Акрам Айлисли - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Акрам Айлисли
• Издательство: Язычы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

---

— Пойду сейчас, письмо напишу… Всем сестрам его и их детям… Сам письма отправлю… Заказным!..

— Не делай этого.

Мурсал-муаллим вздрогнул, удивленно взглянул на Джемшидова.

— Почта — это… — Джемшидов поморщился.

Мурсал сразу же согласился.

— Советуете самому поехать?

— Я ничего не советую. Абсолютно ничего.

— Угу… Хорошо… Тогда я… Я больше не стану вас затруднять… Я только вот что… Очень прошу, профессор, чтоб между нами… Чтоб ни единая душа… Иначе просто… Хоть ложись да помирай!

Джемшидов быстро подошел к столу, приподнял скатерть. Обернулся, вопросительно поглядел на дверь, за которой скрылась жена.

— Вот, Мурсал, — сказала та, появившись со свертком в руках. — Немножко гостинцев… Внучатам… Прошу вас, ради бога! Деньги, что мы вам должны, тоже там, внутри…

Мурсал-муаллим молча сунул сверток под мышку, медленно спустился по ступенькам, медленно дошел до калитки, но, закрыв ее, сразу подхватился, заспешил, потому что принял твердое решение — немедленно ехать в Баку; до отхода поезда оставалось еще около часа…

Абдулла Джемшидов стоял, опершись о перила, смотрел на деревню, но ничего не видел — весь был сосредоточен на том, что там, в доме: успокоилась она или опять принялась плакать… В доме было тихо, ни звука… Профессор обернулся. Жена не плакала; достав из воды катык, она ложкой накладывала его на сваренный еще с утра холодный шпинат…

И светились только ивы

Светлой памяти Василия Шукшина

Глава первая

Когда Казим, перепортив несколько бланков, в очередной раз выходил покурить, он вдруг увидел среди множества людей, среди стольких незнакомых лиц, такое знакомое, такое чистое, такое ясное лицо, будто не лицо человеческое — свет увидел. Это была она, Алмас, бывшая его преподавательница. Она ничуть не изменилась.

С утра он торчал на почтамте, слоняясь из угла в угол, а тут — прямиком к выходу. Будто бы никого не увидел. Будто это исключено. Будто встретить на почтамте Алмас — совершенно немыслимая вещь.

Ведь надо же: как нарочно! Встретить Алмас теперь!.. Встретить ее, когда еле ноги унес из Москвы. Встретить Алмас, когда в кармане одна-единственная трешка, и Асмик, у которой он снимает комнату, уже четвертый день из милости подкармливает его. Везет же тебе, Казим!.. Когда, чтоб взглянуть на Алмас, полжизни готов был отдать, не было ее — пропала, и след простыл. И вдруг, пожалуйста, — отыскалась. Словно ждала, чтобы он дошел до точки. Казим решил поскорей выбраться с почтамта — ноги почему-то не слушались. Остановился — издали посмотреть на нее, но издали смотреть на Алмас ему не пришлось — она вдруг оказалась рядом.

— Казим! — сказала она. Точно так, как говорила когда-то. Как-то особенно звучало у нее «Казим». — Ты что, не узнал меня?

— Узнал…

— А чего убегаешь? Увидел и бежать?

— Да нет… Я нарочно… Я здесь хотел подождать.

— Неправда… — она улыбнулась ласково, совсем как тогда. — Просто ты… Бежишь от меня, Казим. (Как она опять сказала «Казим»!..) Бежать, завидев преподавательницу… А ведь ты ее давно, очень давно не видел. Так почему ж ты хотел сбежать?

— Я не хотел… Не убегал я.

— А на почту чего пришел?

— Да так…

— Телеграмму послать?

— Ага, телеграмму.

— Ну так пойдем, отправим.

Алмас легонько взяла его под руку; и от прикосновения этой руки по всему его телу разлилось нежное ласковое тепло. (Как-то раз, когда он спал на своей тахте у Асмик, ему приснилось, что они идут под руку с Алмас, и он потом много дней ходил гордый и счастливый, с какой-то удивительной легкостью в душе.)

— Не надо, муаллима. Я решил не посылать.

— Почему? — Алмас высвободила свою руку.

— Я лучше потом…

— Понятно… Тогда иди, пошли сам. — У нее был уже совсем другой голос. — Я не буду тебе мешать.

Они молчали. Молчали так долго, что Казим успел еще несколько раз проклясть свою судьбу. Так долго, что он далее успел собраться с мыслями и вспомнить, что он мужчина и что вообще не все еще потеряно в жизни.

— Да глупости это насчет телеграммы… Увидел, что вы идете на почту, ну и пошел за вами…

— Чтобы взглянуть и убежать? — Алмас улыбнулась.

Она снова повеселела, заулыбалась, и Казим мысленно порадовался, что хоть вранье еще способно выручить человека.

— Само собой получилось.

— Ах ты, врунишка! — Она покачала головой. — Ведь только что говорил совсем другое.

Она замолчала, и глаза ее, с каждым мгновением становившиеся все чище и яснее, не отрываясь глядели в его глаза.

— А ты все такой же, Казим, — она вздохнула.

— И вы нисколько не изменились!

— Я? — Алмас недоверчиво покачала головой. — Сколько лет, как ты ушел из института?

— Много, муаллима. Лет десять, а то и больше. — Он точно знал: скоро одиннадцать лет, как его выгнали. — Все там же работаете, муаллима?

— Там. — Только сейчас она впервые окинула его оценивающим взглядом: «А ты чем занимаешься?» Но ничего не спросила. — В институте теперь нет таких студентов, — сказала она.

— Почему? — спросил Казим, искренне удивленный.

— Нынешние идут в институт за дипломами. Очень мало таких, кто приходит за знаниями… — Она рассеянно поглядела по сторонам. — Стоим на самом проходе. Ты спешишь?

Казим хотел ответить «спешу», да язык не повернулся.

— Не спешу, — сказал он. А сам подумал: «Что бы тебе раньше-то встретиться!.. Посадил бы в шикарную „Волгу“! В ресторан повез бы… Пришли — гардеробщику десятку! Уходим — официанту сотню. Да если бы ты только позволила, я б тебе… И без всякого, просто так, от чистого сердца!..»

— Проводи меня, Казим. Поговорим дорогой.

Как удачно, что не послал он проклятую телеграмму! Трешка последняя, а вдруг машину придется взять? Все равно этот подлец ни копейки не пришлет, хоть ты ему целый Коран отпиши в телеграмме! Денег навалом, хотел бы — в Москве бы дал. Сунул полсотни, и то спасибо скажи. А ведь, если по совести, половину той тысячи сам должен был выложить — тоже в заварушке участвовал. Это ж надо подумать: такой ресторанище, а съездил соседу в морду и, пожалуйста, — иностранец! Настоящий! Мало того, что иностранец, еще и подлюга! Или плати ему тысячу за оскорбление или в милицию!.. Вообще-то хорошо, что Теймур с ним оказался. Если б он не уладил с «капиталистом», сидел бы Казим как миленький. Полтора, не полтора, а год — это верняк. Ладно, не посадили, а остальное уж как-нибудь…

Впервые Казим по-настоящему радовался, что не угодил в тюрьму. С каждой минутой настроение у него становилось, все лучше, и он во всем находил основания для хорошего настроения: ну, например, костюм на нем новый (как удачно, что за несколько дней до заварухи у него хватило ума купить костюм!) И Асмик — золотой человек. Терпит, знает, за ним не пропадет. Не убогий какой-нибудь, было время — пачками деньги складывал. И опять так будет. Если в арыке хоть раз вода текла — хоть через тыщу лет да прибудет — так деды говаривали, а они все знают, наши деды…

С проспекта Кирова они вышли к морю. Весна только-только начиналась. Погода стояла пасмурная, воздух серый, но было тихо и безветрено. Пахло чистой водой с легкой примесью соли.

Четыре года назад, в поезде «Баку — Тбилиси» ему как-то приснилось странное бузбулакское утро. Собственно, бузбулакским был там лишь свет, а дома, улицы, деревья и похожи и не похожи были на бузбулакские. Дело в том, что много лет именно этот свет, родной, как материнское молоко, и, как материнское молоко, незримо пребывающий в тебе, озарял самые нарядные дома, самые красивые улицы, самые зеленые деревья бесчисленных деревень, мимо которых он проезжал, над которыми пролетал в самолете — все они были освещены чистым прозрачным небом Бузбулака. И вот в его сне все залито было этим светом; воздух, камни, деревья, цветы — от всего исходил его запах. С огромным мешком Казим ходит от дома к дому: мешок доверху полон древесным углем, но Казим не чувствует тяжести, напротив: из мешка словно просачивается в его тело какой-то удивительный свет… Уголь Казим принес бузбулакцам, и он останавливается перед каждой калиткой и кричит: «Тетя Сусен, я уголь принес — смотрите!.. Уголь берите, тетя Фатьма!.. Ставьте самовар, люди, самовар ставьте!.. Эти чайники погубили нас…».

Всякий раз, вспоминая свой сон, Казим больше всего дивился последним словам — только во сне может прийти на ум такое: «Чайники погубили нас». Но странное дело — хотя слова эти и возникли во сне, все последние годы, вспоминая их, Казим испытывал облегчение, словно от мешка с углем, который он таскал за спиной, навсегда осталась в нем, в теле его и в душе, какая-то светлая легкость! И вот теперь, когда, умиротворенный и легкий, как во сне, Казим шел с Алмас вдоль берега моря, он наконец разгадал тот сон. Он понял: сон, привидевшийся ему в поезде «Баку — Тбилиси», предвещал сегодняшний день, его встречу с Алмас, и вот, четыре года спустя, сон этот наконец сбылся…