Станислас де Гуайта - Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны

• Название: Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны
• Автор: Станислас де Гуайта
• Издательство: Ланселот
• Жанр: Религия
• Год: 2004
• ISBN: 5-902753-01-5

Автор книги — знаменитый французский маг, оккультный философ, поэт и библиофил конца XIX в., создатель Каббалистического ордена Розы+Креста (руководителем российского отделения которого был известнейший оккультист Г.О.М.) — пользуется мрачной славой сатаниста, отравителя и колдуна; некоторые даже считают, что он играл в XIX в. такую же роль, какую Алистер Кроули — в XX в. Названия его книг всегда будут шокировать как «доброго христианина», так и устойчивого в своей благонамеренности неоспиритуалиста «правой руки». В настоящий сборник вошли его «Очерки о проклятых науках» и «Храм Сатаны» (первая часть трилогии «Змей Книги Бытия»). Недолгая жизнь (1861–1897) бесстрашного разоблачителя темных сторон оккультизма закончилась, по словам его ученика и соратника Папюса, в результате враждебной магической атаки. И весьма вероятно, что такая атака была вызвана содержанием его книг: ведь то, что описывал Гуайта, небезопасно предавать огласке. Мы впервые знакомим российского читателя с одной из ярчайших фигур французского эзотеризма и его невероятно глубокими и загадочными произведениями, приобретающими подчас почти детективную занимательность.

---

Легендарным «королем» магов, решившим, по слухам, проблему андроида, был современник Иехиила, знаменитый Альберт Великий (1193–1280), под именем которого все еще распространяются в наших деревнях сборники неслыханных нелепостей[40]. Примерно в это же время появляется другой универсальный гений — монах Раймунд Луллий из Пальмы (1235–1315). Ученик алхимика Арнольда из Вилла-новы (который сам был наследником арабской традиции, восходящей к Джабиру, magister magistrorum[41] VIII века), Луллий блестяще развил в своих сочинениях (прежде всего в «Завещании» и «Новом завещании») ту прекрасную герметическую теорию, принципы которой столетие спустя должны были быть вплетены в запутанную символическую «тарабарщину» двух немецких адептов: графа Бернара Тревизанского и монаха Василия Валентина (1394)[42]. «Arbor Scientiae»[43] и «Ars Magna»[44], в которых Раймунд Луллий сжато изложил все знания своего времени, сведенные к принципам эзотеризма, свидетельствуют о том, что он был также большим знатоком каббалы, теологии и философии.

Спагирия Николая Фламеля (ум. в 1413), несомненно, относится к луллианской системе, но более непосредственно восходит к учению Авраама-Иудея, произведение которого («Asch Mezareph») Элифас перевел в конце своего «Ключа великих Мистерий». Наряду с Луллием, А. Сетоном, Филалетом, Ласкарисом и несколькими другими, Фламель был одним из абсолютных реализаторов науки, у которого невозможно оспаривать — не признавая недействительными все критерии исторической достоверности — фактические трансмутации и реальное искусство философской проекции.

Мы возвращаемся к магии в собственном смысле слова в лице аббата Тритемия (1462–1516), знаменитого автора «Стеганографии» и «Трактата о вторичных причинах», который был учителем и покровителем «Архиколдуна» Корнелия Агриппы (I486—1535). Агриппа!

Этот бесстрашный авантюрист, приводивший в негодование свой век и распространявший вслед за собой запах костра, был вынужден провести за решеткой две трети своей жизни! Взбалмошный ученый, так и не обретший покоя Тотального Знания[45] и отрекшийся в своей одноименной книге от «Vanitate Scientiarum»[46] — этой великой наперснице, которой ему не удалось передать свое последнее слово!..

Парацельса (1493–1541) можно причислись к тем всеведущим, кому достается в удел ключ ко всем арканам и кто шагает по жизни во всем сиянии славы и в постоянном сопровождении чудес: когда они умирают — молодыми, как и все возлюбленные богами, — народ, который они восхищали, не верит в их смерть и надеется, что они внезапно появятся и скажут: «А вот и я!..» Но поколения сменяют друг друга, события стремительно развиваются, и традиция полубога угасает в памяти забывчивых людей. Минуло три столетия: кто помнит сейчас о Парацельсе?.. Один только Мишле воздал ему должное… Что же касается магнетизма, то в один прекрасный день, когда люди лучше разберутся в его сущности, миру откроется Симпатическая Медицина, и умы, ознакомившись с трудами учителя, поразятся той немилости, в которую впал столь чудесный адепт. Его «Оккультная философия» раскроет внимательному читателю последние секреты научной Магии; а его «Химический путь», копию которого распространял из-под полы Сендивогий[47], покажется подлинным герметическим шедевром нового времени. Наконец, его терапия (которая является искусством уравновешивания флюидических излучений, находящихся в симпатических отношениях с астральным током, или многократного увеличения лечебного воздействия человеческого магнетизма, при регуляции его использования сообразно с непреложными законами универсального магнетизма), его терапия будет понята, и мы увидим, как ореол Месмера поблекнет. Как только ни расхваливали оккультную медицину этого вульгаризатора — полную неясности и блужданий во тьме, — не говоря уже о том, что Я.-Б. ван Гельмонт (если привести только одно имя) публиковал, начиная с 1621 г., свой ученый трактат о «Magnetica vulnerum curatione»![46] Но чье имя получила Америка— Колумба или Веспуччи? Не так ли всегда и происходит?

Столь же универсальный, как Парацельс, Генрих Кунрат (1560–1605) сжато изложил синтетическую науку магов в небольшом ин-фолио, великолепно изданном в 1609 году[49]. Мы не знаем ничего более индивидуального и более захватывающего, нежели «.Amphitheatrum Sapientiae aeternae»[50]. Посреди совершенно ясных мыслей прихотливо «извивается» шероховатый, экзальтированный, почти варварский стиль, выразительность которого отсвечивает, однако, тертуллианов-ским слогом. Какой поразительный контраст! Кажется, будто яростное Слово берет идею приступом; но нас не останавливает мелкий «щебень» формы: оккультная идея внезапно вспыхивает для того, кто способен ее уловить, и над невероятным смятением слов потоками света струится неизреченный идеал. Под видом парафраза изречений Соломона этот мистический текст комментирует наиболее возвышенные доктрины умозрительной Каббалы, и девять изумительных пантаклей символизируют, по обыкновению учителей, самые последние арканы. Если на практике Кунрат руководствуется светочем теории, то он неустанно поверяет — большая редкость в его эпоху — теорию опытом: так, он на каждом шагу твердит: «Theosophice in oratorio, physico-chemice in laboratorio, uti philosophum decet, REM tractavi, examinavi, trituravi…»[51] Два небольших посмертных труда Кунрата: «Confessio de Chao Chemicorum»[52] и «Signatura Magnesiae» (Agentorati, 1649)[53] служат необходимыми пособиями для всех начинающих суфлеров.

Не останавливаясь на астрологе Жероме Кардане (1501–1576), известном своим достойным трактатом «De Subtilitate»[54]; не говоря, к великому нашему сожалению, об ученом монахе Гийоме Постеле (1510–1581), чей «Clavis absconditorum a constitutione mundi»[55] открывает дверь синтетической ортодоксии, навсегда закрытую для «profanum vulgus»[56]; не восхваляя, как надлежало бы, «Basilica chemica»[57] и «Книгу сигнатур»[58], где Освальд Кролл (15…—1609) создает великолепную теорию мира, откуда Гаффарель, астролог Ришелье, почерпнул несколько «обрывков» для своей компиляции «Небывалые диковины»; мы обходим молчанием даже лучших — но следует поприветствовать здесь великого посвященного Кнорра фон Розенрота (1636–1689), которому потомки обязаны каббалистическим сборником — его почти не отыскать в наши дни и можно назвать бесценным и уникальным. Толкование «Зогара», антологии наиболее редкостных и возвышенных творений древней Традиции, и блестящий комментарий к этому теоретическому сокровищу, «Kabbala Denudata»[59] (Sulzbaci, 1677, Francofurti 1684, 3 vol., in-4°) образует, наряду с собранием Пистория и аналогичными древнееврейскими манускриптами, поистине классический компендиум «ключевой» Каббалы.

К этому времени адепты размножились настолько, что перечисление их всех вывело бы нас далеко за рамки нашего сочинения.

Мы не станем упоминать ни о чистых алхимиках, хотя некоторые из них, например, Сендивогий (1566–1646) и Филалет (1612–1680), как полагают, получили философский камень; ни об английских и немецких мистиках, которыми в особенности изобиловал XVIII век. Однако сохраним в памяти имена Председателя д’Эспанье, чей «Enchiridion physicae restitutae», переведенный на французский язык в 1651 году[61], излагает в очень сжатом виде синтетическую философию Гермеса; а также сапожника из Гёрлица Якоба Бёме (1575–1625), который стал посмертным учителем Клода де Сен-Мартена.

Мы были несправедливы к Сен-Мартену (1743–1803) в первом издании этого очерка: тогда мы судили о нем по беглому и слишком поверхностному чтению «Заблуждений и истины» (1775), дебютной книги, скучной и путаной, где отдельные превосходные страницы скомпрометированы намеренной «темнотой» и ореолом таинственности, от которых автор сумел впоследствии избавиться. Его «Картина естества» (1782) и, особенно, его последние произведения: «Дух вещей» (1800) и «Служение человекодуха» (1802), где влияние Бёме решительно берет верх над менее чистым влиянием его первого учителя[62], свидетельствуют о посвящении маркиза де Сен-Мартена в наивысшие арканы Традиции.

Почти в это же время еще один адепт, женевский пастор Дютуа-Мамбрини, опубликовал под псевдонимом «Келеф бен Натан» книгу, несомненно, сотканную из заблуждений, одно название которой, в сочетании с датой ее появления, довольно красноречиво требует внимательного уважения всех исследователей, интересующихся оккультными вещами: «Божественная философия в применении к свету природному, магическому, астральному, сверхприродному, небесному и божественному; и к незыблемым истинам, которые открыл Господь в тройном аналогическом зеркале вселенной, человека и письменного откровения» (1793, 3 vol. in-8°).

За несколько лет до великой Революции по Европе разъезжали загадочные личности, подозрительный характер которых мы уже отмечали в другом месте[63]: такие, как Сен-Жермен, Месмер и Калиостро. Необыкновенный «комбинатор», но причудливый, экстравагантный, сумасбродный, равно как эрудированный и оригинальный ум, Жозеф Бальзамо, граф Калиостро, не более двух других заслуживает звания высшего адепта. Ни цюрихский пророк Лафатер (1741–1801), реставратор физиогномики и тайный корреспондент русской императрицы Марии; ни визионер Сведенборг (1688–1772), часто гениальный, но своенравный и дерзкий, также не могут претендовать на большее.