Михаил Шалаев - Владыка вод

• Название: Владыка вод
• Автор: Михаил Шалаев
• Жанр: Фэнтези

---

Михаил ШАЛАЕВ ВЛАДЫКА ВОД

Время мое приспело,

и путь мой передо мною.

Дж.Р.Р.Толкиен

ПРОЛОГ

Так все и было, от самого конца до самого начала.

Старый Скуп умер утром, так и не подняв тяжелых, как у всех лавочников, век. Уже третьи сутки он лежал с закрытыми глазами, не разжимая губ, и лишь трудное дыхание указывало, что лавочник еще жив. А утром он вздохнул особенно глубоко, сильно и — затих. Тогда Скупчиха, суровая женщина лет на двадцать моложе мужа, негромко всхлипнула в полумраке комнаты, а Скуп-сын почувствовал что-то вроде облегчения: наконец все кончилось.

Уже через час о смерти Скупа в Рыбаках знали все. В дом пришли старики, чтобы справить похороны по обычаю. Они посыпали соль покойному на лоб — в знак мудрости, на губы — в знак честности, на грудь — в знак доброты. Три щепотки соли — обязательная дань уважения.

Тело старого лавочника завернули в новенькую рыболовную сеть, запутав в изголовье большой поплавок, а в ногах — тяжелое грузило, чтобы стоя, как подобает достойному человеку, предстал покойный перед Владыкой Водом.

Потом Скупа на весельной лодке вывезли за одинокий черный камень, туда, где Большая Соль круто падает в бездонную глубину. Здесь всегда принимал умерших Владыка, здесь и опустили старого лавочника в море — тихо, без всплеска. И высыпали в воду еще горсть соли, чтобы не строго судил Владыка Вод душу, ушедшую в его темное царство.

Похоронив отца, Скуп-сын вернулся домой хозяином. Он протянул руку ладонью вверх и коротко потребовал у матери: «Ключи». Та безропотно отдала ему связку на узорном витом шнурке, который сняла с шеи мужа перед приходом стариков. Сын слегка подбросил ключи, отчего металл коротко звякнул, и пошел наверх, в комнату отца, каждым шагом заставляя скрипеть деревянные ступени лестницы. Этот скрип доставлял ему удовольствие: каждый вечер точно так поднимался к себе старый лавочник, чтобы подвести итоги дневной торговли.

Войдя, Скуп-сын огляделся. Единственное окно в небольшой комнате было задернуто полинявшей коричневой занавеской, в середине стоял стол с выдвижными ящиками, в углу — железный шкаф.

Скуп-сын уселся в кресло перед столом и наугад потянул один из ящиков. Там оказались бумаги — долговые расписки, закладные, какие-то счета и ведомости. Все это требовало внимательного разбора, поэтому молодой лавочник решительно задвинул ящик назад. Тут он услышал шорох и, обернувшись на звук, обнаружил, что из-за занавески за ним подглядывает крохотный норик в малиновой курточке и синих штанишках. Новый хозяин прицыкнул на малявку, тот стрелой метнулся к своей норке и пропал. Только на миг мелькнула добродушная, чуть крысиная мордочка, да послышался тоненький ехидный смешок. Скуп-сын отвел глаза, успев, однако, отметить, что блюдце, какие стоят у каждой нориковой норки, покрыто чешуйками засохшего молока: три дня уже не наполнялось. Непорядок. Нориков обижать нельзя.

Он встал и подошел к железному шкафу. Позвенев ключами, выбрал нужный, открыл бесшумную плавную дверцу. За ней хранились все те же бумаги, но, видимо, более важные, и только в нижнем отделении, в углу, стояла небольшая деревянная шкатулка. Скуп-сын взял ее в руки, повертел, рассматривая, и откинул плотную крышку с резьбой. В шкатулке лежало простое серебряное колечко с неярким камнем цвета морской воды.

Вернувшись в кресло, Скуп-сын какое-то время разглядывал кольцо, пытаясь понять, зачем отец так бережно хранил его. Цепкий глаз торговца уже обозначил цену: пятнадцать, от силы двадцать монет. Дешевка. Так и не понял, пожал плечами. А спустившись вниз, отдал кольцо матери и велел выставить на продажу. «Да налей норикам молока наверху. Там открыто».

На следующее утро Скуп-сын начал торговлю, не выждав даже положенных трех дней. И напрасно: все равно в лавку никто не шел. Скуп-сын понимал свой промах, злился, но продолжал сидеть — больше из упрямства, чем по необходимости, и даже бросил судьбе вызов, загадав первых трех посетителей — на богатство, на здоровье и на жену. Так просто загадал, чтобы сидеть не скучно было. Но когда перед самым обедом замаячила у входа чья-то тень, внутри слегка екнуло: ну, кого там несет — на богатство?

Тьфу, Смут тебя забери!

Вспомнишь тут Смута, когда загадал на богатство, а приходит нищий. Даже не нищий. У тех нет-нет, да бывает пара монеток. А у этого Смела правый карман аж скукожился от пустоты, хоть совсем с пояса срежь. Он милостыню не просит — гордый. Или знает, что все равно никто не подаст из-за гнусного его скандального характера. Тьфу!

Скуп-сын даже не шевельнулся, наблюдая из-под тяжелых век, как Смел бочком двигается вдоль полок с товарами, стучит своей длинной, выше головы палкой и посверкивает дырьями в грязных штанах. Потурить его, что ли? Но вспомнилось, как часто повторял отец: «Покупатель — дело святое». Пришлось сдержаться. А покупатель этот святой, будь он неладен, уставился куда-то как истукан. Что это он узрел? А, ну да, конечно. Только колечка ему не хватает, остальное все есть. Посмотреть?! Не-ет, он точно издевается, хвост собачий. Ну Смут с тобой, на, смотри…

Смел долго глядел на кольцо, ухватив тонкий серебряный ободок корявыми пальцами цвета чугунного дерева, собирал поперечными складками лоб, шамкал шершавыми от мертвой кожи губами. Потом почему-то спросил, откуда оно взялось (у него получилось «вжялощь»), и взглянул при этом на лавочника снизу вверх, отчего стал похож на плешивого орла-падальщика, живущего в Оскальных горах.

Лавочник раздраженно буркнул, что — так-де, перехватил по случаю. И, заводясь, продолжал: время уже обеденное, лавку пора закрывать, а если кто не собирается покупать — ну, к примеру, если денег у кого нет, — то нечего так долго и разглядывать. Тут у Смела в горле клекот возник, аж кадык запрыгал — видно, свару хотел учинить, хвост собачий. Однако, передумал. Положил кольцо на прилавок и пошел к выходу, стуча палкой. Лавка опустела.

Муторно тогда стало Скуп-сыну. В его круглую рыжую голову полезли мысли о несправедливости судьбы, которая, надо же — в таком пустяке… но лавочник вовремя спохватился и плюнул в разрез рубахи, отгоняя дурные мысли. Нет-нет, судьба, конечно, ни при чем, а во всем виноват этот старый оборванец Смел, вылезший вперед настоящего посетителя, загаданного на богатство. И Скуп-сын закрыл лавку, надеясь, что обед отвлечет его от досадных мыслей.

Мать расстаралась. Нарезанный крупными кусками, очищенный от костей, вымоченный в козьем молоке, запеченный на углях и политый кислым соком болотной клюквы мордан был превосходен. Когда Скуп-сын, отдуваясь, вновь взгромоздился на табурет за прилавком, он уже готов был посмеяться над недавним своим огорчением. Эка важность — нищий! Наплевать и забыть.

Но вскоре по стуку проклятой палки на крыльце лавочник понял, что Смел возвращается, и недовольно поморщился: опять несет его… Ну какого он, спрашивается, ходит? Ведь все равно денег… Скуп-сын не успел додумать, потому что Смел пришел не один, и нехорошо стало лавочнику, когда он увидел второго.

Есть такая рыба — вонюк. Дряблая, сопливая, как медуза, а воняет так, что рыбаки побрезгливее, как попадется, предпочитают срезать крючок, чтобы не дотрагиваться — неделю потом руки не отмоешь. Этого второго, по имени Сметлив, Скуп-сын называл (не вслух, конечно, а про себя — старик, все-таки) вонюком: такой же большой, рыхлый, трясется весь. Что же до запаха — отчетливо чуял лавочник: пахнет от Сметлива смертью. Послушать только, как дышит: хр-р… их-х! хр-р… их-х! — будто стеклом по точильному камню.

Простите, любезные, но ведь второго он загадал на здоровье!

Окоченел Скуп-сын от ледяного ветерка предчувствия. Даже зубы у него застучали. Замычал он что-то в ярости, да осекся: что им сказать-то? Сказать-то им, любезные, нечего! Разве станешь объяснять, что невпопад пришли? Дескать, не те вы, которых ждали. Эх, лавочник!

Уяснив положение, Скуп-сын в тупой оцепенелости выслушал Смела, но не услышал (кровь била в уши оглушительными толчками), а скорее догадался, что тому нужно, и деревянной рукой протянул кольцо. О чем говорили потом посетители — прошло мимо лавочника. Он видел только, как Смел горячо толкует что-то и тычет скрюченным пальцем в колечко, а Сметлив сомнительно оттопыривает слюнявую губу и вставляет замечания, от которых Смел горячится еще больше. Наконец нищий выдохся, замолчал. Помедлил еще малость, покатал кольцо меж пальцев, глядя на блеск камня; тяжело вздохнул. Потом нехотя вернул товар лавочнику и пошел прочь; за ним, едва переставляя ноги — Сметлив.

Тут лавочник пришел в себя и беспомощно огляделся. Далекий мудрый голос говорил ему: закрой лавку! Хватит дразнить судьбу!.. Увы, мудрый голос лишь раздражал лавочника, пробуждая дикого быка его упрямства. Скуп-сын решил, что лучше сдохнет, а лавку не закроет. Досидит до конца. Что там осталось — жена? Плевать, это он как-нибудь переживет. Этим его не испугаешь. Лавочник вспомнил всех самых сварливых, ленивых и скупых баб поселка, вспомнил — и криво усмехнулся. Любой из них он бы живо дал окорот. Ничего. Не страшно. И, приготовившись таким образом, стал ждать.