Ольга Тер-Газарян - Есенин и Айседора Дункан

• Название: Есенин и Айседора Дункан
• Автор: Ольга Тер-Газарян
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-06908-7

История Айседоры Дункан и Сергея Есенина знакома, пожалуй, многим. Но знаете ли вы, как начинался их роман? Когда Есенин увидел свою будущую музу, танцующую знаменитый танец с шарфом, он был покорен ее пластикой, хотел кричать о том, что он влюблен, но Сергей не знал английского языка… Он изъяснялся жестами, корчил рожи, ругался по-русски, но Дункан не понимала, что хочет сказать поэт.

Тогда Есенин сказал: «Отойдите все», снял ботинки и начал танцевать вокруг богини дикий танец, в конце которого просто упал ниц и обнял ее колени. Улыбнувшись, Айседора погладила поэта по льняным кудрям и нежно произнесла одно из немногих знакомых ей русских слов: «Ангелъ», но уже через секунду, заглянув ему в глаза, добавила: «Чиорт». Их сумасшедшая, непредсказуемая, загадочная, полная страсти, счастливая и в то же время трагичная история никогда не перестанет интересовать тех, кто стремится познать невероятные тайны любви.

---

Утром, как и всегда в таких случаях, приехал вездесущий Илья Ильич с запиской от нее. Каждый раз, уходя от Изадоры, я уходил навсегда, но каждый раз возвращался, влекомый угасающим шлейфом ее славы, ее материнской заботливостью, нежностью, лаской. Я возвращался не сразу, пытаясь преподать ей урок, но она настигала меня и глядела своими синими коровьими глазами, опускалась на колени, обнимала, рассыпая красную медь своих волос, и шептала: «Moj angel! Ljubluj tebja! Vernis!».

Зимой Мариенгоф и Колобов позвали меня в Персию, знали, чертяки, что я давно мечтал попасть туда. Соблазнительно описывали все прелести путешествия, и я, в конце концов, согласился. Забегая вперед, скажу, что ни черта из этой затеи не вышло. Перед поездкой я позвал к себе на Богословский Надю проститься. Она была серьезна и молчалива. Я нежно обнимал ее и чего-то ждал, какого-то знака, движения души, но сердца наши молчали. Когда она уходила, я взял ее ладони и поцеловал каждую в самую середину: «Вернусь, другой буду!». Надя удивленно подняла на меня глаза. «Жди!» – добавил я и проводил ее к дверям. Тогда мне казалось, что я смогу перехитрить судьбу.

Ехать должны были в вагоне Миши Почем-Соль. На поезд я опоздал из-за истерики Изадоры, которую она мне закатила, узнав, что я уезжаю. В последний раз зарекаюсь докладываться ей. Миша высадил Леву, чтобы тот забрал меня, и мы уже вместе догоняли вагон в Ростове. В этот дрянной и грязный городишко попали мы только через неделю. Я отправил оттуда гневное письмо Толе, проклиная его за то, что он втянул меня в эту историю, и себя, дурака, что послушался. Хотел, было, ехать дальше, да плюнул и послал все к черту, заявившись на следующий день в Москву.

К Изадоре, конечно, сразу не пошел, а загулял на несколько дней. Она меня заездила так, что я все больше походил на изнасилованного. Спасу от нее не было никакого – шагу не ступить. А уж как она была ненасытна в любви – даже пьяная вдрызг все требовала и требовала ласк. Иногда мне казалось, что ей кроме моего молодого и крепкого тела и ничего не надо вовсе. Я иногда даже притворялся пьяным, только чтобы отстала от меня. Но ничего не мог с собой поделать и возвращался снова и снова, порвав с ней в который раз. Приворожила меня что ли?! Она замкнула для меня весь мир на себе – ничего кругом не видел: только ее жадные сладострастные ноздри, опущенные уголки глаз и извивающуюся змею рта. Меня пугала эта любовь. Да и любовь ли это?

Помню, встретился случайно с Мишкой – Ликой Стырской – на Страстной площади. Уже давно я не виделся с друзьями – в окружении были одни лишь пропойцы и лицемеры. Нежданной встрече этой очень обрадовался. Мы остановились поговорить. Лика держала в руках букет подснежников. Я удивленно смотрел на цветы и не мог поверить, что уже февраль, что уже скоро ноздри будет рвать бешено-пьянящий запах юной весны. Все это время я прожил словно в бреду, не видя настоящей жизни в череде пьяных и безжизненных ночей с Изадорой. Мишка, удивленно перехватив мой взгляд, протянула мне букет. Я улыбнулся, взял цветы и произнес: «Не выношу цветов». Пока мы шли до ее дома, я оборвал подснежники один за другим, а потом подбросил корешки в воздух.

На Пречистенке было тихо. Изадора вела уроки. Я быстренько собрал сверток – рубашки, кальсоны, воротнички и, обведя прощальным взглядом стены особняка, ушел. Поздно вечером я зашел к Кротким и попросился у Мишки на ночлег: «Изадора меня везде ищет. Можно у вас остаться? Я не хочу возвращаться, я ушел навсегда». Она стала что-то говорить про печку, про нетопленую комнату, но мне было все равно: «Ничего. Я накроюсь пальто, и будет тепло. Не хочу на Пречистенку. Все постыло».

– Что случилось, Сергей? – участливо поинтересовалась Лиза.

– Не знаю, Мишка. Такого со мной никогда не было. У Изадоры надо мной какая-то дьявольская власть! Когда ухожу, думаю, что не вернусь, а уже на следующий день или через день иду к ней снова. Иногда мне кажется, что я ее ненавижу. Она ведь чужая! Зачем я ей? Зачем ей мои стихи? Она хочет быть моей женой, а мне смешно. Зачем мне она? Я люблю Россию, коров, крестьян, деревню, а она – греческие вазы. В греческих вазах мое молоко скиснет.

– Почему ж ты не уйдешь совсем, не найдешь в себе силы уйти? – робко спросила Лиза.

– Черт его знает. Она меня любит, и меня так трогают ее слезы и ее забавный русский язык. Мне с ней хорошо, она очень умна. Когда мы сидим одни и молчим, мне так спокойно рядом с ней. Когда я читаю ей стихи, она их понимает. Ей-Богу, понимает. Своей интуицией, любовью.

– А ты-то что? Любишь ее?

– Не знаю, Мишка. Но я с ней не из-за славы или денег, как про меня шепчут завистники. Нет, я плюю на это! Моя слава больше ее! Я – Есенин! Денег у меня было много и будет еще много! Да, она стара, но мне интересно жить с ней! Знаешь, она иногда совсем молодая, моложе некоторых невинных прелестниц. После нее молодые мне кажутся скучными – ты не поверишь!

– Но почему же ты бежишь от нее, Сергей?

– Не знаю. Вот не знаю. Иногда мне хочется разнести все в этом проклятом особняке. В пыль разнести! И ее тоже!

– Но почему же? Почему? – воскликнула Лиза.

– Почему? Иногда мне кажется, что ей наплевать, кто я, что я – Есенин, русский поэт. Что ей нужны только мои глаза, волосы и моя молодость, которой она упивается. Иногда мне кажется, что она терпеть не может Россию. Я хочу писать стихи, а она танцует и знаменита. Почему? Что в ее танцах? Допустим, это искусство, но я нахожу его смешным. Я не понимаю его! Мне неприятно слышать, что ей аплодируют в театре. Нерусское это искусство, потому я его и не люблю. Я – русский. Я люблю Камаринскую! Э-э-эх, да что там! Ну, будет! Спать.

Наутро после этого откровенного разговора я рано проснулся и, увидев, что хозяева еще спят, тихонько ушел. Я вернулся на Пречистенку.

Глава 8 Ревность

Моя страсть к Сергею росла с каждым днем. Я прощала его исчезновения и уходы «навсегда». В душе я знала и чувствовала, что он вернется. Мой бедный мальчик тоже любил меня, хотя сам сопротивлялся этому и не верил в свою любовь.

Однажды я написала кусочком мыла, лежащим на мраморном подоконнике – там его оставили Сергей и Илья Ильич после своей шутки, когда они изобразили на зеркале расходящиеся линии, как будто зеркало треснуло – «Я лублу Есенин», по-русски. Я помню их лица, и как они удивленно переглянулись. Есенин взял у меня мыло и, проведя под моей надписью черту, быстро написал: «А я нет». Я печально отвернулась. Мне не хотелось в это верить. Тогда Илья Ильич попросил у Сергея кусочек мыла и снова подвел черту под его надписью, затем нарисовал сердце, пронзенное стрелой, и подписал: «Это время придет». Я не стирала эти надписи, пока мы не уехали в Берлин. Накануне отъезда Сергей сам стер их и написал: «Я люблю Изадору». Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.

Я всегда боролась за свою любовь. Пытаясь оградить Есенина от невзгод и проблем, случайных друзей и тяжелых переживаний, возможно, я и перегибала палку, но мне тогда казалось, что я имею на это право, что я потом и кровью заслужила свое счастье. Каюсь, ревность моя не знала границ. Впрочем, Сергей тоже был слишком ревнив – в этом мы были похожи.

Я помню, как однажды мы гуляли с Есениным по весенней Москве. В воздухе был разлит уже пьянящий запах молодого июня. Город стоял зеленый, шумный, радостный. Казалось, что каждое живое существо спешило поделиться своим восторгом из-за прихода лета. Мы брели рука под руку по Садовой и молчали. Я гордо вышагивала по мостовой, а мой ангель весь в своих мыслях и мечтах шел рядом. Вдруг его кто-то окликнул. Он не сразу обернулся, вырвавшись из своих, одному ему известных, дум. Я ее сразу узнала: эта девушка – Лика – была одной из немногих посетительниц «Стойла», что знала немецкий. Мы с ней тогда мило поболтали. Сейчас она была не одна. Лика представила своего мужа и напомнила, что я обещала заглянуть к ней в гости. «Да, да, конечно, я с радостью зайду к вам», – сказала я, глядя на Сергея. Она перевела ему наш разговор. Есенин, нахмурив брови, сказал ей, что мы должны зайти к Мариенгофу. Да, действительно, мы должны были зайти к Мариенгофу и его Никритиной.

– Ну, так пойдемте все вместе! – предложила я, и мы отправились на Богословский.

Мне так не хотелось снова идти туда, куда я приходила так часто, не дождавшись Сергея дома. Мне было неприятно осознавать, что эти комнаты были свидетелями столь многих холостяцких тайн. Даже воздух здесь, казалось, был пронизан секретами и адюльтерами. Я ревновала.

Сесть нам всем пришлось на кровать, в комнате был единственный стул, да и тот занят какими-то вещами. Хозяйка комнат, Никритина, которую Есенин прозвал Мартышкой – и не зря, так как она действительно была очень верткой и некрасивой – разливала чай. Сергей весело болтал что-то об Америке, о нашей предстоящей поездке туда, о своих планах, а я, задумчиво слушая его звонкую речь, из которой я выхватывала отдельные слова, украшала его локоны букетом ландышей со своей груди, пытаясь сделать что-то наподобие венка, которыми украшали себя греческие боги. Получилось красиво. Есенин положил голову Лике на плечо и воодушевленно принялся рассказывать, что собирается читать доклады об имажинизме в Европе. Меня передернуло. «Неужели между ними что-то было?» – пронеслось у меня в голове. – «Но она же вроде бы замужем!» Усилием воли я заставила себя успокоиться. Тут Лика начала вытаскивать из волос Сергея ландыши, один за другим, снова собирая их в букет. «Это она специально?! Что она делает?!» Меня вдруг захлестнула волна безумной ревности и накрыла с головой. В слепой ярости я вскочила и набросилась на нее, оттаскивая ее руки от головы Сергея.