Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

• Название: Приглашение в зенит (авторский сборник)
• Автор: Георгий Гуревич
• Издательство: АСТ
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-017277-X

Преданный рыцарь Ее Величества Фантастики — так с полным правом можно назвать Георгия Иосифовича Гуревича, человека, отдавшего служению отечественной научной фантастике пятьдесят лет жизни. Пятьдесят лет, за которые он опубликовал двадцать шесть книг, названия самых известных из которых — начиная с дебютной повести “Человек-ракета” — известны ВСЕМ настоящим ценителям отечественной научной фантастики.

Романы “Рождение шестого океана” — и “Мы — из Солнечной системы”…

Сборники рассказов и повестей “Месторождение времени”, “Нелинейная фантастика”, “Только обгон”, но прежде всего, конечно, — роман “В Зените”.

---

Все‑таки вышел я. Не к океану лавы, а к проливу или реке, светло–красной, цвета смородины, и текла она в черносмородинных берегах чуть синеватого оттенка. Алая река, окаймленная черными берегами, напоминала траурную ленту. Сначала я думал, что берега кажутся черными только по контрасту, но, приблизившись, разглядел, что они действительно темные, гораздо чернее окружающей пустыни с ее вишневыми, бордовыми и бурыми камнями. Почему же берега темнее пустыни? Наоборот, они должны быть светлее, горячее, ведь близлежащая лава обогревает их. Загадка природы! Заинтересованный, я устремился вперед… получил булыжником по шлему, полежал полчасика, оглушенный. Очнулся, вспомнил про загадку природы, опять устремился вперед. И увидел, глазам своим не поверив, что черное шевелится.

Освещенные зловещим темно–малиновым светом лавы берега были усажены жесткими пластинками шоколадного, синевато–вороного, лаково–черного или черно–зеленого цвета. Все эти пластинки, круглые, овальные, сердцевидные, стояли торчком, повернувшись широкой стороной к свету. Они ловили лучи жадно и активно, наползая на соседей, просовывая острые стебли в промежутки и даже прокалывая друг друга. Выбравшись на простор, расправлялись, как бы раскрывали широченные черные зонтики. Если это была растительность, то небывало подвижная. Представьте себе кусты, которые дерутся за место под солнцем.

И вдруг все замерло. Пластинки верхнего яруса безвольно опали на нижние. Те также начали сжиматься, как бы прятать головы в стебли, уходить в грунт. Несколько секунд — и колыхающиеся заросли превратились в черную пленку, подобие плесени, оклеившей камни. И тут налетел вихрь. Но какой: настоящий смерч! Видимо, эта драчливая растительность умела чувствовать приближение бури и успевала прижаться к почве, вдавиться в ямки.

Минута, другая, десять минут… Но вот вой и свист стихают. Перестают катиться булыжники, гонимые ветром, каменные перекати–поле. И вдруг сразу же, словно по команде, черная простыня отделяется от грунта. Встают дыбом пластинки, круглые, овальные и зубчатые, расправляются зонтики, чаши, лепестки. Жадные ладони торопятся загрести побольше света, тянутся вверх, толкают, дырявят друг друга… И опять все сразу опадают, заслышав отдаленный гул очередного урагана.

Час за часом, не отрывая глаз, как ребенок, впервые увидевший телевизор, следил я за этой игрой. Про себя думал: “Счастье мое, что я не поторопился с возвращением, прошел эти полтораста километров. Хорош был бы, если бы заявился к профессорам с глупейшим заявлением: “Планета огненная, жизни нет и быть не может”. До чего же крепко сидит в голове земное самомнение, самовлюбленный геоцентризм: жизнь обязательно должна быть вроде нашей, только белковая, только в температурном интервале от замерзания до кипения воды.

И вот опровержение: растительность при плюс восьмистах.

Насытившись зрелищем вволю, я принялся за описание. Сфотографировал, зарисовал, измерил характерные формы. Не без труда оторвал один из черных кустиков; стебель был словно проволочный. Изнутри покатился капельками сок, кровавый на свету, а в тени — серебристый, похожий на ртуть. Но спектроанализатор сказал, что это алюминий, а не ртуть, расплавленный алюминий, конечно. Неудивительно, алюминий плавится при шестистах градусах с лишним.

Забегая вперед, могу сообщить, что тамошняя жизнь вся была основана на алюминии. Естественно: соединения углерода не выдерживают этаких температур, обугливаются. Почему не был использован, остался в пренебрежении вездесущий кремний? Возможно, именно потому, что он вездесущий. Алюминий же приходилось отыскивать, извлекать, очищать. Преодолевая эти сложности, здешняя жизнь вырабатывала приспособления: борясь за существование, соревновалась в совершенствовании этих приспособлений. Так или иначе, растения Огнеупории извлекали из почвы алюминаты и разлагали их, используя свет раскаленной лавы.

А нет ли и животных тут же?

Аппетит приходит во время еды. Всего несколько часов назад я брел по пустыне, подавленный, усталый, глубоко уверенный, что абсолютно ничего, кроме вулканического туфа, я не найду. Только час с небольшим восторгаюсь, осматривая, обследуя, описывая неожиданную жизнь. И вот уже новая претензия: мало мне растений, подай еще и животных.

И почему не быть зверям? Нормальный круговорот вещества в природе: растения насыщают воздух кислородом, кто‑то его поглощает. Растения синтезируют питательные ткани в листьях, неужели не найдется нахлебников, любителей пожевать не синтезируя? До сих пор я не видел животных. Но и заросли есть не везде, трое суток я брел по пустыне, не видя ни одного листочка. Надо присмотреться внимательнее.

А присмотревшись, я заметил, что некоторые растения по непонятным для меня причинам морщатся, съеживаются и распадаются, как бы тают на глазах. Не пожирают ли их невидимые для меня микробы, грибки или даже миниатюрные насекомые? Кое–где среди зарослей возникали пролысины, довольно стойкие, не зараставшие после бурной паузы. Но особенно разительные изменения отмечались на противоположном берегу, за лавой. Там исчезали целые полосы зарослей. За период затишья, за какие‑нибудь двадцать минут, как бы рулон обоев сдирался с кирпичной стены, обнажая грязноватый мясо–красный берег. Еще мне показалось, что кромка содранных полос светилась, какие‑то там мелькали яркие пятнышки. И совсем фантастическое: удалось заметить, как по лаве, прямо по раскаленной жидкости пробежало что‑то продолговатое, темное, похожее на гигантскую многоножку и, постояв минуту у берега, проворно унеслось по лаве же за ближайший мыс.

Животное? Бегающее по лаве? И размером с акулу? Как же рассмотреть поближе? Да нет, мчится, не догонишь. К тому же ветер поднимается. Перерыв!

Вот так, урывками, делались тут все наблюдения. Затишье — растения торопятся жить, я тороплюсь описывать и коллекционировать. Буря — жизнь замирает, я прячусь в узкую расселину, изучаю образцы, соображаю, что надо осмотреть, какие приборы–инструменты подготовить. Затишье — кидаюсь наблюдать, собирать образцы. Порыв бури — бегу в свою щель, готовлю следующий опыт…

На этот раз я настроил кибера к полету на дальний берег. Сам не рискнул, опасался, что буря застанет меня в пути, вихри забросят в лаву. По обыкновению белковых машину послал на опасное дело. Снабдил ее кинокамерой, запрограммировал: что и как снимать. Затишье — кибер улетел. Буря — осел на том берегу. Затишье — летал, делал съемки. Буря — исчез из виду, двадцать минут волнения. Вернулся к концу следующей паузы. Буря — сижу в щели, проецирую на экран кадры.

Морщины на ослепительном фоне — не то. Скала, похожая на сломанный зуб, — не то. Ага, берег! Кучи и валики черных стеблей и листьев по всей кромке лавы. Зачем же эти зверьки наваливают копны сена? Рабочая гипотеза: здешние грызуны в период затишья срезают растения, а во время бури забираются в копну и пережевывают. Копны, копны… Нетронутые заросли… Не то снимал ты, братец кибер. И чуть ли не на самом конце ленты та многоножка. Метнулась с угла на угол, порхнула неясной тенью.

Стоп. С лупой рассматриваю застывший кадр.

И никакая это не многоножка, не акула, не огнеупорный кит. Это лодка. Лавоплав — судно, скользящее по жидкому камню. Оно беловатое снаружи, видимо, обмазано огнеупорным материалом, возможно, каолином или чистым глиноземом, И в лодке сидят живые существа — гребцы. Гребут, точнее, толкают ее, упираясь в лаву короткими дубинками с утолщениями на конце, этакими трамбовками. А у гребцов головы и руки, и трамбовки они держат в руках, переставляя их все враз, явно по команде.

Разумные обитатели! Ура, ура, ура!

И тут же сомнение:

“Разумные ли? Может быть, живые автоматы, наподобие муравьев?”

Снова посылаю кибера на съемки, изучаю кадры, коплю факты…

Оказывается, что светящиеся пятнышки, мелькавшие у кромки жнивья, — существа той же породы. Но в руках было другое орудие — кривые ножи, серпы своего рода. Этими серпами они проворно подрезали пластинчатые листья и складывали их в нагрудные мешки. Нет, это были не части тела — не подкожные карманы, не сумки, как у кенгуру. На снимках видно было, как жнецы снимали через голову мешки, как чинили их, вплетая гибкие стебли, как плели новые из алюминатной соломы.

Существа, делающие орудия труда! Значит, сапиенсы!

Разумные, но какие же странные: с кроваво–красными лицами, словно озаренными огнем. Существа с нормальной температурой тела не тридцать шесть и шесть, а восемьсот с лишним градусов. Раскаленные, пышущие жаром, но с головой, с глазами, ртом, ушами. С руками, но без ног. Вместо ног природа преподнесла им этакие подушки, мускульные мешки, перекатывающиеся, как гусеницы у вездехода. А над этими мощными подушками возвышалось стройное, не лишенное изящества туловище. На быстром ходу оно прогибалось, а при встречном ветре вдавливалось в подушку, как бы между колен пряталось. И тогда разумное существо превращалось в толстый, слабо светящийся валик.