Андрей Гущин - Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий

• Название: Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий
• Автор: Андрей Гущин
• Издательство: Реноме
• Жанр: Военная история
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91918-288-7

Автор изучает события 1904-1905 гг. через быт, повседневность, реконструкцию мыслей и поступков человека на войне. До сих пор ни в отечественной, ни в англоязычной исторической литературе не было предпринято подобных попыток пристально рассмотреть боевые действия в Маньчжурии в рамках историко-антропологического подхода. Кроме мемуаров в книге используется внушительный корпус разнообразных источников официального происхождения. В итоге читателю предлагается совершенно новое прочтение причин поражения русской армии в Русско-японской войне.

Андрей Васильевич Гущин, кандидат исторических наук, автор 14 научных публикаций, в том числе монографии «Оборона Порт-Артура: «Сухопутные не признают моряков, моряки сухопутных, да еще и между собою вражда…» (СПб., 2011).

Это научное издание, изложенное доступным языком, будет полезно не только историкам, преподавателям военных вузов и специалистам по работе с личным составом силовых ведомств, но и всем, кому небезынтересна военная история России.

---

Мы считаем необходимым заметить, что участие в войне офицеров Генерального штаба можно разделить на две категории — не при войсках и с войсками. Служебные обязанности первой категории, т.е. рекогносцировки своих и неприятельских позиций, поиск районов для квартир, создавали ситуации, при которых «розни между офицерами Генерального штаба и представителями строя не замечалось, но не замечалось и слияния»{254}. Вероятность выплеска конфликтов наружу возрастала при непосредственной службе офицеров Генерального штаба в войсках. Необходимо помнить и о том, что продвижение по службе офицеров Генерального штаба по сравнению со службой в войсках отличалось и в мирное, и в военное время. Офицеры Генерального штаба имели преимущество при производстве в следующий чин в обстановке мирного времени, но в военное время ситуация менялась. Согласно ведомственным отчетам, в Генеральном штабе представления о повышении офицеров Генерального штаба сопровождались отказом, «несмотря на неоднократные ходатайства, несмотря на выдающиеся аттестации»{255}. Объяснялось это особым положением службы Генерального штаба и ведомственными противоречиями в том числе. Генеральный штаб в итоге ставил точку в вопросе о повышении офицера, состоящего в его распоряжении, и тем самым демонстрировал свою власть главнокомандующему и военному министру. На такой негативный опыт указывали участники боевых действий в генеральских чинах{256}. Даже находясь в плену, генштабисты и строевики не забывали о взаимных обидах{257}.

Конфликты первых и вторых имели под собой также и материальную основу{258}. Согласно воспоминаниям полковника Д.П. Парского, «характерной особенностью штабов являлось то обстоятельство, что в общем нестроевые, и в частности тыловые должности, более спокойные и безопасные, оплачивались лучше, нежели строевые. И разумеется, это немало содействовало уходу офицеров из строя при малейшей возможности. И широко распространенное вообще воззрение — “Кто сам себе враг?” — находило тут особенно большое применение. Генеральский чин окончательно разменялся на мелочи. Если в строю, например, генерал-майор водил в бой бригаду или дивизию, то в штабах и управлениях с такими же чинами, окладами и наградами, но неизмеримо большими удобствами и в полной безопасности, мирно проживали начальники канцелярий, коменданты главных квартир и т.д.»{259}. Справедливости ради следует указать на то, что именно перевод «в тыл» позволял многим офицерам Генерального штаба занять должности, на которые они могли рассчитывать по своему статусу{260}.

В войне с Японией проявился давний конфликт между привилегированными частями вооруженных сил (гвардия, гренадерский корпус) и «простой» армией{261}. Штабс-капитан А.А. Свечин в своих воспоминаниях рассказывал о том, как 22-й Восточно-Сибирский стрелковый полк был пополнен батальоном, сформированным в Московском военном округе из гренадер[21]. Командир полка посчитал их ненадежным элементом. Гренадерские роты были расформированы и перемешаны с «коренными» стрелковыми. С точки зрения военной психологии это был необдуманный шаг, т. к. офицеры-гренадеры хорошо знали своих нижних чинов, так же, впрочем, как и «коренные» строевики — своих сибирских стрелков. Кроме того, пострадал авторитет офицеров-гренадеров, поскольку к ним установилось «несколько снисходительное отношение»{262}. Офицеры 22-го Восточно-Сибирского стрелкового полка вскоре в условиях боевых действий убедились в том, что снисходительное отношение являлось несправедливой оценкой личных и профессиональных качеств добровольцев, поменявших устроенную жизнь в Москве на маньчжурские степи. По мнению офицера Генерального штаба, прикомандированного к полку, в 3-м гренадерском батальоне был «блестящий» офицерский состав{263}. В итоге после нескольких месяцев боевых действий гренадеры-добровольцы доказали свою боеспособность, их свели в один батальон, в составе которого они, по признанию очевидца, «действовали отлично»{264}.

Подполковника Генерального штаба Грулева возмущало особое положение гвардии: «Насколько все преимущества гвардии стали анахронизмом в наше время, лучше всего доказывается тем, что за отсутствием положительных данных сами гвардейские полки придумывают для комплектования своего офицерского состава свои особые законы по личному усмотрению: в одном полку от офицера требуется особая знатность предков и т.д.»{265}. Действительно, попасть в гвардию было очень непросто. Внутри гвардии существовала своя неписаная градация: лейб-гвардии Егерский полк считался недорогим и относительно демократичным{266}, Семеновский полк, наоборот, очень дорогим пехотным гвардейским полком, а конная гвардия — самой дорогой{267}. Общие правила распределения выпускников военных учебных заведений, как правило, не распространялись на службу в гвардии. Будущий офицер старался задолго до выпуска из военного училища завести знакомство с офицерами выбранного им гвардейского полка{268}. Требовалось за несколько месяцев до выпуска быть представленным обществу офицеров. Кроме того, для зачисления в полк юнкер должен был получить одобрение этого общества{269}. Во все остальные негвардейские полки юнкера распределялись согласно успеваемости: юнкер с неплохими отметками попадал в хороший полк, юнкер со слабой успеваемостью или дисциплиной надолго (если не навсегда) отправлялся в захолустье[22]. В свою очередь, отличники имели право выбора полка. Мемуары полковника К.И. Дружинина позволяют во многом рационально объяснить то недоверие, с которым относились армейские офицеры-строевики к представителям гвардии. В качестве примера, демонстрирующего особенности гвардейской карьеры того времени, К.И. Дружинин рассказывал в воспоминаниях об одном из своих товарищей. Сначала будущий полковник П.П. Воронов воспитывался в Пажеском корпусе в одном классе с будущим полковником К.И. Дружининым, откуда был удален из шестого класса за дурное и безнравственное поведение. Далее он поступил в младший класс Николаевской кавалерийской школы, через два года он вышел в лейб-гвардии Гусарский полк. Главное противоречие, по мнению Дружинина, заключалось в том, что чин полковника попавшему в гвардию Воронову удалось выслужить быстрее, чем товарищам по корпусу, окончившим Академию Генерального штаба{270}. Информация из воспоминаний полковника Дружинина полностью соответствует справке о службе полковника Воронова, помещенной в «Список полковникам по старшинству…»{271}. Командир Приморского Драгунского полка П.П. Воронов, по официальным сведениям, прослужил в гвардии всю молодость, потом перевелся в армейскую кавалерию со старшинством в два чина{272}. У полковника Воронова до Русско-японской войны не было боевых наград, но зато в 1900 г. он был пожалован Высочайшим благоволением{273}. Высочайшее благоволение — это монаршая награда, к которой могли быть представлены за служебные заслуги чиновники, занимающие должности не ниже 8-го класса. Высочайшее благоволение либо оформлялось рескриптом, либо объявлялось в высочайших приказах. В армии Высочайшее благоволение в условиях мирного времени удавалось получить частям, участвовавшим в маневрах, учениях или парадах в присутствии императора. Поэтому такого рода возможность оказывалась, как правило, у представителей столичного гвардейского корпуса.

В свою очередь, гвардейцы относились к офицерам, служившим вне Москвы и Петербурга[23], с чувством превосходства, что не имело оправдания, принимая во внимание уровень подготовки армейских частей, имевших боевой опыт. Самыми боеспособными в Русско-японскую войну оказались сибирские стрелковые части, участвовавшие в присоединении Средней Азии и подавлении боксерского восстания. Согласно санитарно-статистическому очерку Н.И. Козловского, уроженцы Сибири представляли в общем наилучший по здоровью контингент{274}. Они хорошо понимали, как нужно было вести себя с местным коренным населением, к чему готовиться и чего ждать от природно-климатических условий Маньчжурии.

Участие в войне для «золотой молодежи» из гвардейских полков сводилось к получению записи в формулярном списке об участии в боях против неприятеля{275}. Для боевой части такие гвардейские променады заканчивались напрасными потерями среди нижних чинов из-за отсутствия боевого опыта у гвардейцев. Численность гвардейцев на полях Маньчжурии была не столь значительной[24], но сюжет, посвященный участию «фазанов» (так называли гвардейцев в армии. — А. Г.) в боевых действиях, встречается едва ли не у каждого второго мемуариста{276}. Об этой особенности поведения гвардейского офицера на войне имеется дневниковая запись Н.Г. Гарина-Михайловского: «Сегодня же (от 23 мая, г. Ляоян. — А. Г.) сообщили о легкой перестрелке в отряде генерала Ренненкампфа и об убитом офицере конно-гвардейского полка. Это уже четвертая по счету убыль из этого полка. Вообще, среди молодых гвардейских офицеров установился своего рода спорт на мужество, храбрость, отвагу, и недаром здесь достаются им их Георгиевские кресты»{277}. Присутствуют на страницах мемуаров и публицистики и пространные намеки на то, что гвардейцы могли стать жертвой собственных солдат. Но мне частые упоминания в источниках личного происхождения о гибели гвардейских офицеров «при загадочных обстоятельствах»{278} представляются лишь попыткой авторов дневников и воспоминаний четко обозначить свое отношение к столичной «золотой молодежи». Хотя, конечно, полностью исключать такого рода ситуации из числа возможных на войне не следует. Наиболее острые формы конфликтов возникали при переводе представителей конной гвардии в казачьи части{279}.