Феликс Юсупов - Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова

• Название: Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова
• Автор: Феликс Юсупов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-082906-4

Кем был Распутин – человеком, наделенным редким даром целительства, или корыстолюбивым авантюристом, умевшим виртуозно манипулировать чувствами других людей?

Насколько сильным было его влияние на Николая II и Александру Федоровну?

Чем на самом деле было убийство Распутина – геройским поступком или началом конца великой империи? Может быть, важность этого события для истории сильно преувеличена?

В эту книгу вошли документы, воспоминания и письма, долгое время находившиеся в спецхранах. Обширные свидетельства современников позволяют по-новому взглянуть на смысл и участников убийства Григория Распутина.

---

Но вот он снова зашевелился.

Я бросился наверх, зовя на помощь Пуришкевича, находившегося в это время в моем кабинете.

– Скорее, скорее револьвер! Стреляйте, он жив!.. – кричал я.

Я сам был безоружен, потому что отдал револьвер великому князю. С Пуришкевичем, выбежавшим на мой отчаянный зов, я столкнулся на лестнице у дверей кабинета. Он был поражен известием о том, что Распутин жив, и начал поспешно доставать свой револьвер, уже спрятанный в кобуру. В это время я услышал за собой шум. Поняв, что это Распутин, я в одно мгновение очутился у себя в кабинете; здесь на письменном столе я оставил резиновую палку, которую «на всякий случай» мне дал Маклаков. Схватив ее, я побежал вниз.

Распутин, на четвереньках, быстро поднимался из нижнего помещения по ступенькам лестницы, рыча и хрипя, как раненый зверь.

Весь как-то съежившись, он сделал последний прыжок и достиг потайной двери, выходившей на двор. Зная, что дверь заперта на ключ и ключ увезен уехавшими менять автомобиль, я встал на верхнюю площадку лестницы, крепко сжимая в руке резиновую палку.

Но каково же было мое удивление и мой ужас, когда дверь распахнулась и Распутин исчез за ней в темноте!..

Пуришкевич бросился вслед за ним. Один за другим раздались два выстрела и громким эхом разнеслись по двору.

Я был вне себя при мысли, что он может уйти от нас. Выскочив на лестницу, я побежал вдоль набережной Мойки, надеясь, в случае промаха Пуришкевича, задержать Распутина у ворот.

Всех ворот во дворе было трое, и лишь средние не были заперты. Через решетку, замыкавшую двор, я увидел, что именно к этим незапертым воротам и влекло Распутина его звериное чутье.

Раздался третий выстрел, за ним четвертый…

Я увидел, как Распутин покачнулся и упал у снежного сугроба.

Пуришкевич подбежал к нему. Постояв около него несколько секунд и, видимо, решив, что на этот раз он убит наверняка, быстрыми шагами направился обратно к дому. Я его окликнул, но он не услыхал меня.

Возможно, князь Феликс Юсупов был знаком с публикацией дневников Пуришкевича и что-то заимствовал из текста, т. к. совпадает даже количество выстрелов:

«Медлить было нельзя ни одного мгновения, и я, не растерявшись, выхватил из кармана мой “соваж”, поставив его на “feu” (“огонь”), и бегом спустился по лестнице.

То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было ужасною для нас действительностью: Григорий Распутин, которого полчаса тому назад созерцал при последнем издыхании, лежащим на каменном полу столовой, переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе вдоль железной решетки, выходившей на улицу, в том самом костюме, в котором я видел его сейчас почти бездыханным.

Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в ночной тишине на бегу: “Феликс, Феликс, все скажу царице!” убедил меня, что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти, благодаря своей феноменальной живучести, что еще несколько мгновений, и он очутится за воротами на улице, где, не называя себя, обратится к первому, случайно встретившемуся прохожему с просьбой спасти его, так как на его жизнь покушаются в этом дворце, и… все пропало. Естественно, что ему помогут, не зная, кого спасают, он очутится дома на Гороховой, и мы раскрыты.

Я бросился за ним вдогонку и выстрелил.

В ночной тишине чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе – промах.

Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу – и… опять промахнулся.

Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против самого себя в эту минуту.

Стрелок, более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском плацу беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, я оказался сегодня неспособным уложить человека в 20-ти шагах.

Мгновения шли… Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и, как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами.

Я был уверен, что сейчас его песня действительно спета и что больше ему не встать.

Простояв над ним минуты две и убедившись в том, что сторожить его больше бесполезно, я быстрыми шагами направился обратно через ту же маленькую дверь во дворец, но помню ясно, что в промежуток моей стрельбы по Распутину по панели на улице прошли два человека, из коих второй, услышав выстрел, кинулся в сторону от решетки и побежал.

– Что делать? Что делать? – твердил я себе вслух, пройдя в гостиную». (Пуришкевич В. Дневник «Как я убивал Распутина». М., 1990. С. 74–76)

Осмотревшись вокруг, убедившись, что все улицы пустынны и выстрелы никого еще не встревожили, я вошел во двор и направился к сугробу, за которым упал Распутин.

Он уже не проявлял никаких признаков жизни. На его левом виске зияла большая рана, которую, как я впоследствии узнал, нанес ему Пуришкевич каблуком.

Между тем в это время с двух сторон ко мне шли люди: от ворот, как раз к тому месту, где находился труп, направлялся городовой, а из дома бежали двое из моих служащих. Все трое были встревожены выстрелами.

Городового я задержал на пути. Разговаривая с ним, я нарочно повернулся лицом к сугробу так, чтобы городовой был вынужден стать спиной к тому месту, где лежал Распутин.

– Ваше сиятельство, – начал он, узнав меня, – тут были выстрелы слышны; не случилось ли чего?

– Нет, ничего серьезного, глупая история: у меня сегодня была вечеринка и кто-то из моих товарищей, выпив лишнее, стал стрелять и напрасно потревожил людей.

– Если кто-нибудь тебя станет спрашивать, что здесь произошло, скажи, что все обстоит благополучно.

Разговаривая с городовым, я довел его до ворот и затем вернулся – к тому месту, где лежал труп. Около него стояли мои служащие. Пуришкевич поручил им перенести тело в дом. Я подошел ближе к сугробу.

Распутин лежал, весь скрючившись, и уже в другом положении.

– Боже мой, он все еще жив! – подумал я.

На меня снова напал ужас при мысли, что он опять вскочит и начнет меня душить; я быстро направился к дому. Войдя в свой кабинет, я окликнул Пуришкевича, но его там не оказалось. Ужасный, кошмарный шепот Распутина, звавшего меня по имени, все время звучал в моих ушах. Мне было не по себе. Я прошел в мою уборную, чтобы выпить воды. В это время вбежал Пуришкевич.

– Вот вы где, а я всюду вас ищу! – воскликнул он.

В глазах у меня темнело, мне казалось, что я сейчас упаду.

Пуришкевич, поддерживая меня под руку, повел в кабинет. Но не успели мы в него войти, как пришел камердинер и доложил, что меня хочет видеть все тот же городовой, который на этот раз вошел через главный подъезд, минуя двор.

Свидетельства и последовательность событий рознятся в воспоминаниях князя Ф.Ф. Юсупова и В.М. Пуришкевича. В частности, депутат Государственной Думы утверждал:

«Один из них принялся за исполнение моего приказания, а другого я позвал через несколько минут на верх и, услышав от него, что стоявший на посту, на углу Прачешного и Максимилиановского переулков городовой, приходивший осведомляться о том, почему здесь стрельба, чрез полчаса будет сменен другим и должен будет доложить своему начальству обо всем произошедшем в его районе во время его дежурства, приказал позвать его к себе.

Через десять минут городовой был введен солдатом в кабинет. Я быстро окинул его взглядом с ног до головы и сразу понял, что это тип служаки старого закала, и что я допустил ошибку, позвав его к себе; но делать было нечего, приходилось считаться со случившимся.

– Служивый! – обратился я к нему. – Это ты заходил несколько времени тому назад справиться о том, что случилось, и почему стреляют?

– Так точно Ваше превосходительство! – ответил он мне.

– Ты меня знаешь?

– Так точно, – ответил он вновь, – знаю.

– Кто же я такой?

– Член Государственной Думы Владимир Митрофанович Пуришкевич.

– Верно! – заметил я. – А этот барин тебе знаком? – указал я на сидевшего в том же состоянии князя Юсупова.

– И их знаю, – ответил мне городовой.

– Кто это?

– Его сиятельство князь Юсупов.

– Верно! Послушай, братец, – продолжал я, положив руку ему на плечо. – Ответь мне по совести: ты любишь батюшку царя и мать Россию; ты хочешь победы русскому оружию над немцем?