Хосе-Мария Гельбенсу - Вес в этом мире

• Название: Вес в этом мире
• Автор: Хосе-Мария Гельбенсу
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07306

Испанский прозаик Хосе-Мария Гельбенсу родился в 1944 году, учился в иезуитском колледже, затем изучал в университете менеджмент и право. В 1964 году покинул университет в знак протеста против царившей в нем системы обучения. Работал в газетах и литературных журналах, был содиректором влиятельного киноклуба. В 1968 году его первая книга — роман «Ртуть» — вышла в финал популярного литературного конкурса. Занимал высокие посты в издательствах «Таурус» и «Альфагуара», а с 1988 года занимается исключительно литературой. Ведет два раздела в газете «Эль Паис», с которой сотрудничает со дня ее основания.

Философский роман Хосе-Марии Гельбенсу «Вес в этом мире» — впервые на русском языке.

---

И меня тоже? Значит, в твоем отношении ко мне не будет ни капли чувств? Не будь их у тебя, ты не стал бы разговаривать со мной.

О, разумеется, они у меня есть. Наша природа в очередной раз противоречит самой себе. Один остряк когда-то определил человека как «невротическую обезьяну». Остряк и невежда, ибо это определение настолько же заманчивое, насколько не выдерживает критики с научной точки зрения. Но тем не менее есть нечто ужасное в этом образе человека как животного, которое вдруг обретает способность видеть самого себя существующим. Естественно, животное не может сделать такого: установить эту дистанцию, эту перспективу, раздвоиться, чтобы увидеть себя сущего. С этой дистанции начинается, как тебе известно, единственное достижение, действительно отделяющее нас от животных: язык. И все же насилие, которое человек должен совершить над собой, чтобы отделиться от своего животного естества, настолько брутально, настолько противоестественно, это такое отрицание его состояния, что, думаю, мы так и не оправились от него и не оправимся никогда. Это ужасно; это все равно что оказаться вынужденным перестать быть ради того, чтобы продолжать жить, и, кроме всего прочего, потому, что отступать уже поздно. Мы ушли от животного состояния, и это необратимо. Эволюция навсегда вышвырнула нас из него. Может быть, именно это породило атавистическую идею о рае, потерянном для всех людей, для всех религий. А насилие, творимое с тех пор человеком над своей первобытной природой, превратило нас в отбросы, которые, силясь понять реальность, соглашаются жить так, как им выпадает. С этой точки зрения даже богатство представляет собой жалкую, смиренную попытку выжить любой ценой, средство, к которому прибегает тот, кто не находит средства лучше. Я сам искал чего-то лучшего, триумфа души, и вот видишь, где я оказался и что я тебе говорю. А теперь давай вернемся к твоему вопросу, и я отвечу тебе: я говорю с тобой, и очевидно, что в этом принимают участие чувства. Для меня равнодушие — это образец: не необходимость, а образец. Но даже если мне удастся вплотную приблизиться к этому образцу, всегда будет появляться тот, кому будет удаваться заставлять меня идти на уступки. Надеюсь только, что это будет не слишком часто. Разве это не разумно, как по-твоему?

Откровенно говоря, по-моему, это ужасно. Думаю, тебе удается воплощать то, что ты сейчас сказал, только на уровне идей. Даже не на уровне желаний, потому что в желании присутствуют эмоции, страсть, а это элементы, нарушающие покой. Конечно, все это звучит прекрасно, но я не верю ни одному твоему слову. По-моему, тебе нужно одно — какая-нибудь хорошая вылазка. Почему бы тебе время от времени не приезжать в Мадрид?

Вот видишь? Все, что я тебе сказал, ты сводишь к простой домашней проблеме. Ты напоминаешь мне мою мать, которая при любом моем недомогании всякий раз говорила одно и то же: «Сынок, у тебя просто слабость». И пичкала меня всевозможной едой.

И тебе становилось лучше, да?

Полагаю, да, но я вел речь не об этом. Для моей матери просто не существовало Канта, Шопенгауэра или Фрейда. Все проблемы существовали только в своем непосредственном, соматическом проявлении. Болит голова — аспирин, сильно устал — луковая похлебка. Для нее все сводилось к тому, что нужно быть сытым и здоровым. Это не значит, что какие-то другие дела она обходила своим вниманием или не придавала им значения: просто для нее все проблемы имели одну и ту же причину, а универсальной терапией был бутерброд из хлеба с шоколадом. Если начинаешь мудрствовать, создавать себе проблемы, значит, у тебя пусто в желудке. Я задаюсь вопросом: довелось ли ей испытать хоть раз за всю свою жизнь хотя бы один-единственный миг колебания?

Да. Наверняка. Тебе даже будет трудно представить себе, сколько.

И что же она делала тогда?

Ну, тебе это известно лучше, чем мне. Мне действует на нервы то, как ты пытаешься выглядеть одновременно наивным и снисходительным. Ты собираешься заканчивать этот фарс или это еще не всё?

То, что я тебе говорю, — всего лишь то, что есть. Даже если бы я притворялся, все равно это так: даже самый бессердечный из людей может быть прав в своем мнении относительно какой-то конкретной вещи. Факт его бессердечия не аннулирует его способности мыслить, и притом мыслить здраво. Забудем о моей матери — кстати, не подумай, что я только и делаю, что вспоминаю о ней. Я возвращаюсь к тому, что говорил тебе: не старайся требовать от жизни того, чего она не может тебе дать, — ценностей. Ценности являются продуктом нашей иллюзии жизни, нашей иллюзии реальности, самой жизни они ни к чему, и мы не можем ничего требовать от нее в этом плане. Я говорю о тебе, о твоих тревогах. Жизнь — поток, который игнорирует тебя; это ты не можешь игнорировать ее, даже зная, что не получишь от нее ничего — даже презрительного взгляда. Но ты права, лучший выход — покинуть мир идей и перейти к действию. Ты приехала сюда, чтобы я помог тебе разобраться с проблемой, верно? Тогда позволь рассказать тебе одну историю.

Еще чашечку кофе?

Да, спасибо. На самом деле это история об одном моем друге, и я не стану говорить тебе, как его зовут, потому что ты его не знаешь. История не совсем обычная. Мой друг был женат на женщине очень красивой, однако с весьма традиционными привычками и убеждениями. Я бы даже сказал, чересчур традиционными — во всяком случае, на мой взгляд, и я много раз высказывал ему свое мнение, но ему нравилось, что она такая. Если хорошенько подумать, пожалуй, это соединение консерватизма и физической привлекательности имело для него некое особое, почти нездоровое очарование.

Сара ведь тоже была такой, верно?

О… нет, но Сара… в общем, она обладала другими качествами.

А эта женщина?

Ты позволишь мне продолжать?

Ладно, ладно. Молчу.

Хорошо. Мы остановились на том, что у этой пары все шло очень хорошо, без каких бы то ни было серьезных проблем. Детей у них не было, и я никогда не спрашивал, почему, да и кто я, собственно, такой, чтобы спрашивать об этом? Они всегда и везде бывали вместе, отлично понимали и уважали друг друга.

То есть ты хочешь сказать, что они не наставляли друг другу рога?

Я хочу сказать, что они относились друг к другу с уважением. По-моему, этот вопрос — вопрос уважения — крайне важен. Речь тут не о верности, а о лояльности, но, впрочем, даже и не о ней — я имею в виду, в рамках сексуальных отношений. Уважение к другому человеку в равной мере относится к его полу, личному достоинству и практике — и практике, это я подчеркиваю особенно, тех ценностей, которые являются таковыми и для тебя. Если все складывается в единое целое, это и есть уважение. Как ты, вероятно, уже поняла, речь идет не о том уважении, которое испытывают, как говорится, снизу вверх, а об уважении между равными. Я считаю, что без него пара вряд ли окажется стабильной, а при наличии его, вне зависимости от различия в характерах, стабильность будет наверняка.

Не знаю, полностью ли я согласна с последним выводом, но продолжай, продолжай, я не перебиваю тебя.

Большое спасибо. Итак, они уважали друг друга, и в общем и целом так было всегда. Однако в жизни людей случаются разного рода незначительные события, которым в тот момент едва ли придаешь значение — именно в силу их незначительности, — но они обладают разрушительной способностью, я бы сказал, не меньшей, чем у раковых клеток.

Смотри-ка ты. Сразу же начинают появляться дырки, да? Вот что плохо в разного рода убедительных теориях.

Но как ты можешь считать так, если даже еще не знаешь, о чем я собираюсь тебе рассказать?

Молчу. Прости, прости, молчу.

Вот и молчи. Просто молчи. Мне этого вполне достаточно.

Молчу.

Итак, пошли дальше. Я говорил о незначительных событиях. Вот одно из таких событий и произошло однажды. Мой друг встретил женщину, и они стали любовниками…

Ничего себе незначительное событие!

Давай договоримся: я сосчитаю до двадцати, а потом поднимусь к себе и буду ждать, пока ты, дорогая моя, не будешь в состоянии меня слушать, потому что это просто безобразие.

Да нет, нет, просто ты рассказываешь так, что… но клянусь, я дам тебе возможность закончить свой рассказ. Матерью клянусь.

Прежде чем продолжать, я, если позволишь, хочу задать тебе вопрос: а насколько ты привязана к своей матери?

В истории, случившейся с этим человеком, тоже нет ничего необычного. Это была просто временная связь, то есть он знал, что она будет временной, потому что в его отношениях с женой все шло хорошо, и пользуюсь случаем, чтобы уточнить: эти отношения к тому моменту не то чтобы ослабли, но находились как бы на плоскогорье. Зачастую эта обширная ровная поверхность, до которой, ведомый надеждой, добираешься ценой немалых и самоотверженных усилий, порождает ощущение застоя. Путешественник располагается на этом плоде своих трудов и расслабляется, теряет темп, силу и энергию, которые привели его туда. Он вновь обретет их, когда ему понадобится снова двинуться в путь, но пока он бездействует, медлит, испытывая некое чувство вины за это, которое, однако, забавляет его или, во всяком случае, ничего от него не требует. И вот, когда он уже начал ворочаться с боку на бок на этом плоскогорье, как в собственной удобной постели, вдруг возникает тоска по тому порыву, что привел его туда, а самое главное — ощущение застоя. Он еще не сформулировал его для себя как желание сорваться с места, опять пуститься в путь, и это беспокоит его. И вот для того, чтобы заглушить первые признаки этой потребности, он ударяется в приключение, ограничивающееся пределами его болота. Мой друг любил свою жену, но не ощущал в этой любви никакого прогресса — только определенную рутину, рутину плоскогорья, рутину, происходящую оттого, что воспоминания об усилиях, которые потребовались, чтобы взобраться туда, уже ушли далеко, и тело все забыло. Он понимает, что начинающееся приключение — средство стряхнуть с себя инерцию, и это освобождает его от чувства вины. Ну, может быть, не совсем, но, во всяком случае, от значительной части. Одним словом, он не испытывает особых угрызений совести, сожительствуя с обеими женщинами. Разумеется, его супруга не знает о существовании той, другой; другая же, напротив, знает о существовании жены и принимает эту ситуацию вместе с ее возможными последствиями. Возможно, потому, что она моложе, принадлежит к иному поколению, у нее иные взгляды на то, как пользоваться различными свободами. Ты следишь за ходом моей мысли?