Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

В четвертый том Собрания сочинений вошли повести и рассказы Николая Вирты, созданные писателем в 1947–1974 годы.

---

Правые эсеры заключили союз с кулаками и пошли на военную авантюру, спровоцировав часть колеблющегося середнячества. Кулака середняк ненавидел, но боялся. На Советскую власть он посматривал с опаской, чесал задницу и думал: «То ли этим верить, то ли энтим? А ну-ка, хрен редьки не слаще?»

Разумеется, Советская власть могла покончить с Антоновым и мироедами одним ударом, но он неминуемо прошелся бы и по середняку, а этого Ленин никак не хотел. Не стоит забывать, что, хотя в те времена Ленин считал мелкобуржуазную, мелкособственническую стихию особенно опасной, в лице середняка он видел будущего союзника бедноты и врага мироедов.

Антоновщина, теряя живую силу, политическую базу и материальные ресурсы, начала драть лыко и с середняка.

Партия по инициативе Ленина, во-первых, строго разграничила массу восставших, отделив середняков от Сторожевых, во-вторых, досрочно сняла с тамбовских крестьян продразверстку, отчего те раз и навсегда отошли от Сторожевых.

Но кулак-мироед сдался не сразу.

Ленин вынужден был послать на усмирение мятежных эсеров и богатеев не только военную силу под командованием Тухачевского, Уборевича, Котовского, но и силу политическую в лице Антонова-Овсеенко.

Так Сергей Иванович, бравший Зимний, штурм которого возглавлял Овсеенко, снова встретился с ним: на этот раз при штурме кулацко-эсеровской цитадели…

После разгрома антоновщины Петр Иванович ушел в Румынию… Там Сторожев сразу был принят в сигуранцу.

В румынской разведке он проработал год: румыны ему чем-то не понравились. Он ушел в Польшу и здесь был принят в объятья людьми из правительства Бека. Сторожев — сотрудник дефензивы (разведка и контрразведка), опять по русским делам.

Дальнейшая жизнь Петра Ивановича воистину уникальна по тем зигзагам, которые, в конечном счете, привели его в Дворики, где он получил столько земли, сколько надо для человеческой могилы…

Впрочем, обо всем этом будет написано во втором томе романа «Одиночество».

А сейчас, как говаривал протопоп Аввакум, «обратимся на первое»…

С эсеровскими и бандитскими вылазками кулаков было покончено. Теперь можно было начинать новую жизнь.

шахов

В «Закономерности» описана картинка с натуры: громадная толпа шумит на площади перед церковью. Из центра толпы слышатся голоса Листрата и Филиппа Семеновича — одного из самых активных двориковских большевиков.

Пинаемый со всех сторон и обкладываемый густой бранью, я пробиваюсь через толпу и вижу железное чудище на высоких железных колесах, пыхтящее, громыхающее и распространяющее смрад…

На круглом железном сиденье — глазам своим не верю! — презираемый кулачьем младший брат Леньки и Листрата Тимофей, по прозвищу «Патрет».

Совсем недавно Тимошка батрачил. Теперь он, выражаясь современным языком, тракторист: в те времена этого слова в сельском обиходе еще не существовало.

Вот сидит он, держа в руках баранку, ненатурально зевает и смотрит на односельчан с видом особенного превосходства.

…Давно нет многих из тех, о ком рассказано в «Одиночестве». Умерли Никита Семенович, Фрол, Сергей Бетин, умерла Прасковья Хрипучка, умер в 1943 году Листрат.

В 1939 году он прислал мне письмо. Я бережно храню листок с корявыми, расплывающимися буквами… Писал Листрат, что работает в МТС, просил прислать книжку, где про него «писано», извинялся за почерк и ошибки. «Не осуди, что плохо написал, сам знаешь, некогда мне было учиться…»

Да, верно: всю сознательную жизнь Каллистрат Григорьевич воевал: с немцами, с белыми генералами, с зелеными атаманами, с антоновскими бандитами, с кулаками и подкулачниками… Но учились, и хорошо учились те, ради кого Матрос, Листрат, Никита Семенович, Саша Чикин, Ленька и Федя Ивин сражались с врагами не на жизнь, а на смерть.

Сельская наша школа может гордиться теми, кто учился в ее стенах.

Люди, выковавшие характер и закалившие его в пламени гражданской войны, являли собой тип, так сказать, устоявшийся. Они начинали революцию, они продолжали ее на селе, они увидели ее победу.

В годы великого перелома вступали в битву с классовым врагом коммунисты иного склада характера.

Запомнился мне начальник политотдела одной МТС, куда приехал я ранней весной тридцать четвертого года. Фамилия его Шахов; впоследствии орденом Ленина наградили этого сурового человека, которого в районе уважали бесконечно.

В июне семьдесят первого года я получил письмо от его друга. Вот что он писал мне:

«Уважаемый Николай Евгеньевич! Заметки о написании романа «Одиночество» в «Лит. газете» Вы закончили образом начальника политотдела МТС Шахова — одного из тех, что «вступили в битву с классовым врагом в годы Великого Перелома».

Я знал Шахова и его биографию и считаю своим долгом поделиться с Вами фактами из его жизни.

В 1921−22 гг. я работал учителем по ликвидации неграмотности в 263 Кунгурском полку 30-й дивизии, в котором Александр Дмитриевич Шахов был военным комиссаром. В своем полку он организовал борьбу с неграмотностью с такой же хваткой, как в свое время готовил полк к штурму Перекопа через Сивашские болота. В этом полку была ликвидирована неграмотность к 1 мая 1922 года…

Мне приходилось часто беседовать с Шаховым при поездках в колхозы и в домашней обстановке.

Он в молодости был питерским печатником, а правильнее, переплетчиком в одной из типографий. В бурные дни 1917 года, как он сам говорил, по неразумению был вовлечен в группу анархистов. Но убедившись в их авантюризме и уголовщине, он от них ушел и попал к левым эсерам-максималистам. Но, участвуя в штурме Зимнего, он понял ленинскую правду и перешел к большевикам. Всю гражданскую войну он прошел с винтовкой, в боях рос сознательно — стал комиссаром полка. В мирное время много учился и был образованным марксистом — политическим деятелем…»

А мое знакомство с Шаховым началось вот с чего.

Как-то собрал Шахов трактористов и председателей колхозов — до сева оставалось, может быть, три, может быть, четыре дня. Держал он речь короткую и, помолчав, спросил:

— Так будем работать по-большевистски, а?

И тут какой-то тракторист начал канючить, что вот, мол, и того у них нет, и другого, и сапоги в заплатах, и что какая же это работа, ежели босые?

И тут я увидел, как страшен бывает человек, задетый за живое. Шахов молчал. Скулы его играли, он побелел от злости. Потом, не возвышая голоса, как бы обращаясь к самому себе, начал:

— Вот мы на Перекоп ходили, так уж верно босыми. Ах, боже мой, да разве думали мы тогда о сапогах и теплых шинелях? Мы думали, как бы поскорее покончить с этой сволочью, чтобы народ вздохнул от военных тягот. Тут слышу разговоры: сапоги рваные. — Шахов резко встал. — А вот мне не привыкать босым в бой идти. — И обратился к политотдельцам: — А ну, снять сапоги!

Все политотдельцы по команде стащили сапоги и поставили их в ряд с сапогами начальника политотдела. Наступило гробовое молчание.

— Так надевай мои сапоги! — в бешенстве выкрикнул Шахов. — Что ж ты молчишь, глаза вылупив? Эй вы, вот вам наши сапоги!

Никто не взял сапог… А Шахов, выезжая в поле, шагал по холодной земле босиком.

Каждый шаг этих людей, вычищавших из деревни остатки кулацкой нечисти, — это был шаг всей страны в будущее, еще одна историческая веха.

И мы каждый на своем месте были и есть не только свидетели, но и посильные участники чудесных преобразований нашей земли, и мы ставим вехи, отмечающие исторические рубежи. Преодолевая невероятные трудности, наш народ вырвался, наконец, на широкое поле огромных свершений.

Размышления

По разным причинам много-много лет не был я в родном краю, в селе, где провел юность. В Тамбове, познакомившись с секретарем обкома партии, я попросил машину и в тот же день отправился в путь — в путь на юг области.

Боже, боже мой! До чего же непохожа теперешняя Тамбовщина на ту, что я видел в детстве, а потом в начале пятидесятых годов!

Отлично, как никогда, разделанная земля… Пруды и водоемы…

Квадраты лесных насаждений, спасающие поля от суховеев, квадраты, куда ни глянь: их заложили в годы, когда был выдвинут знаменитый Зеленый План… Кое-кто потом шумно издевался над ним, кое-кто хотел бы это большое и полезное дело вытравить из памяти людей.

Не удалось. Не удалось, потому что для этого надо было бы уничтожить миллионы посаженных и укоренившихся деревцев: не удалось, потому что крестьянин хорошо знает цену каждого кустика, каждого дерева.

В былые годы огромные сады росли на задах Двориков… Анисы, грушовки, белый налив, антоновка, боровинка, бабушкино, груши бессемянка, дули, бергамоты, вишни, многие-многие сорта, выведенные безвестными селекционерами, сажали в конце прошлого века деды и отцы теперешних жителей села.