Василий Ян - Том 3

• Название: Том 3
• Автор: Василий Ян
• Издательство: «Правда»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1989

---

Осада Сандомира сразу пошла успешнее, когда к стенам города прибыл с туменом своих «бешеных» всадников сам джихангир Бату-хан. С ним приползли четыре диковинные стенобитные машины.

В одно пасмурное утро машины загромыхали, и в стены полетели огромные камни. Каждый камень был настолько тяжел, что его с трудом поднимали четыре человека и клали в громадный ковш на конце бревна.

Эти ковши беспрестанно швыряли камни и в стены и в железные городские ворота, внушая ужас стойким защитникам, которые поняли, что никакое мужество больше не поможет против ухищрений сильного врага.

Сопротивление вскоре было подавлено. В широкие проломы стен на низкорослых храпевших конях ворвались ревущие и воющие татары. Они карабкались через груды наваленных камней и неудержимыми потоками разлились по узким улицам города.

Сандомир был взят. Жители с ужасом ожидали своей участи. Монголы врывались в дома, захватывали все, что им нравилось, и заставляли израненных горожан самих же нести отобранные у них вещи на площадь, где монгольские сотники делили добычу между воинами, оставляя одну пятую часть награбленного для отсылки в далекую Монголию великому кагану всех стран.

Во многих местах город пылал. Деревянные дома частью поджигались самими жителями, пришедшими в отчаяние, но не желавшими, чтобы родные жилища осквернялись издевательством насильников. Кто мог попрятались в подвалах, еще надеясь на какое-то спасение.

Монголы заставили пленных расчистить от бревен и камней главные ворота своего города, и в полдень в Сандомир въехал Бату-хан со своей нарядной, блистающей металлическими доспехами свитой. Он был в серебряном шлеме, украшенном перьями цапли, и в позолоченной кольчуге. На плечи была накинута малиновая, расшитая золотом шуба, подбитая темным соболем. Он сидел на пятнистом, как барс, пляшущем на ходу жеребце, украшенном золотой сбруей.

Въехав на главную городскую площадь, заставленную возами бежавших из окрестностей поселян, Бату обратил внимание на величественный каменный «дом Бога» с двумя высокими башнями.

— Это жилище ляшского Бога?

— Ты верно сказал, — подтвердил переводчик. — Это костел латынян, а рядом длинное каменное здание — это монастырь, где живут латынские монахи, посвятившие себя молитвам и переписке священных книг.

— Я хочу увидеть, как молятся здешние латынские шаманы. Пусть они споют мне свои песни! — Бату-хан направил коня к дверям костела.

Высокие двери из черного дуба были широко открыты. Каждую створку украшали резные изображения святых. В притворе Бату-хан на несколько мгновений задержал коня перед огромной картиной, нарисованной на стене.

— Что за люди здесь изображены?

— Это «Страшный суд», — объяснил переводчик. — Здесь показано, как все мертвецы встанут из гробов в последний день Вселенной. Они явятся перед Богом, и Всевышний владыка будет судить их за преступления, совершенные каждым в жизни…

— А кто этот падающий вниз человек с лицом, искаженным злобой, с хвостом и рогами?

— Это бог зла, который толкает людей на преступления. Ляхи таких духов зовут «дьябли»…

— Этим дьяблам ляхи тоже молятся?

— Нет, они им не молятся, но их боятся.

— Пусть лучше нас боятся! — сказал подошедший хан Орду. — Рабы должны бояться своего господина.

В костеле Бату-хан проехал между двумя рядами деревянных скамеек. Копыта монгольских коней звонко цокали по каменным плитам. Бату-хан остановился перед алтарем и пожелал узнать, что нарисовано на иконах, чья статуя раскрашенной женщины стоит на пьедестале возле алтаря и почему она обвешана цветами, ожерельями и лентами. Узнав, что это Матерь Божия, он снова спросил:

— Где же певцы? И монахи, служители этого дома? Почему они до сих пор меня не встретили и ничего мне не поют? Приведите их сюда.

Сойдя с коня, Бату уселся, подобрав ноги, на широком резном кресле, обитом зеленым бархатом. На нем во время богослужений обычно сидел сандомирский воевода.

Нукеры бросились исполнять приказание Бату-хана, и вскоре притащили старого священнослужителя в длинной черной сутане с костяными четками в руках. Старик не выказывал страха. С трудом подойдя к Бату-хану, он остановился, близорукими глазами всматриваясь в лицо грозного татарского повелителя.

— Скажи мне, старик, где все твои шаманы? Почему они попрятались?

Ксендз, подняв глаза к небу, медленно перекрестился.

— Пан Бог призвал к себе души всех братьев нашей святой обители. Они бесстрашно сражались против врагов веры Христовой и пали на стенах нашего несчастного города, перебитые твоими жестокими воинами. Я один остался в живых, чтобы сторожить этот святой храм и молиться о моих погибших братьях.

— Я ценю таких храбрых противников. Хаджи Рахим! Где Хаджи Рахим?

Из группы приближенных Бату-хана, стоявших позади кресла, вышел летописец и мудрец Хаджи Рахим, с белой чалмой на голове, в длинной темной одежде, подпоясанной куском полосатой ткани. Он выделялся среди блиставших оружием соратников Бату-хана своим скромным, почти бедным видом.

— Мой почтенный учитель! Позаботься о старике и расспроси его об этом латынском доме Бога и о его шаманах, погибших на стенах города. Ничего не должно быть упущено и забыто в книге моих походов.

— Слушаю и повинуюсь, великий хан! Позволь только тебе предложить нечто из того, что заслуживает внимания: ты пожелал, чтобы тебе здесь пели молитвы, какие поются ляшскому Богу. А петь некому! Рядом же на площади я видел певца, который ходит из города в город и поет песни. Он избит, и кровь стекает по его лицу. Но он продолжает гордо стоять на груде камней и смело поет. Воины его зарубят, а он бесстрашен.

Бату-хан обратился к одному телохранителю:

— Приведи с площади певца!

Вскоре тургауд вернулся, ведя под руку бедно одетого юношу с белокурыми кудрями до плеч. Одной рукой тот держал лютню, другой прижимал платок к голове. По лицу стекала алая кровь. Ноги в широких шароварах были без сапог: татары успели уже их стащить. Певец вполголоса бормотал проклятья, исподлобья поводя серыми глазами.

Бату-хан приказал стоявшему поблизости Дуде расспросить певца.

Дуда спросил:

— Нам передавали, что ты на площади пел преступные песни, призывая жителей Сандомира к упорному сопротивлению. Верно ли это?

— Да, я это делал, и, если останусь жив, я опять буду песнями призывать мой народ к борьбе за свою свободу. Но я не побоюсь спеть такую песню даже перед повелителем татар, пришедшим погубить нашу прекрасную родину…

— Вот за этим-то наш доблестный Саин-хан и призвал тебя.

Певец выпрямился и недоверчиво посмотрел на безмолвно сидящего Бату-хана. Каменным было его лицо, и никто не сумел бы проникнуть в думы всемогущего вождя с узкими, как щелки, скошенными глазами.

— Я не побоюсь этого сделать, хотя меня ждет лютая казнь!

Переводчик объяснил, что никому не дано угадать последнее слово владыки. Может быть, казни не будет и он даже получит награду.

— Пускай поет! — сказал Бату-хан.

Тогда певец, отбросив окровавленный платок, попробовал струны лютни. Он запел хриплым, но полным глубокого чувства голосом, а Дуда Праведный тихо переводил:

Заплакали в седлах, будто на погосте:
Ой, лихо нам, лихо! — Пепел да кости!
Девушки малины в лесу не сбирают,
Пастухи скотины в поле не гоняют.
Ой, лихо нам, лихо!
Татарва конями хлеба потоптала,
Девиц полонила, сынов порубала,
Ой, лихо нам, лихо!

— Так и надо народу непокорному! — сказал Бату-хан. — На то и война!

Батыю поганому ночью не спится…

Дуда запнулся, но под грозным взглядом Бату-хана робко продолжал переводить:

— Что ж тебе, Батыю, не спится, не лежится?
«Человечьей крови я хочу напиться…»
Ой, лихо нам, лихо!
Поганцу языческому… Народа мучителю…

Дуда остановился, но против ожидания Бату-хан, видимо, остался доволен и заметил:

— Великий правитель и должен быть жесток.

Жрут человечину волки да собаки.
Кровь человечью пьют вурдалаки.
Осиновый кол вурдалаку в спину,
Волка лесного мы бьем дубиной!

Бату-хан более внимательно прислушивается и следит за движениями певца, нетерпеливо требуя перевода.

Ой, лихо-то, лихо, — да ворогам нашим!
Села мы построим, землю запашем!
Будем мы вами мосты мостити,
Хану да ханятам голову рубити.
Будете снопами лежать вы в могиле!
Встань же, отчизна, в славе и силе!
Встань, наша мати, рви свои путы,
Бей и гони ты ворогов лютых [117].

Бату-хан слушал, невозмутимый, непроницаемый. Певец, обессиленный, вдруг прервал песню и зашатался. Его колени стали подгибаться. Изо рта по подбородку поползла кровавая змейка. Выпавшая из рук лютня жалобно зазвенела.