Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения

• Название: Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения
• Автор: Вячеслав Рыбаков
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16993-8

В этот том вошли популярные произведения автора, которые можно объединить под общим названием "На будущий год в Москве". Их тема - наше ближайшее будущее и те невероятные катаклизмы, которые оно сулит и российскому государству в целом, и обычному человеку, живущему с нами на одной лестничной площадке.

Содержание:

Дерни за веревочку (роман)

Не успеть (повесть)

Гравилет «Цесаревич» (роман)

Трудно стать Богом (повесть)

Хроники смутного времени (повесть)

На будущий год в Москве (роман)

---

– Три, – сказал я.

– Я думаю, торг здесь неуместен, – голосом Остапа Бендера сказал Александр Евграфович. Я усмехнулся кривовато, а Володя вдруг громко рассмеялся и на короткий миг обернулся к нам, вспышкой показав веселое смуглое лицо.

– Машин мало, – сказал я. – Странно. Когда-то в такую погоду шел сплошной поток…

Ездить особо некуда стало, – угрюмо проговорил Александр Евграфович. – Залив прокис, в озерах то гепатит, то менингококк…

– Да не в этом дело, Александр Евграфыч, – снова подал голос Володя, – Народ в Сосновом Бору в ХЖО купается, и ничего…

– Что это? – спросил я.

– Хранилище жидких отходов, – ответил Александр Евграфович. – Могильник.

– Во-во! Так даже нравится – всегда теплая, говорят… А вот налоги на дороги опять так вздули! Кто может столько выложить, кроме мафиози? И, главное, все как в прорву улетает, вы посмотрите на покрытие! Это же убийство, а не покрытие! Частники сейчас от машин избавляются…

Мы затянулись одновременно.

– Единственная хоть сколько-нибудь убедительная теория, – вдруг сказал Александр Евграфович, – то, что улеты – это какая-то приспособительная реакция. Эскулапы наши считают, будто заболевают те, у кого оказались исчерпанными адаптационные возможности. Если жарко – человек непроизвольно потеет. Если холодно – непроизвольно начинает стучать зубами и подпрыгивать. Ну, а если сил нет как хреново – непроизвольно взлетает абы куда… Так, примерно.

– Интересно, – процедил я.

– Да уж куда как интересно, – угрюмо сказал он; прикурил вторую сигарету и, уже не спрашивая и не дожидаясь просьбы, протянул мне пачку. Я закурил. Во рту щипало и жгло, – Ведь сердце кровью обливается! Царь жал, душил, голодом морил – сидели смирненько, трудились. Сталин жал, душил, голодом морил – сидели, коммунизм строили с пеной у рта. А теперь, когда всем бы действительно навалиться плечом к плечу… полетели. Пташки!

– Может, это как облучение, – предположил я хмуро. – Дозы накапливаются, накапливаются… оседает, оседает стронций в костях, и вроде даже привычно с ним, подумаешь – обычное дело: стронций, без него вроде и никак уже… а потом все-таки: бац!

– Глеб Всеволодович, – чуть помедлив и почему-то понизив голос, всем корпусом повернувшись ко мне, произнес Александр Евграфович. – Скажите честно. Что называется, не для протокола. Вы действительно считаете, что… что наша жизнь – это… извиняюсь… стронций?

Я промолчал.

– А я вам вот что скажу! – почти выкрикнул он, подождав и поняв, что ответа не дождется. – У них там есть и другие теории! В апреле группа медиков из Лос-Анжелеса опубликовала статью, где доказывается, что наши улеты – это начало некоего грандиозного, глобального процесса перемешивания. Генофонд вида ощутил региональное закукливание генной информации и пытается его парировать. Дескать, в условиях нашего стремительно меняющегося техногенного мира человек не успевает развиваться синхронно со своими произведениями, приспосабливаться к ним, и чтобы подстегнуть приспособление, надо усилить мутагенный фактор; а что для этого? – для этого как можно быстрее и хаотичнее перемешивать расы, народы…

– Тоже интересно, – сказал я. – Но очень сложно.

– Для вас сложно, – почти со злобой сказал Александр Евграфович. – А вот там обыватели быстро разобрались, что к чему. Зар-разы сытые! Как представили себе, что, ежели так, скоро тоже начнут взлетать из своей Айовы, из Новой Зеландии своей, и опускаться у нас в Нечерноземье, или, извиняюсь, в Кулундинской степи… Ведь от страха офонарели! От наших там шарахаются сейчас – заразиться боятся. Позавчера, – он совсем почернел и буквально грыз фильтр, – позавчера был первый достоверно зафиксированный случай линча. Близ Кальтаджироне парнишка сел, даже крылья не отвалились еще. Зверье… Не приближаясь ближе чем на сорок метров, его спалили из армейских огнеметов, и потом еще минут десять прожаривали труп и почву кругом, пока кости не истлели! Мы случайно сняли со спутника…

Я смолчал. Я представил себе молодую пару, так безоглядно, так предрассветно взлетевшую сегодня. Потом я представил Кирю.

– Я вам больше скажу, – проговорил Александр Евграфович, – ВОЗ уже дважды делала представления нашему правительству. Чтобы мы как-то их оградили… Дошли до того, что намекнули даже… – он мотнул головой, сгоряча не в силах связно подбирать слова. – В общем, чтобы силы ПВО страны сбивали улетчиков над границей. Сами они мараться на государственном уровне не хотят – но дрейфят! И, понимаешь ли, мы же сами, нашими же МИГами чтоб сбивали наших же людей! В целях, извиняюсь, укрепления доверия между Востоком и Западом… И я не уверен, что у наших хватит духу отказывать раз за разом.

Я думал о Кире, и не мог думать ни о чем ином. И вдруг почему-то вспомнил – всей кожей вспомнил, всем телом – как легко и сладко было вчера с Тоней.

Постоянно болевшее, словно проткнутое, сердце на миг упало со своего вертела в пляшущий костер.

В Сестрорецке мы забуксовали среди массы людей. Даже не понять было, что стряслось – кто-то хохотал возбужденно, кто-то всхлипывал, кто-то горячо говорил… Поодаль, встав на урну, бородатый кряжистый человек выкрикивал речь, но его было почти не слышно.

– В чем дело? – жестко спросил Александр Евграфович, выглянув в открытое окно, пока «Волга» пробиралась, слегка лавируя, между неохотно расступающимися людьми.

– Спидоноску придушили! – с кретинической радостью крикнул лохматый небритый паренек в шортах и драной майке, поверх которой болтался прицепленный впопыхах вверх ногами нательный крестик.

– Что?! – крикнул Александр Евграфович. Вены на его шее набухли, стали лиловыми. Паренек в восторге ударил кулаком по капоту «Волги». Сосредоточенный Володя вздрогнул и ругнулся вполголоса, будто ударили его самого – но даже не повернул головы.

– Вроде женщина-то приличная, колечичко на руке, – с готовностью застрекотала аккуратно одетая бабка и, одной рукой катя коляску с равнодушно глядящим оттуда младенцем, потащилась с нами рядом. – А выходит из раболатории, где анализ-то берут – и плачет! Ясно дело – положительный! Ну, а у ребят-то у наших тут в кусту дежурство организовано круглосутошно, блюдемся…

Перекрывая гомон, бородатый поодаль надсаживался, триумфально размахивал рукой – до нас долетали обрывки: «Физическое и нравственное здоровье русского народа идут рука об руку!.. Кризис требует кардинальных мер, и любые будут оправданы, ибо ставка предельно высока!.. На действенную помощь Кремля, раболепствующего перед инородцами, рассчитывать не приходится!.. Мы вправе спросить: Горбачев, где обещанные презервативы? Ты отдал их казахам!.. Убийственный вирус СПИДа, выведенный в тайных масонских лабораториях еще при Лорис-Меликове, которого в действительности звали, как известно, Лейба Меерзон…»

Мы прорвались. Володя, наверстывая время, погнал на предельной скорости. Асфальт летел под шипящие, утробно екающие на выбоинах колеса.

– А презервативов действительно нет, – заметил Володя.

– В том-то и дело, – с тяжелым вздохом отозвался Александр Евграфович.

– Этими-то хоть вы занимаетесь? – большим пальцем показав назад, спросил я.

Володя хохотнул горько. Александр Евграфович, глядя прямо перед собой, долго молчал.

– Эх, Глеб Всеволодович, – сказал он безнадежно, – до всего просто руки не доходят… Что говорить! – его голос затрепетал от скрытой боли. – Нам ведь даже фонды магнитной ленты заморозили! Можем отрабатывать только тех, к кому подключились когда-то, а захочешь сейчас внепланового «жучка» вколоть – изволь за свой счет…

– И куда все девается, – сказал Володя, не оборачиваясь.

Больше мы не разговаривали до самого Рощина.

Здесь был рай. Дощатая пристройка утопала в свежей июньской зелени, утренний воздух благоухал; в тишине перезванивались вечные, нормально крылатые птицы. Киря стоял на цыпочках, положив подбородок на край переполненной бочки и, держа в вытянутой руке еловую шишку, сосредоточенно водил ее по воде вправо-влево.

– Кирилл, – сказал я, – здравствуй. Он обернулся ко мне.

– Шишка купается, – сообщил он так, будто мы расстались полчаса назад. Сначала я обмер, мне показалось, что он где-то упал совсем недавно и стесал кожу с лица. Но это был диатез. Вот тебе и свежий воздух.

– Замечательно, – сказал я, – шишке хорошо. А у тебя рукава мокрые.

– Рукава не мокрые, – серьезно возразил он.

– Ты чем-нибудь другим заняться не хочешь?

– Другим не хочешь.

Рукава были насквозь мокрые. Я закатал ему рукава. Номерков у него на руках еще не было, так что можно.

Жена сидела у газовой плиты нога на ногу, к двери спиной, и что-то читала. На плите булькало, из-под слегка сдвинутой крышки кастрюли курился парок. Газ шел еле-еле. А кран был открыт полностью. Баллон пора менять.