделась, что не пришел, — сник было Михаил, однако радость тотчас захлестнула уныние. — Но пришла же, пришла!..»

Встреча Ирины с тетей Нюрой получилась сдержанной, потом Анна Федоровна разволновалась, засуетилась, не зная, куда усадить дорогую гостью, и неожиданно заоправдывалась:

— Ты уж, Ирочка, извини нас. Вот так мы живем. Миша только-только на ноги встал. А я вожусь не из-за денег, нет. Люди попросили. Как не помочь? Скоро мы в ясельки устроимся, — тетешкнула она малыша. — Придет тетя Ира, а нас уже не будет.

Михаил сидел на диване и бессмысленно листал журнал, прислушиваясь к словам матери. Делая вид, что поглощен чтением, Михаил ни разу не взглянул на Ирину… Она разволновалась, разговор в комнате долго не клеился, потом разошелся, за чаем окреп…

Он пошел Ирину провожать. Они шли молча: так им было лучше. Она пригласила его к себе. Узнав, что родителей нет дома, Михаил согласился.

Обстановка квартиры, в которой жила Ирина, поразила его. Фотообои с видами морских лагун, хрустальные люстры в форме одуванчиков, мебель резная, под старину, ковры. Михаил почувствовал себя маленьким и ничтожным. Он сел, поджав ноги, на краешек тахты, сплющив коленями ладони. В армии ему приходилось возить командира части, и тот нередко зазывал шофера к себе на чай. Полковник квартиру обставил с размахом, вернее, заставил ее без меры. Квартира же Шурматовых была почти образцово-показательной: такие Михаил видел только на журнальных картинках. Но что-то мешало ей быть безупречной до конца. Ирина, какая-то маленькая и виноватая, села перед Михаилом на корточки и высвободила его сжатые коленями руки:

— Ну ты чего? Испугался? Я тоже боюсь. Это они все ради меня горб гнут. А я не хочу.

Она встала, кончиками пальцев оправила платьице, и тут Михаил понял, что это она, Ирина, мешает квартире выглядеть до конца образцово-показательной. Для такой роскошной обстановки девушка одевалась простенько. Значит, она стыдится всего этого, ей стыдно ярко и богато одеваться. Ирина взяла его руки и стала их целовать.

— Какие у тебя хорошие руки, никогда бы не подумала, что ты шофер. И пахнут не бензином, а увядшей травой.

Михаил и сам не раз замечал, что у него какие-то отходчивые от работы руки. Еще вчера они точно насквозь были пропитаны мазутом, солидолом, соляркой, были иссечены зубилом, изодраны проволокой, разбиты молотком — страшно смотреть. А сегодня свежие, будто не рабочие.

Родители Ирины появились внезапно. Ни слова не сказав, они прошли в соседнюю комнату.

Михаил был поражен Шурматовыми. Ирина про родителей ничего не рассказывала: отец работает на заводе, мать в поликлинике. И он ожидал увидеть начальственного вида мужчину и строгую осанистую женщину. Лысоватый, сутулый до горбатости, Шурматов казался усталым. Узкие, по-старушечьи покатые плечи, обвислые руки, полусогнутые ноги — все его тело точно отдыхало от изнурительного труда. И только лицо было полно решимости работать и работать.

У его жены, бесшумной, юркой, ни одно движение не пропадало даром: она на ходу поднимала соринки, поправляла ковры и переставляла вазы.

Одеты Шурматовы были добротно, по возрасту, но в своей квартире казались случайными, посторонними людьми.

Михаил засобирался и уже хотел договориться с Ириной о завтрашнем свидании, как из комнаты, где скрылись Шурматовы, донесся усталый женский голос:

— Ира, пригласи молодого человека к нам на дачу.

Девушка испытующе посмотрела на Михаила:

— Хочешь, поехали?

По правде говоря, ему не хотелось находиться рядом с Ириными родителями: он стеснялся их и не представлял, как будет вести себя с ними. Вместе с тем Михаил понимал, что рано или поздно ему все равно придется знакомиться с Шурматовыми поближе.

— Ты моим понравился — поехали. Я же с тобой буду, дурачок. Мы сами по себе. Позагораем, покупаемся. Ты едешь — и никаких!

Бело-голубая дача Шурматовых выделялась среди прочих домиков своей подчеркнутой жизнерадостностью. Резной балкончик так и манил посидеть за чаем с клубникой, обильно произраставшей внизу на безукоризненно ухоженной грядке.

Шурматовы уже трудились на участке в поте лица, когда с электрички подошли Ирина с Михаилом. Михаил тут же пристроился к главе семейства пилить развесистую бесплодную яблоню. Ирина в белой косынке и в ситцевом горошковом сарафанчике пропалывала морковь. Михаила так и тянуло посмотреть на нее: настолько она была мила, но он стеснялся ее отца и думал о том часе, когда сможет смотреть на Ирину сколько угодно.

Шурматов с Михаилом не разговаривал, оттого чувствовал себя виноватым и старался сгладить свою молчаливость междометиями, покряхтыванием и дружелюбными взглядами.

Жена его бесшумно летала из дома в сад, из сада в дом, летала по саду, подныривая под одни кусты, выныривая из других.

Когда цепкий корень несчастной яблони выкорчевали, Шурматов довольно потер руки и весело подмигнул Михаилу:

— А теперь можно и чайку с вареньицем.

Мореного дуба стол с овальной столешницей был уже заставлен всем тем, что давала Шурматовым благодатная земля. Михаил для приличия выпил чашечку чая с клубникой и вопросительно посмотрел на Ирину.

— Пока все вот это не съешь, — она решительно подвинула поближе к Михаилу салат, окрошку и кусок свежего грибного пирога, — пока не съешь все, никуда мы с тобой не пойдем.

— Куда это молодежь собралась? — Шурматова впервые посмотрела на Михаила не вскользь, вприглядку, а пристально, изучающе. Темные глаза на ее скуластом личике прищурились в доброй усмешке. Тем не менее Михаил покраснел, стеснительность его Шурматовой поправилась.

— Купаться, наверно? Вы уж, Михаил, присмотрите за Ирочкой. Она в воде совсем не бережется…

12

Еще в демидовские времена там, где из высокогорского пруда выбегала речка Рудянка, мыли золото старатели. В войну надобность в золоте была велика, и рудянский скальный пласт — перечерпали драги. С тех пор на месте выработок образовалось множество прудков. Между ними и вокруг заклубились тальниковые кусты. На тенистом берегу самого большого и красивого пруда, защищенного от железной дороги широким сосновым бором, под шатрами разлапистых сосен, словно лебеди, залюбовавшиеся на свое отражение в темной воде, празднично сияли белые с колоннами дачи, одна краше другой.