Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Том составляет широко известный роман «Одиночество», посвященный событиям, развернувшимся на Тамбовщине в годы гражданской войны, борьбе крестьян за советскую власть против кулацко-эсеровской оппозиции, вошедшей в историю под названием антоновщины.

---

— Уж как не понять, Фрол Петров, — согласился Евсей, худенький, горбатенький мужичонка с птичьей головой. — Да только черт их знает, что из этого выйдет.

— Оно конешно, — покорно вторил Фролу Петровичу Андрей Андреевич. — Разверстка, ясно, того-этого… Только, скажем, чего им с меня взять? На печке пятеро ребят, под печкой стадо крысят. Вот и все мое богатство. Меня разверстка не касаема.

— Вот, вот! — яростно воскликнул Данила Наумыч и важно надулся. — Мастаки красные вашего брата красными же словесами улещивать. Богатеев, мол, разорим, все их добро — вам…

— Верно, Данила, — поддакнул ему Фрол Петрович. — Только от чужого добра прибытка не жди. Да и его погодя отберут. Отберут, Андрей, не спорь со мной. Не-ет, коммуния всем удавка, что тебе, что мне, что Данилке. Ты вникай, Андрей, вникай.

— Я вникаю, вникаю, — торопливо пробормотал Андрей Андреевич. — Не хотел бы вникнуть — не оттопал бы с тобой эстолько верст от Двориков. — Он помолчал и добавил: — Но кровищи прольется, и — и…

— Дурной кровищи не жалко! — презрительно проворчал Данила Наумыч.

На них зашикали: представление начиналось. На школьное крыльцо вышел Плужников в сопровождении пятнадцати членов губернского комитета, принарядившихся ради случая, что называется, «по-кобеднишнему». Перед крыльцом выстроились десятка два пожилых и молодых людей, хорошо одетых и вооруженных. Потом на площади появился ударный полк Санфирова и окружил толпу цепью. Блеснули на солнце трубы. Из школы выскочил денщик Антонова, что-то шепнул на ухо Плужникову и убежал обратно. Плужников поднял руку, трубачи сыграли сбор. Толпа замолкла. Григорий Наумович начал говорить. С приторной улыбкой обратился он к собравшимся, и дребезжащий голосок его поплыл над людской громадой.

— Братики, сестрички! День-то ныне какой! На сходках ваших тайных сами вы выбрали губернский комитет трудового крестьянства, вот он, перед вами! — Плужников показал на выстроившихся бородачей, и те поклонились миру; мир загудел ответно. Плужников, потерев руки, продолжал: — И в нем, в комитетах сельских, волостных и уездных, середнячки, зажиточные и беднячки объединились в братском объятии. Теперь уж мы навсегда воедино! Да и ворог у нас единый — коммуния проклятущая! Красные-то, братики, голуби мои, нарочно друг на дружку нас натравливают, чтобы извести голодом силу мужицкую. И армия у нас есть — наша защитница, и завтра в бой ее поведет главнокомандующий наш Александр Степанович Антонов. Он и допрежде страдал за вас и теперь постоит, верьте мне, братики!

«Братики» помалкивали. Трубачи еще раз сыграли сбор, и тут на крыльцо, окруженный штабом, вышел Антонов. На нем была красная суконная гимнастерка с золотым шнуром по вороту, красные галифе, рассеченные серебряным лампасом, блистающие лаком сапоги гусарского покроя с кисточками, через плечо висела шашка с золоченым эфесом и серебряным темляком. Дрожа, точно его била лихорадка, он снял фуражку с золотым кантом по козырьку, поклонился на четыре стороны миру. Мир опять загудел, в толпе произошло движение, все хотели посмотреть на «самого», впервые явно показавшегося народу… Из народной гущи вышли три седобородых старика и поднесли Антонову хлеб-соль на деревянном резном блюде, покрытом богато вышитым рушником. Антонов обнял и троекратно расцеловался с ними. Передав Абрашке блюдо, Антонов начал говорить срывающимся, лающим голосом:

— Слуга ваш, братцы! Из вас же, той же крови! А все они. — Антонов выдвинул вперед Токмакова и Кузнецова — тучного, стареющего человека. — Командующие первой и второй армиями Токмаков и Кузнецов нашей же породы, а Петр Михайлович к тому же политический каторжанин. Ишин Иван Егорович, подойди! Да кто его не знает! — Ишин, глупо ухмыляясь во всю бурую физиономию, поклонился народу. — Он член губернского комитета, он запасы нам готовил и тоже на каторге отбыл. А вот эти молодцы, — Антонов показал на выстроившихся у крыльца, — командиры наших полков, кровь и плоть мужицкая. Все страдали за одно. Но теперь конец! Теперь все, как один, — за землю и волю! — Антонов обнял и поцеловал Плужникова в его маслянистую плешь, как бы утверждая единство армии и политического руководства.

Фрол Петрович толкнул Андрея Андреевича в бок:

— Видал, видал?

— Кормилец наш! — со слезой воскликнул Данила Наумыч. — Да я к тебе всех сынов пошлю!

— Пишусь в комитет! — восторженно крикнул Фрол Петрович.

Когда утих шум и волнение, Антонов поднял руку.

— Клятву даю: пока с краснотой не покончим, стоять до последнего вздоха!

Тут Ишин высунулся вперед и истошно возопил:

— Народ! Трудящие! Клянемся и мы постоять за землю и волю! Веди нас в бой с коммуной, Александр Степанович! Ура Степанычу!

Полк, командиры полков, комитетчики и толпа дружно подхватили призыв Ишина. Антонов с непокрытой головой постоял еще минуты три на крыльце, выдавливая улыбку на бескровных губах, и ушел.

Плужников прочитал программу союза, объявил о начале восстания… Народ начал расходиться.

Солнце было близко к закату. Багрово-сизое зловещее облако заволокло горизонт, и в нем утонуло дневное светило, словно бы погребенное лиловатой тьмой.

Неспокойное и острое чувство терзало сердце каждого.

Что-то будет, что-то будет? Охо-хо!..

А дозорный на колокольне кричал через ровные промежутки:

— Чисто, чисто! Смотри-посматривай!

2

Через несколько дней Антонов доказал мужикам, что он не бросает слов на ветер. В Главоперштабе замыслили дерзкую операцию: решили припугнуть большевиков походом на Тамбов, не имея, разумеется, в виду брать его.

В деревнях заговорили о бесчисленной «нашей» армии, которая вот-вот прикончит большевистскую власть в Тамбове.

Лесными тропами и дорогами, двигаясь ночами, Токмаков повел два полка своей армии и еще несколько наспех сколоченных и плохо вооруженных дезертирских отрядов к Цне.

В холодное осеннее утро разъезд Токмакова заскочил на окраину села Кузьмина Гать, что в двадцати верстах от Тамбова. В селе было тихо. Разъезд вернулся и доложил командарму обстановку.

Токмаков переправил части через Цну, и вся масса повстанцев ввалилась в село. Кто-то донес в Тамбов о надвигающейся бесчисленной военной силе Антонова. На шоссе Тамбов — Сампур был брошен пехотный полк и кавалерийский эскадрон.

Токмаков, уже знавший через агента, присланного Федоровым-Горским, о выступлении красных частей, усмехнулся. В Тамбове-то, слышь, все пошло кувырком со страха. Он удовлетворенно хмыкнул и приказал уходить тем же путем.

Красные части, ворвавшись в Кузьмину Гать, никого там не нашли, а Токмаков форсированным маршем возвращался в «ставку».

3

Война на полях губернии разгоралась не на шутку.

Кирсановский и Борисоглебский, часть Тамбовского уездов восстали. Повстанческое движение распространилось на северо-запад. Полки Антонова перерезали юго-восточную дорогу, соединявшую Москву с Царицыном, взрывали мосты, срывали шпалы. Хлебные эшелоны из земледельческих губерний, идущие в Москву, Питер и в армию, остановились.

В уездах Тамбовском, Кирсановском и Борисоглебском объявили осадное положение, всем коммунистам и работникам волостных исполкомов предложили покинуть села и уйти в города и на железнодорожные станции под охрану военных частей.

4

Двориковские сельские коммунисты, получив приказ, собрались в школу. Они позвали бедняцкий комитет и кое-кого из фронтовиков.

На собрание пришел Листрат — он приехал в село дней пять назад; Саша Чикин — удалой молодой парень, гармонист и забияка, Лешкин друг; ямщик Никита Семенович с белобрысым сыном — комсомольцем Федькой.

Никита Семенович — фигура на селе примечательная. Если так можно выразиться, он сплошь состоял из самых неожиданных противоречий. По стародавней ямщицкой привычке, он страстно любил гульнуть, но дома ходил всецело под женой и голоса не смел поднять. Любил он петь на клиросе, откуда его громоподобный бас гремел устрашающе. И не знали в Двориках богохульника большего, чем Никита Семенович. Он совмещал казенную работу с ярой ненавистью к начальству; любил возить земского начальника Улусова, потому что тот признавал только бешеную езду; а в шестом году поджег его имение. Его нещадно выпороли несколькими годами раньше, когда двориковские мужики взбунтовались против Улусова, но был убежден в том, что выпороли его за дело. В третьем году он ходил на тайные сходки к учительнице Ольге Михайловне и не прочел ни единой книжки. Петра Ивановича он презирал и ненавидел с ранних лет, но это нисколько не мешало ему выпить при случае с Волком.

В Двориках уже давно косо смотрели на коммунистов: о хлебе лучше молчи, о разверстке не поминай, не то такое загнут — отлетай на три версты, не показывай носа.