Леонид Пантелеев - Верую…

• Название: Верую…
• Автор: Леонид Пантелеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-265-01169-2

Вошедшие в книгу произведения Л. Пантелеева (1908–1987), классика советской литературы для детей, не предназначались автором для прижизненной публикации: их безоглядная исповедальность и правдивость слишком резко контрастировали с общественными нравами застойной эпохи. Кроме автобиографических записок «Верую…» в книгу включена также документальная повесть «Дочь Юпитера» — о дочери последнего петроградского военного диктатора генерала С. Хабалова, в неожиданном ракурсе освещающая интереснейшие страницы нашей истории.

---

— Все равно я девочку тебе не отдам.

Тут бабушка меня куда-то уводит.

Позже, из отрывочных разговоров, узнаю, что она живет по монастырям. Уже взрослой я узнала, что отец просил развода, но она его так и не дала до самой смерти (в 1911 году). Говорила:

— Не хочу, чтобы у Таты была мачеха.

…Когда мне было 15–16 лет, мать написала мне, просила ее навестить. Об этом я Вам уже рассказывала (как и о своих попытках материально помочь ей). Знаю одно: дай она отцу развод, он бы обеспечил ее…

Потом мать навсегда исчезла из моего поля зрения. Я была только на ее похоронах — вдвоем с отцом…

…Личная жизнь отца была неудачной. Та особа, которая заняла место моей матери, изменила ему с его младшим братом. А уж отец ничего не жалел, какие драгоценности, меха покупал, абонемент в опере и в других театрах!

…Отец и в 50 лет был интересный собеседник, стройный, подтянутый, дамский кавалер, а в жизни все ошибался.

Моя личная жизнь тоже шла кувырком: на двадцать седьмом году жизни я дала мужу согласие на развод, не побоясь остаться с двумя малолетками, из которых младшей не было и полгода. Как и почему это случилось, расскажу позже.

Мачеха моя, став „директоршей“, завела в доме „хороший тон“. Даже меня она не принимала „без доклада“, и было немало случаев, когда лакей сообщал мне:

— Их превосходительство нездоровы и принять вас не могут.

Но меня это не смущало, только смешило. Я шла в комнату бабушки. Но вскоре, поняв, что я вношу раздор в новую семью отца, я почти перестала бывать у них. Встречались мы с отцом на „нейтральной почве“. Он приходил куда-нибудь в музей или в ресторан. Я жалела его. Осуждать его я не могла.

Добавлю, что прислугу, которая жила у нас больше десяти лет, мачеха рассчитала.

Вскоре отца назначили в Уральскую область, и они уехали».

21. ОПЕРАЦИЯ

«…Только что получила Ваше письмо, поздравляю с возвращением из больницы домой, крепко жму руку, от всей души благодарю за то, что Вы так скоро и сердечно откликнулись.

Да, интересная, хотя и нелегкая у Вас и жизнь, и работа. Как хорошо, что Вы откликаетесь на зов своих „подшефных“, тех, кто споткнулся в жизни. Ваше слово для них (особенно молодых) стоит дороже всякого рода бесед и „мероприятий“…

Вы спрашиваете: что со мной? У меня давно изуродованы ревматизмом ноги. Любая, самая просторная обувь причиняла мне сильную боль. Для получения ортобуви нужна справка хирурга, а те в один голос заявляли, что необходима операция, ортобувь не поможет. Откладывала несколько лет и вот — согласилась. Врачи уверили, что возраст не помеха. Оперировали обе ноги: часть пальцев ампутировали, а другие привели в нормальное положение. Делали под местным наркозом, но не сказали, что нужно будет лежать минимум месяц в гипсовой повязке. И вот лежу стреноженная, сама здоровехонька, а ноги как подковы стучат.

Кормят неплохо. Соседи по палате не очень интересные, я рада бываю, когда заходит поболтать молодой летчик, не совсем удачно приземлившийся. Но его скоро выписывают.

В общем, я плотненько легла, не хуже Вас!

Опять доставили нескольких, наткнувшихся на гранаты и мины. Вот оно — эхо войны!

…Буду писать Вам обо всем, что вспомнится.

Григорий Александрович Пушкин (сын Александра Александровича, первого сына поэта) был ротный командир мужа. Он полюбил жену одного из офицеров — та развелась, мужа ее перевели, а Григория Александровича с повышением тоже перевели в другой город. Он был среднего роста, плечистый, некрасивый, грубые черты лица, но товарищи его очень любили. В 1937 году, в юбилейные дни в „Известиях“ была помещена фотография у памятника Пушкина в Москве: Григорий Александрович (тогда уже генерал), его жена Клав. Ал. и их сын Гриша.

…Не беспокойтесь за меня, у меня пока ничего не болит: страшней было ожидать.

Очень прошу Вас: не увлекайтесь работой до самозабвения, берегите себя, делайте передышку.

Привет Вашей жене, Машеньку поцелуйте.»

Ваша Н. М. 22. ЮПИТЕР

Из письма от 26.V.58 г.:

«…Я прочитала здесь, в больнице, об одном споре, где один находил, что главное свойство человека, возвышающее его над другими существами, — энергия. На что другой возразил, что из всех млекопитающих энергичнее всех — морская свинка, которая отводит на сон только два часа, бодрствуя 22 часа в сутки. Так вот, когда Вы увлечетесь чрезмерно работой — вспомните о морской свинке!

Сообщая сыну о своей болезни и совершившейся уже операции, я просила его не беспокоиться. Он ответил, что не удивится, если получит от меня поздравительную космограмму с Сатурна…

А, Вы знаете, Алексей Иванович, может быть, я в одно время с Вашей мамой училась на кулинарных курсах. Это было зимой 1906 года…»

(Да, весьма вероятно. Это был первый год замужества моей мамы. До этого она, как и Наталия Сергеевна, жила с молодой мачехой, научиться вести хозяйство ей было не у кого. Позже появился я, потом другие дети. А с Наталией Сергеевной они почти ровесницы.)

«…В последнем письме я, помнится, защищала отца, но в пору моей молодости я его очень порицала (в душе, а иногда и в лицо) за излишне светский, рассеянный образ жизни.

Ученики его очень его боялись, т. к. знали, что никакой титул не спасет от справедливой оценки знаний. Его прозвище было: Юпитер. Но странное дело: по окончании учения многие приезжали к нему за советом и просто навещали его.

…Один из богатых маменькиных сынков, живший в Гатчине, взял привычку опаздывать на занятия на день и больше после воскресенья, представляя каждый раз справку о болезни. Отец отдал приказ: ввиду вредного влияния гатчинского климата на здоровье NN, вполне благополучного в условиях петербургских, заботясь о его самочувствии, запретить ему временно поездки домой в Гатчину…

Другой князек, громкого поведения и тихий в науках, желая улизнуть куда-то среди недели, послал в школу на свое имя телеграмму, извещавшую о смерти бабушки. Жили они тоже не в Ленинграде. Ему дали отпуск на несколько дней. И все бы прошло гладко, если бы „воскресшая“ бабушка, обеспокоенная долгим отсутствием внука, не явилась сама к моему отцу. Кто-то колоритно описал этот случай в фельетоне „Нового времени“».

И тут, и в последующих письмах Наталия Сергеевна очень подробно — и тоже колоритно — описывает быт и нравы юнкерского училища (называя его, впрочем, по-прежнему школой, юнкеров — учениками, а отца — директором, хотя уже давно ясно, что отец Наталии Сергеевны никакой не директор, а начальник юнкерского училища).

«…Как-то осенью поздно ночью разбудили отца: заболело несколько учеников холерой, к утру уже два или три умерли. Отец тотчас же отправился к больным, оборудовал изолятор, установил строгий карантин, в том числе и в нашей квартире. Везде у входных дверей лежали тряпки, пропитанные какой-то дезинфицирующей жидкостью. Пока не ликвидировали болезнь, отца я почти не видела. По словам служителей импровизированного госпиталя, он был все время около заболевших, утешал, ободрял, перенося их даже на руках, помогая „братьям милосердия“. Домой он забегал на минуту, узнать о нашем здоровье, не забывая предварительно переодеться. Эпидемия ограничилась одним нашим домом… Но Вы представляете, какой это произвело переполох в городе! Телефон в нашей квартире звонил не переставая, едва ли не круглые сутки. Отвечала всем я, отца ведь не было. Звонили из канцелярии градоначальника, из редакций газет.

Когда опасность миновала, заболел отец — тяжелое нервное потрясение…

Отчего же вспыхнула эпидемия? В тот год в Петербурге было очень много фруктов и были они очень дешевы. К именинам бабушки (ее звали Надежда) отец купил на Щукином рынке ящик винограда и еще каких-то фруктов. Вот с этого и началось это несчастье. Утром отец приказал мне самолично облить все оставшиеся фрукты хлоркой и самолично же закопать их во дворе, не поручая прислуге, чтобы та не соблазнилась и не заболела. И что же сделала я? Спрятала все фрукты в надежном месте и преспокойно лакомилась ими потихоньку ото всех. Ведь я была еще совсем девчонка! Виноград тогда продавали пересыпанным в просе, я первый раз в жизни видела эти блестящие красные зернышки и не знала, что это такое.

Обошлось…

Но целый месяц мы были лишены общения с внешним миром.

…Завтра, 27.V, врач обещал мне снять гипс, и я надеюсь к 1 июня быть дома.

До чего надоело находиться в неподвижном положении.

Помните, я писала о раненом летчике — это он снабдил меня карандашом и бумагой. Как-то в разговоре с ним я спросила, какой иностранный язык они изучали в училище, и заметила, что до войны в авиационном военном училище спрашивали и французский. На его вопрос: почему? — ответила, что ведь Франция — родина воздухоплавания, упомянула Блерио… Он был так удивлен, что, заикаясь, спросил: