Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения

• Название: Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения
• Автор: Вячеслав Рыбаков
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16993-8

В этот том вошли популярные произведения автора, которые можно объединить под общим названием "На будущий год в Москве". Их тема - наше ближайшее будущее и те невероятные катаклизмы, которые оно сулит и российскому государству в целом, и обычному человеку, живущему с нами на одной лестничной площадке.

Содержание:

Дерни за веревочку (роман)

Не успеть (повесть)

Гравилет «Цесаревич» (роман)

Трудно стать Богом (повесть)

Хроники смутного времени (повесть)

На будущий год в Москве (роман)

---

Все плясали. Ромка – подальше от свечи, и из темноты раздавались болотные звуки. Зато Шут развлекался со своей Гаянэ, как юный пионер, громко смеясь, не виляя задом, и что-то рассказывал, жестикулируя и почти не придерживая партнершу. Это Лидка держалась так, будто Шут был спасательным кругом, а она тонула. С завистливой тоской глядя на них, Дима медленно допил вино и поставил фужер на прежнее место.

Ева встрепенулась. Подняла гордую голову на лебединой шее и уставилась на Диму почти Иайиными по размерам глазами. Только они отставали от лица, в атаку перли сочные, черные во мраке губы, чистый лоб, щеки розанчиком.

– Жажда замучила? – спросила она с неожиданной нежностью.

– Да нет…

Она улыбнулась.

– Я здорово хамила?

– Когда?

– Когда ты рассказывал.

– Да нет… сносно.

– Поначалу как-то смешно было, а потом захватило. И, знаешь, так понравилось… Сердишься?

– Да нет… – Дима растерянно усмехнулся. Чего это она?

– Как давно не виделись, – мечтательно произнесла она, глядя на Диму с детскостью во взоре. Он нерешительно кивнул. Ее ресницы широко и замедленно колыхнулись. Она взяла Димин фужер, потянулась за вторым на другой край стола. Не дотянулась. Засмеялась хмельным смешком, привстала и потянулась вновь, подставив Диминому взору обтянутые тонким платьем ягодицы. Достала еще фужер. Наполнила оба.

– На брудершафт выпьем, – проговорила она просительно.

Дима чуть удивленно кивнул.

– Если хочешь…

– А ты не хочешь? – с болью произнесла она.

– Хочу, только…

– Что?

Дима подумал.

– Не здесь.

Она серебристо засмеялась.

– Да.

Дима встал. Не разлить бы… Чего это она? Сердце билось как-то чаще. Ева грациозно поднялась, глядя на Диму взахлеб. Двинулась вперед, неся вино, как факел: пронзила танцующих, приостановилась у двери и обернулась, сахарно блеснув улыбкой. Дима миновал едва различимых Ромку и Таню, догнал Еву. Они вышли. Ева снова затворила дверь, приглушив музыку и отрезав свет: глаза совсем ослепли. На ощупь они сплели руки, улыбнулись в темноту и стали пить.

Сердце било набат.

– Целоваться будем? – донесся из тьмы робкий голос.

– Смотри сама, – хрипло ответил он.

Тогда она перехватила фужер в левую руку, а правой сноровисто обняла его за шею и потянула к себе. Он наклонился, она встала на цыпочки и стала сосать его губы. Дима, чувствуя, что мир вокруг обесценивается и пропадает, обнял ее свободной рукой – она запрокинулась, зубы твердо коснулись ее зубов.

Дима отстранился первым. Ева уткнулась лицом ему в шею, тихо поцеловала кадык, потом углубление между ключицами. Он зарылся в ее ароматные волосы. Все отлетело, кроме этого аромата, кроме ощущения тепла и покорности под рукой и подбородком.

– Как тогда, – едва слышно произнесла она и стала гладить его затылок. – Ты уехал… Я звоню, а мне говорят – он в Ленинграде. Я даже написать хотела, только постеснялась, боялась, не поверишь. Ты вспоминал?

– Да, – выдохнул он, не ведая, что лжет.

Она – действительно? Из всех запомнила только его – так, что теперь сама все говорит и… делает? А я еще не хотел ехать сюда, вспомнил он. У него напряглись руки – как мешал этот поганый фужер!

– Я отнесу бокалы, – попросила она. Он кивнул и передал ей свой. Она открыла дверь, впустив шум и мерцающий свет, упруго пошла к столу, едва не задев танцующего Ромку. Она же просто красавица, едва не сходя с ума, думал Дима. А она уже спешила обратно, улыбаясь издалека, показывая освобожденные руки; он зачарованно следил. Она подошла.

– Может, потанцуем?

– Я как раз хотел…

Она вывела его в комнату, и началась игра, называемая танцами, – они медленно переступали с ноги на ногу, терлись друг о друга, обнимались, он тянулся к ее губам, она пряталась. Но он не хотел играть, как все. Он не играл.

– Не отворачивайся.

– Почему? – спросила она удивленно.

Вопрос был идиотский, и она, видимо, поняв это, тут же подставилась. Губы ее были упругими и скользкими. Его правая рука стекла по ее спине, пошла ниже, достигла края платья и нырнула под него, прильнув к атласной коже.

Губы разомкнулись.

– За это ты тогда схлопотал, – жарко выдохнула она ему в шею.

– Что ты медлишь? – прошептал он.

Она поцеловала его подбородок, потом опять подставила рот.

– Нет байки вредоноснее на свете, чем враки о Ромео и Джульетте, – раздался над самым ухом голос Шута. Дима ошарашенно вздернул голову – темная тощая тень проплыла мимо.

– Кыш, – сказал Дима ей вслед, и в этот момент кто-то толкнул его локтем в бок. Дима обернулся и опять рявкнул: Кыш!

– Ай-яй-яй, охальники, – ухмыляясь, сказал танцующим Ромка, снова сделал выпад локтем и попал Еве в бок.

– Отстань! – крикнула она с остервенением. Дима потянул ее к себе, она покорно и обещающе обмякла.

– Пошли отсюда, – попросил он.

– Куда уж тут…

Кончилась песня, и Ева изящно выскользнула:

– Подожди.

И удалилась к столу, где трубили общий сбор, открывая очередную партию бутылок. Дима остался посреди комнаты со слегка разведенными руками и пустыней в голове. Над пустыней бушевал самум; песок ревел, рубил лицо, слепил и заглушал все вокруг.

– Друг мой, как вы непосредственны, – донесся сквозь гул и плач ветра печальный голос. Кто-то взял Диму за локоть.

Дима обернулся.

– А?

Шут подтолкнул его к креслу и ухнул на него сам.

– Ромка, ейный хахаль, вишь, на Татьяне завис, так должна ж она продемонстрировать, что ей плевать…

Дима сел на подлокотник.

– Что? – спросил он после паузы.

Ева оживленно тараторила с Татьяной и Светкой, Ромка вертелся рядом. Магнитофон взорвался новой мелодией.

– Сейчас вернется, – голос Димы срывался.

– Нет, не думаю.

Ромка лихо шаркнул лапкой и пригласил. Ева отмахнулась.

– Не пошла! – возбужденно выкрикнул Дима.

– Естественно. Нельзя же сразу, право слово…

– Ну да… Нет… А как же?

– Слишком много доверия к двуногим прямостоящим, – изрек Шут. – Только мазохисты, Дымок, любят кого-то, кроме себя. Лидка вот никого, кроме себя, не любит. Потому и со мной: удобно, легко. Я ее тщетными мольбами о сопереживании не утомляю, душу не распахиваю и ей не даю – ей и хорошо. Делаем, что хотим. Каждый сам по себе.

Ева пила, похохатывая, и не оборачивалась даже. Дима перевел взгляд на Лидку. Лидка смирно сидела, уложив подбородок на сцепленные ладони. Она ждала. Она любила. Дима круто мотнул головой.

– Тебе Бог послал ее, а ты!..

– Ой, ой, ой, – с оттяжечкой сказал Шут.

– Я бы с нее Афродиту писал, – бабахнул Дима. – Закат. Веспер горит, и клочья пены, рвущиеся на ветру… Ветер, понимаешь? И волосы – черным пламенем в зенит…

– У нее короткая стрижка, – Шут, ухмыляясь, с любопытством вглядывался Диме в лицо. Дима очнулся.

– Что? А… – он устало вздохнул. – Неважно…

– Все чушь, – с нежностью сказал Шут. – Это пройдет. Веспер и все прочее. Скажи лучше, как ты Афродиту тут сбацаешь? – Шут погладил свое тощее брюхо, обтянутое модными штанами. – Ведь на худсовете тебе порнуху пришьют. Или, верный соцреализму, изобразишь действительность в ее революционном развитии и зашпаклюешь все пеной?

Ева смеялась.

– Ладно, – сказал Шут. Кряхтя, он встал и пробормотал рассеянно:

– На дрожку пойти…

– Шут, – спросил Дима, – а почему ты цитируешь всегда?

Шут усмехнулся грустно.

– Для конспирации, – сказал он, поразмыслив. – Так больше возможностей говорить от души. Авторитет. Дескать, с меня взятки гладки – это не я вас матом крою, а Шекспир, Ростан, Стругацкие, Бо Цзюйи…

– Я так и думал, – сказал Дима.

Диме постелили на веранде, на продавленном диване – подушка без наволочки, вместо одеяла старое пальто. Диме не спалось, но он честно лежал, закрыв глаза, и думал: во что бы то ни стало надо уехать дневным. Шут, проводив остальных до электрички, назад шел не спеша. Миновал старую церковь, туманно серебрящимся пятном парившую в небе, свернул в переулок – четкий, патрульный стук шагов по асфальту, ритмично ломавший ночную тишь, сменился глухим голосом земли, у крыльца остановился.

Звезды пылали. Воздух ласкал. Не хотелось уходить из чистоты и тишины. Веспер…

Димка, Димка, как ты мямлишь… Надо говорить так:

«Я – грохот, в котором оседает драгоценный золотой песок. Его – мало, но он – золотой. Я кричу под этими звездами, далекими просто, и далекими невообразимо, я рву горло в вопле, от которого у меня вылезают глаза и лопаются сосуды, и не надеюсь заглушить хохота, но если кто-то засмеется неуверенно, удивленно оглянется на других: да что ж здесь смешного?.. если отверзнется наконец неведомая железа и выплеснет гормон совести в кровь, и понявший свое уродство тем самым избавится от него – я буду спасен, и жизнь моя обретет смысл.»