Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Роман «Закономерность» связан с вошедшими в том 1 и том 2 романами «Вечерний звон» и «Одиночество» не только тематически, но и общностью некоторых героев. Однако центр тяжести повествования переносится на рассказ о жизни и делах юношей и девушек из интеллигентских слоев губернского города Верхнереченска, об их нелегком пути в революцию.

---

Сын слесаря, он много читал, хорошо учился. Его хвалили. Но, перегнав в развитии своих приятелей и разойдясь с ними, он не нашел новых друзей.

Антонов пошел в эсеровскую партию единственно затем, чтобы найти удовлетворение своему честолюбию, но его не замечали, несмотря на бешеную его отвагу.

Однажды в Тамбове на конспиративной квартире, в доме на Арапской улице, Антонова окружила сотня казаков. Отстреливаясь, он ушел от них. Но в этот же вечер его накрыл безоружный шпик.

Он думал, что суд над ним наделает много шума, но в то время тамбовская эсеровская организация боялась открытых выступлений, она отказалась от участия в процессе. Антонов получил двенадцать лет каторги.

После революции он начал мечтать о возвышении, о славе. «Недаром же, — думалось ему, — я ходил в кандалах».

Но об Антонове уже забыли, и лишь после того, как он сам напомнил о себе, его послали, как бы в насмешку, на ничтожную работу.

Эсеровские заправилы вспомнили о нем в девятнадцатом году. Им нужен был свой человек на Тамбовщине. Там готовилось большое восстание. Зная о многочисленных связях Антонова с тамбовскими богатеями, о жажде славы, обуревавшей его, эсеровский комитет поставил Александра Степановича во главе восстания. Неудача постигла его и здесь.

Антонов был несчастным и в личной жизни. Он не знал радости разделенной любви, а женщина, которая любила его, ему была ненавистна.

Он не верил ни в бога, ни в черта, но боялся дурных примет. Он никогда не читал программ и партийных документов, но принужден был выдумывать теории.

Его приближенные — свора людей, которые грызлись друг с другом из-за власти. Один из близких помощников Антонова, Петр Токмаков, умер в тяжкую для восстания пору, а лучший друг, Яков Санфиров, перешел к красным. Он-то и навел тамбовских чекистов на след Антонова…

…Узнав о смерти Антонова, Лев решил, что больше ему ждать нечего, что восстание не повторится, что надо искать новых, иных путей борьбы.

Он сказал в сельсовете, что едет в город учиться, распрощался с Настей, пообещав написать ей, вызвать в город, выслать на дорогу денег, и ушел из села.

В ненастный октябрьский вечер двадцать второго года он приехал в Верхнереченск.

Глава вторая

1

Губернский город Верхнереченск, лет триста назад заложенный на берегу реки Кны, — если верить летописцу, — в течение многих лет служил сторожевым пограничным пунктом Великого Московского княжества. В старину вдоль Кны, среди беспредельной жирной степи, тянулась к югу большая Астраханская дорога — не раз ее топтали воины татарских ханов.

В царствование Петра сюда прислали непокорных стрельцов; они расселились в слободе, которую с тех пор так и зовут — Стрелецкой. Стрелецкая слобода — самое древнее место в городе, потому что центр его, с кремлем и церквами, выгорал несколько раз дотла, — раскинулась на высоком холме. Напротив него — другой холм; по нему ползут домики Пушкарской слободы. Между этими холмами, на дне огромной котловины, — Верхнереченск.

Худшего места для города, кажется, не найти. С обоих холмов в сердце города стекает грязь, жидкий навоз и прочая мерзость. Во время дождей в город устремляются бурные потоки жидкой грязи. Она разрушает мостовые, тротуары, заливает подвалы и погреба…

В половодье по улицам города можно разъезжать на лодках, а летом, когда солнце высушит все лужи и болота, вслед за прохожими и извозчиками вздымаются клубы серой едкой пыли.

От нее не спасается даже лучшая улица Верхнереченска — Большая. И все же, несмотря на пыль, эта улица истинное украшение города. С Пушкарского холма, на котором стоит вокзал, она, вся засаженная акациями, липами и тополями, стремительно сбегает вниз, потом взлетает на Стрелецкий холм, на вершине которого стоит огромный белоснежный собор. За собором — обрыв к реке.

Неширокая и не очень глубокая Кна причудливо огибает город. Отлогие берега ее сверкают изумрудной зеленью, в ней много разной рыбы, вода ее теплая и необыкновенно приятная для купанья.

Летними вечерами обыватели сходятся на берег Кны, купаются или просто коротают вечера, сидя на скамеечках, расставленных вдоль берега. Зажигается первая звезда, луна выходит из-за холма и повисает над городом, а народа у реки еще много, гуляют пары, старички, сидя над рекой, ведут тихие разговоры, ребятишки — самые поздние купальщики, никак не хотят вылезать из воды Вдали, у самого леса, раздается песня, там гуляет какая-то компания.

Лес то придвигается к реке вплотную, то тянется вдали черной, суровой стеной. Если из леса смотреть на город ночью, — глазам представляется чудесное зрелище. Вдали мерцают огоньки, точно тысячи светлячков разбежались, разлетелись по холмам и играют друг с другом и порхают с места на место, гаснут и снова зажигаются. Медленно угасает это тихое мерцание — город погружается в сон. Лишь за Пушкарским холмом до рассвета не тухнет белое зарево: там вокзал, депо.

Город спит, улицы его в ночные часы тихи, гулки, поцелуи раздаются звонко, они будят эхо. Дремотные деревья словно встряхиваются, но через мгновенье снова погружаются в сон.

2

Матросская улица, удаленная от центра, от городского шума, заросшая травой, дремлет в тени огромных вязов; неведомо когда и какая добрая душа посадила их вдоль тротуаров.

Около самой реки, почти у обрыва, стоит широкий нескладный особняк купца Кузнецова. От улицы и от соседних дворов дом отгорожен высоким забором с острыми шипами поверху. Пройти во двор можно только через узенькую калитку, но она всегда на запоре — надо звонить дворнику. Услышав звонок, дворник Илья Макеев, человек суровый, неразговорчивый, медленно подходит к воротам, открывает сделанное в калитке окошечко, рассматривает и расспрашивает посетителя, куда-то уходит, снова возвращается и нехотя впускает человека во двор.

Такой порядок заведен еще купцом. Купец умер, сын его лабазными делами заниматься не захотел, вышел в адвокаты, но дома родительского не покинул и порядков в нем не изменил.

Даже заросший сад он не велел чистить, распорядился лишь прорубить в дальнем углу забора калитку и недалеко от нее, в зарослях, построить беседку.

Строили беседку и делали калитку в тысяча девятьсот третьем году; хозяин в те времена слыл за либерала.

Беседка два года подряд служила местом, где собирались и прятались местные эсеры. Ключи от беседки и калитки хранились у адвоката и у некоторых избранных людей. Люди эти со временем были пойманы полицией; адвокат с помощью знакомых и денег избежал неприятных последствий своей политической деятельности, остепенился, и беседка долгое время пустовала.

Февральскую революцию адвокат Кузнецов встретил радостно, полагая, что бывшие друзья не забудут его услуг.

В предвидении будущих благ Кузнецов перечитал три-четыре политических книжки, прицепил к лацкану красный бантик и весьма успешно выступил на каком-то митинге с речью, в которой всячески поносил старые порядки и рисовал розовыми красками недалекое будущие.

Супруга адвоката, по женскому недомыслию, сначала фыркала и морщилась, наблюдая все эти перемены, но муж со свойственным адвокатам красноречием разъяснил жене выгоды нового режима.

— Мамочка, — сказал он как-то ей, — разве тебе не все равно, какая дама будет изображаться на сторублевках, — толстая Екатерина или вдохновенная Свобода? Кроме того, мамочка, адвокаты сейчас ценятся на вес золота. Кто же иначе будет уговаривать этих хамов, чтобы они не перли скопом в царство небесное? Нет, дорогая, если в эту кашу полез Александр Федорович Керенский, — значит, и нам здесь найдется работа!

Лавры коллеги не давали адвокату Кузнецову покоя. Он окончательно решил, что, пожалуй, эсеры и есть та самая лошадка, на которой российская империя поскачет галопом в счастливое будущее, и что сам он может быть не последним человеком в этом обозе.

К этому времени с каторги и из ссылки вернулась старые друзья. Став начальниками, вершителями судеб, они не забыли счастливых дней юности, проведенных в беседке адвокатского сада. Кузнецов был вознесен, у него стали собираться сливки общества.

Здесь нередко заседал губернский комитет эсеровской партии, а глава комитета, толстомясый верзила Безруков, состоял даже в друзьях дома.

— Этот толстяк просто липнет ко мне! — говорила супруга адвоката, и чересчур полные щеки ее тряслись от смеха.

— О! Он не дурак, он знает толк в женщинах! — отвечал муж, целуя пухлые пальчики мадам Кузнецовой.

Сам адвокат, будучи большим донжуаном, после своего возвышения обзавелся толпой настолько пылких поклонниц, что для жены у него ничего не оставалось. Он был искренне рад тому, что Безруков взял на себя часть его домашних забот.

Восемь месяцев подряд Кузнецов работал не покладая рук. В погоне за славой он не забывал о существенном, предпочитая брать за услуги и поручения золотом, отрезами сукна и шелка, сервизами и продуктами.