Линда Холман - Шафрановые врата

• Название: Шафрановые врата
• Автор: Линда Холман
• Издательство: Клуб Семейного Досуга
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9910-1632-2

Автокатастрофа оставила глубокий след на ее лице и в сердце: унесла жизнь отца. Молодой врач, оперировавший Сидонию, стал ее первым мужчиной. Но, узнав о ее беременности, он уехал, не попрощавшись. Сидония знала, что искать беглеца нужно в Марокко. Женщине указали на дом, где он провел не одну ночь. Кто ждет путницу за заветной дверью?..

---

Мать Ажулая погладила меня по руке так же, как она гладила Баду по плечу, и на этот раз я ей улыбнулась.

Небольшая группка детей присоединилась к нам с Ажулаем и Баду, пока мы шли по деревне. Все дома были одинаковыми, с маленькими пристройками: сараями для животных, кладовыми и туалетами. В то время как мальчики бегали возле нас, девочки вели себя более сдержанно и украдкой поглядывали на меня, но как только я смотрела на них, тотчас же отворачивались. В конце концов они отстали от нас и убежали наперегонки, крича и смеясь. Собаки прыгали и лаяли. Несколько черных коз блеяли за колючей оградой. У маленькой речушки, образованной водопадами, женщины стирали белье, отбивая его о камни, а другие набирали воду в бурдюки из козьих шкур.

— Ты вырос здесь? — спросила я Ажулая, когда мы остановились понаблюдать за группой игравших детей.

— Нет, — сказал он. — Мы жили не в деревне. Как и другие Синие Люди, мы жили по ту сторону Высокого Атласа, за перевалом Тизи-н-Тичка. Это Юго-Западная Сахара, недалеко от границы с Мавританией. Женщины жили в шатрах, а мужчины торговали, разъезжая по всей Сахаре.

— Но почему твоя семья сейчас здесь?

— Когда мне было двенадцать, умер мой отец, — сказал он. — А для женщины-кочевницы почти невозможно жить без мужа. Она попадает в зависимость от других кочевников, а в тяжелые времена все еще усложняется. Как и везде в Марокко, одинокие женщины здесь не в почете.

Я знала, что он не имел в виду меня, однако же это заставило меня задуматься о том, как воспринимали меня здесь.

— Поэтому мама вместе со мной и моими сестрами — тогда они были совсем маленькими, младенцами, вот почему они забыли туарегский язык — приехали жить сюда. Было трудно; я был единственным мужчиной в семье, но я был тогда еще слишком молод.

Он остановился, как будто что-то вспомнив.

— Прошло некоторое время, прежде чем нас приняли.

Он огляделся.

— И все же для нас это место было лучше, чем пустыня, — продолжил он. — А позже, когда уехал, я всегда знал, где их найти, и всегда мог привезти им то, в чем они нуждались, как только появилась возможность. А кочевые семьи могут годами разъезжать, иногда проезжая в миле от своей родни и не зная об этом. Мы могли потерять друг друга.

Неожиданно я попыталась представить его ребенком. Был ли он похож на детей кочевников, которых я видела сегодня, со спутанными волосами и в рваных одеждах, с крепкими руками и ногами, с покрытыми струпьями от игр на камнях локтями и коленками. Они казались такими довольными и беспечными, когда бегали друг за другом, играя и громко крича! Как случилось, что он отказался от жизни в шатре из козьих шкур и переходов с караванами верблюдов и стал тем человеком, каким был сейчас, с его совершенным французским языком и европейской изысканностью?

Я посмотрела на Баду, не отходившего от меня ни на шаг. Хотя в Марракеше я думала, что он выглядит так же, как и другие городские дети, здесь он выделялся своими блестящими волосами и одеждой: на нем была чистая джеллаба, хлопчатобумажные штаны и яркие бабучи.

Но ему была присуща беспечность шаловливых берберских детей. Он стоял поодаль, явно желая присоединиться к ним, но чего-то боялся.

Ажулай выкрикнул что-то, и одна из старших девочек — наверное, лет восьми или девяти — подошла к нему. Она старалась не смотреть на меня, когда Ажулай говорил с ней. Выслушав Ажулая, она взяла Баду за руку и повела к другим детям. Баду шел сначала нехотя, как будто против своей воли, но она что-то сказала, и он посмотрел на нее широко открытыми глазами.

— А твой язык — тама… Прости, как он называется?

— Тамашек.

— Да. А другой, берберский язык, на котором говорят эти люди, — его изучают в ваших школах?

Ажулай посмотрел на меня и слегка улыбнулся.

— У берберов нет школ, — сказал он. — И письменности нет.

— Значит… тебе пришлось учить арабский, когда ты поехал в Марракеш?

— Я уже его знал, — выучил, когда водил караваны. Мы ведь торговали со многими народами.

— Он сможет понять, что говорят другие дети? — спросила я Ажулая, наблюдая за Баду и девочкой, и Ажулай покачал головой.

— Мы слишком редко приезжаем сюда. Но дети понимают друг друга без слов. Дети везде дети.

Девочка отвела Баду в тень дома, где лежала на боку собака. Когда они подошли, собака подняла голову; когда девочка наклонилась, собака оскалилась. Девочка не обратила на это внимания, но когда она выпрямилась, я увидела, что в руках она держит крошечного щенка. Она бережно передала его Баду; мать щенка поднялась и встревоженно наблюдала за ними.

Баду посмотрел на щенка, затем, наклонившись к нему, погладил против рыжевато-коричневой шерсти. Он перевернул щенка на спину и держал в одной руке, а другой гладил его, потом потрогал за крошечные лапки и висячее ухо. Девочка, заважничав и качая головой, что-то сказала Баду, указав на мать щенка, забрала его из рук Баду и вернула суке, которая фыркнула на щенка, а потом, явно довольная, снова легла, положив голову на землю. Щенок тоже улегся, обнюхивая своих братьев и сестер.

Девочка снова взяла Баду за руку и на этот раз повела к другим детям; я увидела, что лицо Баду расслабилось, он неуверенно улыбался, а потом включился в игру: дети бросали гальку в круги, начерченные на земле.

— Теперь с ним все в порядке, — сказал Ажулай. — Он месяцами не приезжает сюда и забывает, как играть с другими детьми.

Я вспомнила, каким молчаливым был Баду, когда присоединился к детям кочевников у ручья, вспомнила, как он наблюдал за мальчишками, игравшими в мяч на улице, зная, что ему нельзя играть с ними.

Зохра догнала нас и заговорила с Ажулаем. Он посмотрел на меня.

— Зохра может раскрасить тебя хной, если хочешь, — сказал он.

Я посмотрела на свои загорелые руки.

— Это дружеский жест и означает, что тебя приняли, — пояснил Ажулай.

И мне стало стыдно за свою нерешительность.

— Наам, — сказала я, глядя на Зохру. Да.

У входа в деревню, в центре круга, образованного шатрами, горел огонь. Над ним висел огромный кипящий черный котел. Очень маленького роста старушка с лицом, исчерченным несметным количеством морщин и влажным от пота, стояла, положив одну руку на талию, а другой регулярно помешивая содержимое котла палкой почти такой же длины, что и она сама.

Вокруг нас собрались женщины, когда мы сели у входа в один из шатров. Вскоре Ажулай пошел выпить чаю с мужчинами. Женщины сидели чинно, поджав ноги и накрыв колени юбками. Я не смогла так сесть из-за негнущейся правой ноги, поэтому сидела, вытянув ее перед собой.

— Ты снимай, — сказала Зохра по-французски; я нахмурилась и непонимающе посмотрела на нее. Она коснулась шнурков на моих ботинках. — Сними, — снова сказала она, и я поняла, что она предлагает мне снять обувь. — Я раскрашу ноги хной.

Я покачала головой.

— Я не смогу ходить без обуви, — сказала я, и она удивленно посмотрела на меня.

Я постучала по утолщенной подошве моего правого ботинка, приподняла полу кафтана и прикоснулась к ноге. Наконец она понимающе кивнула.

— Ты можешь раскрасить мои руки, — сказала я, вытягивая их перед собой.

Она улыбнулась, развернула маленький сверток ткани и взяла тоненькую острую палочку.

— Stylo, — сказала она, улыбаясь и очевидно гордясь, что употребила французское слово «ручка».

Затем она положила палочку в подол, взяла мои руки и, поворачивая и изучая их, прошептала что-то другим женщинам. По их жестам и интонациям я поняла, что они обсуждают, какие узоры лучше подойдут. Две маленькие девочки наблюдали за Зохрой, потом одна из них попыталась забраться Зохре на спину, и другая женщина забрала ее. Я предположила, что эти малышки — дочери Зохры.

Наконец Зохра взмахнула деревянной палочкой, и все умолкли. Кто-то поставил возле Зохры маленький глиняный сосуд с зеленой пастой, и Зохра обмакнула в него кончик палочки. Крепко удерживая мою правую руку ладонью вверх, она наклонилась над ней и начала рисовать, то и дело окуная палочку в пасту. Она старательно и искусно покрывала мою ладонь замысловатым узором из геометрических фигур. Кончик палочки почти неощутимо касался моей кожи, словно по руке ползло какое-то насекомое; паста была прохладной. Покрыв узорами всю ладонь и пальцы, она перевернула руку и стала расписывать тыльную сторону кисти. Я уже устала держать руку в одном положении, широко расставив пальцы, и когда она слегка задрожала, одна из женщин нежно взяла меня за запястье, поддерживая руку.

Зохра закончила украшать правую руку и взялась за левую. Узоры на ладони одной руки и на тыльной стороне другой оказались одинаковыми.

Закончив, она показала мне, что я не должна двигать руками; другая женщина принесла почерневшее блюдо с раскаленными углями. Зохра дала понять, что мне надо держать руки над теплом, чтобы подсушить красящую смесь.