Алан Милн - Слишком поздно

• Название: Слишком поздно
• Автор: Алан Милн
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-079366-2

«Слишком поздно» — остроумная и необыкновенно честная книга. Писатель создал великолепное произведение о времени и себе, близкое скорее к художественной, нежели к мемуарной прозе. Читателю предстоит окунуться в атмосферу удивительной «хроники утраченного времени» поздневикторианской и эдвардианской Англии, пережить множество забавных и печальных приключений в Вестминстерской школе и Кембриджском университете, оказаться среди военных разведчиков и журналистов послевоенного времени…

---

Кузина Энни вошла в нашу жизнь довольно поздно, а если вы узнали новоиспеченную родственницу в возрасте после восьми лет, она навсегда останется для вас «той самой кузиной Энни». Мы привыкли думать, что у нас два кузена — мальчики нашего возраста, а тут появляется какая-то незнакомка, слишком молодая для маминой кузины, слишком старая для нашей. Тем не менее мы быстро нашли общий язык.

Однажды на Пасху под присмотром кузины Энни, к тому времени ставшей для нас своего рода гувернанткой, мы, все трое, отправились в Рамсгит. Там, на пляже, перед нами распахнул двери мир мюзик-холла, там мы впервые с восторгом услышали «Тру-ля-ля-тру-ля-ля», «Кирпич», «Спросил я Джонни Джонса».

По городу гуляя,
Прохожих задирая,
Мы жили, как придется
И пили все, что пьется![10]

Прошло почти полвека, а эти восхитительные слова живы в моей памяти. Но что за таинственный «Кирпич»? Там еще было про какие-то полдня, но это не проясняет дела. То ли загадочные полдня, то ли отсутствие рифмы в песенке про кирпич тому виной, но мы хохотали над ней как полоумные. С таким же восторгом мы упивались семейкой Шалопая Элла[11], а я вечно заглядывался на прелестную девочку с накрашенным лицом, пока не выяснилось, что под маской скрывался мужчина.

Кузина Энни не видела вреда в таких невинных развлечениях, как не видела его в том, что час спустя мы с не меньшим восторгом набрасывались на «Панча» и «Джуди». Зато она свято верила, что пляж создан лишь для общественных увеселений: морские звезды были для милой кузины пустым звуком.

Тем не менее как-то раз она прокатила нас на «Скайлар». Кена тошнило всю дорогу, Барри мужественно пережил начало путешествия, но сломался на обратном пути. Я оказался самым выносливым, но еще одна волна, и… нет, увольте, даже вспоминать не хочу.

И снова кузина Энни действовала безупречно. Как только мы сошли на берег, она привела нас в аптеку и заказала по порции бренди каждому. В медицинских целях, вот только папе рассказывать не стоит. Мы вышли из аптеки, лопаясь от гордости.

Однажды мы отправились на прогулку втроем, без Энни. Почему не на пляж, слушать «Тру-ля-ля-тру-ля-ля»? Рискну предположить, что это случилось в воскресенье. Почему в таком случае мы не пошли в церковь? Думаю, мудрая кузина решила, что прогулка принесет нам куда больше пользы, а возможно, чтение романа принесет куда больше пользы ей. Как бы то ни было, мы принялись перепрыгивать через низкий забор вдоль дороги. Барри прыгал первым, я — за ним, бедняга Кен — следом за мной. Оглянувшись, мы с Барри успели заметить, как он упал, и покатились со смеху.

— Я сломал руку! — раздался с земли страдальческий голос.

От хохота мы едва животы не надорвали.

Кен с трудом встал на ноги, его рука висела под странным углом. Из наших с Кеном кружевных воротников мы соорудили повязку и отвели брата к потрясенной Энни, а она отвела Кена к доктору. Он не издал ни звука. Но точно ли дело было в воскресенье? Жалко, что я не запомнил, это кажется важным.

3

Первый папин велосипед был трехколесным: большое колесо справа и два маленьких, соединенных перекладиной, слева. Седло размещалось посередине. Иногда, когда папа лихо катил в банк или на встречу с доктором Уиллисом, один из нас восседал на перекладине, болтая ногами и обозревая мостовую с левой стороны. Как в дамском седле — ни удобства, ни пользы для обучения, зато довольно опасно, а значит, весело. В те времена только двухколесные велосипеды назывались обычными, или опасными, и прошло немало времени с появления безопасных, прежде чем папа отказался от своего трехколесного. У его первого двухколесного были пневматические шины, словно папа специально дожидался, пока Данлоп внедрит это полезное изобретение. Если ему случалось проколоть шину, он отводил велосипед в ближайшую мастерскую, а сам возвращался домой на поезде. В 1891 году для того, чтобы накачать шину, требовался день работы.

К 1892 году мы все стали заядлыми велосипедистами. В программу тех славных соревнований, в которых Кен выиграл (ненадолго) фляжку для виски, входила одномильная гонка с гандикапом для спортсменов до четырнадцати лет. У прочих участников были велосипеды с жесткими шинами, но хитростью и уловками я выпросил у Тома Третьего его новехонький велосипед с резиновыми прокладками между ободом и шиной. Том души не чаял в этом велосипеде, даже спать его с собой укладывал. На уговоры ушло три недели. Согласитесь, трудно возразить владельцу такого расчудесного велосипеда на резонный довод: если уж подвергать свое сокровище превратностям гонки, то почему бы не поучаствовать в соревнованиях самому?

Результат был следующим: 1. Милн Первый (100 ярдов); 2. Милн Третий (200 ярдов); 3. Милн Второй (160 ярдов). И если это что-то доказывает, то никак не гоночные преимущества шин с обрезиненным ободом, а лишь неоспоримые преимущества родства с директором школы.

Мы мечтали прокатиться по знаменитым дорожкам парка Паддингтон-Рекриэйшн-граунд, где так часто наблюдали гонки на обычных двухколесных велосипедах. В тех гонках чаще всего побеждали члены Политехнического велосипедного клуба или велосипедного клуба Картфорда. Наши сердца принадлежали Картфорду, в особенности его лидеру, Осмонду.

Осмонд был моим кумиром. Я мечтал познакомиться с ним, я мечтал быть Осмондом. «Осмонд! Осмонд!» — вопили мы, когда начинался последний, самый сумасшедший круг, после которого многие участники — но только не мой герой! — обессиленно валились в траву. У Осмонда был соперник в Политехническом, достоинства которого Барри с Кеном не уставали расписывать. Казалось, этого хмурого непривлекательного велосипедиста снедала тайная печаль, что ему никогда не стать Осмондом. Осмонд — какое восхитительное имя!.. Думаю, я писал бы куда лучше, если бы звался А. А. Осмондом.

В конце 1892 года появились первые съемные пневматические шины, и теперь любой мальчик мог накачать проколотую камеру прямо на обочине. Папа не стал терять времени, чтобы совершить самое щедрое благодеяние в истории: он купил каждому из нас велосипед с шинами Данлопа. Вероятно, подобные велосипеды были и у других мальчиков в Англии, но в наших путешествиях мы их ни разу не встретили. Во всяком случае, в Хенли-Хаус никто из учеников не мог такими похвастать. На каникулах мы не слезали с велосипедов. Их знали все рассветные улицы, еще не забывшие наши обручи.

Нетерпеливо трезвоня, мы лихо выскакивали на Парк-лейн вслед за автобусами, стремительно обгоняя их и грациозно снуя между такси.

«Посмотрите! Только посмотрите!.. Вы когда-нибудь видели такие велосипеды?»

И только два года спустя наши велосипеды вошли в моду на фешенебельных площадях, которые мы перемахивали с таким великолепным презрением.

В тот год на Пасху мы поехали на велосипедах в Гастингс, чтобы похвастаться перед лимпсфилдским дядей, на которого давно не держали зла. Мы намеревались покрывать сотню миль ежедневно. Говоря «мы», я имею в виду меня и Кена — у папы подобных амбиций не было. Однако удалось нам это лишь в 1897 году, во время каникул в Северном Уэльсе. Папа дал нам денег на проезд от Долгелли до Уэсгейта — больше пятидесяти шиллингов на двоих — и разрешил вернуться обратно на велосипедах. Даже если бы путешествие заняло четыре дня, мы все равно оказались бы в барыше, но втайне надеялись управиться за три. К несчастью, дорога пролегала через гористую местность, не указанную ни на одной карте, и нам пришлось около десяти миль тащить велосипеды на себе. К тому времени как мы достигли Ллуимллплогффа (или как там его называют), мы пожалели о своей жадности.

Впрочем, ранний обед нас воскресил. Чай с обильной закуской и открытие, что мы опережаем график на два часа, вдохнули новые силы, и в десять вечера, усталые, но довольные, мы вступили в Херефорд. После чашки кофе и сосисочного рулета мы продолжили путешествие, ведь к тому времени мы проехали (и протолкали велосипеды перед собой) девяносто шесть миль, не добрав четырех миль до ста! Попрощавшись с Херефордом, мы покатили на восток в глухую ночь и к одиннадцати миновали четвертый каменный столб. Тьма кромешная, вокруг ни души. В Херефорд возвращаться не хотелось. Оставалось закатить велосипеды на поле и улечься в траву. Трава набухла росой, но мы так вымотались, что нам было все равно. Я лежал на земле и завидовал Кену, который засыпал быстро. В два часа ночи Кен спросил:

— Ты тоже не спишь?

— Ага, — ответил я.

— И не спал?

— Не спал, — подтвердил я. — Мне все осточертело.

— Мне тоже.

И мы покатили вперед. Наступил рассвет, но нам было не до него. Запели птицы, но мы их не слышали. В шесть утра мы ворвались в спящий Сайренсестер. Остановились только у трактира на окраине — о том, чтобы проехать мимо, невозможно было и помыслить. Усевшись на камни, мы дождались открытия, после чего позавтракали и вернулись домой на поезде.