Генри Олди - Кабирский цикл

• Название: Кабирский цикл
• Автор: Генри Олди
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-01762-3

«Утопия и чудеса, жестокость реальности и покой души, вихрь Бесед и неспешность мудрости, да приправить хорошей толикой юмора, и терпкое послевкусие: «Будь проклят день, когда оружию стали давать имена!» — говорил читатель о романе Г. Л. Олди "Путь Меча».

«Это самое-самое лучшее, что я когда-либо читала. Может, было особое настроение, или в моем сердце есть что-то, что откликнулось... Не знаю. Помню только свое состояние — как в трансе, как будто все это правда, и эти строки: "Нерожденные слова горло теребят. Я училась убивать, начала с себя...» — сказано про роман «Дайте им умереть».

«Перед нами — поэма. Блестящая аллегорическая поэма о человеке, отринувшем меч, чтобы войти в историю в качестве поэта. Силой обладает лишь песня; герой обретает настоящую жизнь, а поэт Олди окончательно побеждает фантаста Олди» — это уже про "Я возьму сам».

Воистину «Кабирский цикл" Г. Л. Олди в отечественной фантастике «спокойно стоит один, как меч, против неба».

---

Не мог!

Он же предполагал, что в этом месте окажется Придаток Чэн… И, значит, должен был остановиться выше земли, над телом, а не в нем!

Нельзя думать во время Бесед. Нельзя…

— Извини, — свистнул Но-дачи, резко опускаясь почти вплотную к навершию моей рукояти. — Мне действительно жаль…

И я ощутил, что сжимавшие меня пальцы умирают.

Нет.

Уже мертвы.

А рядом упирался в багровую траву обрубком правой руки Придаток Чэн, и немой вопрос бился в его трезвых глазах.

— Ты же… ты же не Тусклый?! — это было все, что мог прошептать я, теряя сознание от мертвой хватки коченеющих пальцев.

— Извини…

— Скорее, Но! Не медли!.. — прозвучал совсем рядом странно знакомый скрипучий голос, и я еще успел увидеть троицу совершенно одинаковых Блистающих, коротких и похожих на трезубец без древка; и все трое размещались за поясом тощего нескладного Придатка… они звали Но-дачи, торопя его, не давая мне договорить, узнать, понять — почему?!

А потом я перестал их видеть — и двуручного Но-дачи, и кинжалы-трезубцы с одинаковыми голосами, и солнце, тусклое и горячее, как…

Потому что пришла темнота.

ПОСТСКРИПТУМ

…А трибуны поначалу ничего не поняли.

Когда веселый Чэн Анкор, наследный ван Мэйланя, начинает по обыкновению притворяться пьяным, и легкий прямой меч в его руке снует проворней иглы в пальцах лучшей вышивальщицы Кабира — зрители на трибунах замирают от восторга, и кто способен уследить за непредсказуемостью движений улыбчивого Чэна, понять истинную причину, поверить в небывалое?!

А те, кто способен был уследить, кто сумел понять, кто готов был поверить — увы, не оказалось их в первых рядах толпы, в конце концов ринувшейся на поле… захлестнуло их рокочущей волной, смяло и разметало в разные стороны. Тем и страшна толпа, что тонешь в ней, растворяешься, и не прорваться тебе, не успеть, даже если и видишь ты больше прочих, и жгучий гнев клокочет в твоей груди, подобно разъяренному огню в кузнечном горне!..

Где-то в самой гуще людского водоворота оглушающе свистел над головами гигантский эспадон в мощной руке Фальгрима Беловолосого, лорда Лоулезского, и зычный рев северянина едва не перекрывал многоголосье толпы:

— Пустите! Пустите меня к нему! Да пустите же!..

И не было понятно, к кому именно рвется неистовый Фальгрим — к невольной жертве или вслед за бежавшим палачом.

Несся от восточных площадок незаседланный каурый трехлеток, на котором, подобно безусому мальчишке-пастуху, пригнулся к конской шее сам эмир Кабира Дауд Абу-Салим, и кривой ятаган на его боку безжалостно бил животное по крупу, торопя, подстегивая, гоня…

Ужом проскальзывала между сдавленными телами белая туника Диомеда из Кимены, и серповидный клинок-махайра неотступно следил за смуглым и гибким Диомедом, вписываясь в еле заметные просветы, раздвигая толкающихся людей, помогая кименцу протиснуться хоть на шаг… хоть на полшага…

И стояла на самом верху западных трибун у центрального входа ничего не понимающая девушка в черном костюме для верховой езды. А рядом с ней, чуть наклонясь в сторону кипящего турнирного поля, напоминающего сверху кратер разбуженного вулкана, стояла высокая пика с множеством зазубренных веточек на древке.

Благородная госпожа Ак-Нинчи из рода Чибетей и Волчья Метла успели вернуться с горных плато Малого Хакаса к самому концу турнира — и мало что говорило им увиденное столпотворение.

Но первыми к Чэну Анкору, истекавшему кровью рядом с наследственным мечом и куском собственной плоти, успели двое. Суровый и строгий дворецкий Анкоров по имени Кос ан-Танья, на перевязи которого взволнованно раскачивался узкий эсток с витой гардой; и один из приближенных эмира Дауда — не то шут, не то советник, не то и первое и второе сразу — которого все знали, как Друдла Муздрого.

Дворецкий Кос ан-Танья спешно перетягивал искалеченную руку Чэна у самого локтя шнуром от чьих-то ножен, а приземистый шут-советник Друдл все глядел сквозь беснующуюся толпу, пока не опустил в бессильном отчаянии маленький бритвенно-острый ятаган и граненый тупой клинок с одиноким лепестком толстой гарды.

И на этот раз никому и в голову не пришло засмеяться.

А когда безумный океан толпы стал постепенно дробиться на капли отдельных личностей, все поняли, приходя в себя и оглядываясь по сторонам, — поздно. Поздно оправдываться, поздно искать виноватых и карать злоумышленников, потому что все виноваты и некого карать.

Опоздали кабирцы.

— Пустите… пустите меня к нему, — тихо прошептал Фальгрим Беловолосый, и скорбно поник гигант-эспадон в его руке.

Никогда не простит себе Гвениль сегодняшнего проигрыша в рубке…

ЧАСТЬ II. ЧЕЛОВЕК МЕЧА

…Воздух умеющий рассечь,
Красным пламенем горящий меч,
В грозные дни напряженных сеч
Удлиняющийся меч.
Для закалки того меча —
Так была его сталь горяча —
Не хватило холодных ручьев,
Множество пересохло ручьев!
Бывший во чреве дракона меч,
Гору способный с размаху рассечь,
Такой, что кинь в траву его —
Он траву сумеет зажечь…

Манас

Глава 4

1

Боль.

Боль ползет от локтя вниз по предплечью, давящим жаром стекает в кисть и изливается огненным потоком из кончиков онемевших пальцев. Потом боль медленно уходит, посмеиваясь — потому что болеть уже нечему. Нет пальцев, нет кисти, нет части правого предплечья.

Ничего этого больше нет.

Все осталось там, на турнирной площадке — и до сих пор у меня в глазах мерцает тот радужный полукруг, которым на мгновение стало лезвие изогнутого двуручного меча. Тогда я еще не успел понять, что произошло — только ощутил, что моя правая рука стала непривычно короткой и непослушной.

И небо, небо над головой моего соперника… оно слепо качнулось, метнув солнечный диск куда-то в сторону, когда я попробовал найти точку опоры…

И не смог.

Боли еще не было — она придет скоро, но не сразу — и вот я с недоумением смотрю то на быстро удаляющегося человека с большим мечом на плече, то на чью-то кисть правой руки, которая почему-то сжимает рукоять моего — моего! — Единорога, валяющегося рядом. Почему мой меч лежит в траве? Почему эти пальцы, вцепившиеся в чужой для них меч, подобно пауку в трепещущую добычу — почему они тоже лежат на траве?

Почему зеленая трава так быстро становится алой?!..

А потом наконец приходит боль и у меня темнеет в глазах…

…Сколько же времени прошло с того дня? Неделя? Месяц? Год? Столетие?.. Не помню. Время остановилось, жизнь рассечена мерцающим полукругом, и все скрыто туманной пеленой забытья и безразличия.

И боль.

Боль в руке, которой нет.

Как мне жить дальше?

И стоит ли — жить?

Взгляд мой невольно устремляется в тот угол, где на резной лакированной подставке, привезенной еще моим прадедом из Мэйланя, покоится наследственный нож-кусунгобу. Его я удержу и в левой руке. Его я удержу и в зубах. Потому что кусунгобу — не для турниров и парадных выходов в свет. Это пропуск Анкоров Вэйских на ту сторону. Одно короткое движение, слева направо или снизу вверх…

Я встал с постели. Покачнулся.

Устоял.

И долго смотрел на нож, разглядывая потускневшее от времени, но все еще острое, как бритва, лезвие. Потом медленно протянул руку.

Левую.

Рукоять, покрытая костяными пластинками, удобно легла в ладонь. Слишком удобно. Я подбросил кусунгобу и поймал его клинком к себе. Солнечный луч скользнул по стали, и нож словно улыбнулся, подмигивая и дразня меня.

«Ну что, парень, решился? Тогда ты будешь первым из Анкоров! Я уж заждался…»

Я задумчиво покачал нож на ладони.

— Придется тебе еще обождать, приятель, — невесело усмехнулся я в ответ, аккуратно кладя кусунгобу на прежнее место.

Нож разочарованно звякнул.

И ободряющим эхом отозвался с противоположной стены мой Единорог. Сквозняк, что ли?..

Повинуясь какому-то смутному порыву, я пересек зал и снял меч со стены. Прямой меч Дан Гьен. Фамильный клинок. Часть меня самого.

Держать меч в левой руке было несколько непривычно. А ну-ка, попробуем… тем более что тело меня слушается плохо, но все же слушается.

Для первого раза я замедлился и начал с самого простого. «Радуга, пронзающая тучи» у меня получилась довольно сносно, на «Синем драконе, покидающем пещеру» я два раза запнулся и остановился на середине танца, тяжело дыша. Конечно, усиленные занятия многое исправят, заново отшлифовав движения, но…

Мне и так было достаточно скверно, чтобы пытаться обманывать самого себя. Постороннему зрителю мои движения могли показаться почти прежними, но что-то было не так. Что-то неуловимое, настолько тонкое, что его невозможно было передать словами. И я чувствовал, что ЭТО, скорее всего, не удастся вернуть никакими самоистязаниями.