Джудит Тарр - Дочь орла

• Название: Дочь орла
• Автор: Джудит Тарр
• Издательство: Крон-пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-232-00225-2

Багрянородная византийская принцесса Аспасия в одну ночь лишилась любимого мужа и надежд на счастливую жизнь. Окутанные серым туманом печали шли годы во дворце императора Оттона. Но любовь к мавританскому врачу… вернула Аспасии радость бытия.

---

Слова, готовые сорваться с языка, Аспасия проглотила. Феофано продолжала:

— Я могла бы отправить Софию в Гандерсхайм пораньше, если тебе трудно с ней справляться. С каждым днем она становится все более неуправляемой.

— Возможно, — согласилась Аспасия, — Гандерсхайм поможет укротить ее. Ведь там аббатисой сестра Генриха? Я слышала, у нее характер решительный, как у брата, но способностей к управлению гораздо больше.

Феофано тонко улыбнулась.

— Да, Герберга — аббатиса Гандерсхайма. Не знаю только, насколько ей можно доверять. Сама-то она никогда не пыталась начинать мятеж, но если моя дочь окажется в ее руках…

— Они стоят друг друга, — заметила Аспасия.

— И все же, — продолжала Феофано, — некоторое время, проведенное с тобой, немного твоей дисциплины пошли бы Софии на пользу. Если только ты не…

— Конечно, я выполню твою просьбу, — вылетело у Аспасии.

Что ее дернуло за язык дать обещание? Наверное, гордость. Неужели она не справится с Софией! Исмаил так объезжал своих лошадей. Он мог укротить любую. Даже того непокорного жеребца, который сбросил его, потоптал, чуть не убил, из-за которого он провалялся в постели чуть не всю зиму. Исмаил вернулся к нему весной, еще хромая, и заставил коня подчиниться.

Боже! Что она сказала! Ведь ее здесь не будет, чтобы воспитывать Софию. Она уедет в Кордову.

Феофано встала. Аспасия почувствовала исходивший от нее аромат, богатый и сложный. Благоухание Византии. Ясная и обманчиво невинная улыбка освещала лицо императрицы.

— Соглашайся, Аспасия. Ты же любишь риск.

Аспасия смотрела на нее страшными глазами, она потеряла дар речи. Феофано так и ушла, улыбаясь.

40

«Да лобзает он меня лобзанием уст своих…» Наверное, каждая христианская женщина вспоминает «Песнь песней» в объятиях возлюбленного. Эти стихи звучали в ней, когда она уже ничего не помнила, кроме сладостной гармонии их согласно движущихся тел.

Сегодня она с каким-то отчаянием, с болезненной жадностью жаждала его. Исмаил тоже вел себя так, будто изголодался по ней в долгой разлуке. Как будто они не разделяли ложе каждую ночь с тех пор, как приехали в Рару. Они не делали из этого особой тайны, ограничиваясь сдержанностью, свойственной всем людям. Хильда ничего не имела против того, чтобы постель доставалась ей одной, и, насколько было известно Аспасии, не была словоохотлива на ее счет.

Он осыпал ее поцелуями и арабскими нежными словами. Это были стихи, но такие, за которые господин аббат предал бы анафеме.

Она привлекла его голову к своей груди.

— Господин мой, не объелся ли ты сегодня белены?

— И сафлора, и аниса, и руты, и устриц, и порея, и райских яблок. — Он засмеялся. — Госпожа моя, вряд ли мне надо подкреплять свои силы.

— В твоем почтенном возрасте, — отвечала она, — тебе должно быть виднее.

Он поднял голову. Он еще смеялся.

— Может быть, я и сед, но, видит Бог, не стал мудрее.

— Ты выглядишь не старше Назира.

И правда, в тусклом свете лампы он казался таким молодым. И он был так счастлив. И, кажется, он никогда не хотел ее так страстно. Она приняла его, позволив страсти затопить ее без остатка.

Потом они тихо лежали, и он ее обнимал. Когда слезы потекли из ее глаз, он ничего не сказал, только объятия его стали крепче. Она плакала недолго, но этого хватило, чтобы понять, почему она плачет. Тогда слезы стали бессильны перед гулкой безграничной пустотой, заполнившей все ее существо.

Она долго лежала молча, положив голову ему на грудь, а он гладил ее волосы. Наконец он сказал:

— Когда мы будем в Кордове, ты больше не будешь плакать.

— Я не поеду в Кордову.

Бесконечные пустые пространства. В холодных просторах завыл ветер. Она едва поняла, что он говорит, хотя его голос отдавался во всем ее теле.

— Этого не может быть. Ты поедешь в Кордову.

— Нет, — сказала она. Она пошевелилась, и он выпустил ее. Она села, откинув волосы с лица. — Я не могу, Исмаил.

Он отказывался понимать. Брови сошлись в мучительном непонимании, не в гневе.

— Чего ты боишься? — уговаривал он. — Ты видишь, что Назир уже полюбил тебя. Тебя будет любить вся Кордова, а ты полюбишь ее.

— Это не страх. — Он смотрел на нее, не веря. Она повторила: — Это не страх. Я не боюсь, Исмаил. Но я не могу уехать. Слишком многое удерживает меня здесь. Феофано, Оттон, сын Генриха… Еще я должна взять Софию и попробовать немного перевоспитать ее до того, как она отправится в Гандерсхайм. Ты должен понять! Я не могу уехать и оставить их всех.

— Но ты же оставила Византию.

— Я оставила императора, которого ненавидела. Я избегала монастыря, в который он бы меня заточил. Я отправилась в новый мир с Феофано, для которой была и сестрой, и матерью.

Он покачал головой.

— А я ничто для тебя?

— Ты для меня все. — Она крепко обхватила себя руками, словно боясь, что ее сердце выскочит сейчас из груди. — Но я не могу уехать.

— Тогда я останусь тоже.

— Это невозможно, — сказала она.

— Я люблю тебя, — ответил Исмаил.

На одно мгновение — мгновение безумного счастья! — ей показалось, что это возможно. Что он останется, будет здесь счастлив, не будет тосковать по родине, для которой он уже не был изгнанником, которая отправила за ним своего самого полномочного посла.

Она покачала головой. Труднее этого движения у нее не было в жизни.

— Это убило бы тебя, — сказала она. — Но сначала бы ты возненавидел меня. Ты уедешь. А я останусь. Так предначертано Господом.

Она неожиданно испытала облегчение, тут же поглощенное горем.

— Я не оставлю тебя, — проговорил он. — Я не могу.

— Можешь. — Боже, как ей хотелось коснуться его. Но она знала, сделай она это, и от ее решимости ничего не останется. — Бог дал нам двенадцать лет счастья. И ни на миг я не пожалела, что встретила тебя, ни на мгновение не переставала любить. Я буду любить тебя, пока мы не встретимся снова в раю.

Он поневоле усмехнулся ее истинно мусульманской философии.

— Ты же знаешь, кто такие гурии — вечные девственницы. Думаешь, такое большое наслаждение быть гурией?

Вопреки всему, она не могла не засмеяться. Смех прозвучал коротко и насмешливо:

— С тобой я готова быть гурией целую вечность. Но, может быть, Аллах смилостивится и позволит нам иногда меняться ролями. Тогда и ты будешь иногда девственником и поймешь, каково быть гурией.

— О Аллах! — Он не знал, смеяться ему или плакать. — Я похищу тебя и увезу в Кордову. Когда ты увидишь ее своими глазами, когда поймешь, что сам Бог определил тебе там жить, ты согласишься со мной, что ты должна быть там.

— Но я и так, — ответила она, — там, где должна быть. Я — Багрянородная, дочь своего отца, я — дочь Орла, и от этого мне никуда не убежать.

— Ты ни от чего не бежишь. Ты и там будешь служить, как тебе предназначено Богом.

— Нет, — ответила она решительно. — Нет, Исмаил. Я не могу отказаться от долга, как не могу отказаться от себя самой.

Глаза ее уже были сухи. Он тоже не плакал. Они были так похожи — в гневе, в горе, во всем. Они были, как две части одного существа. И вот они расставались. Он больше не касался ее, и она не смела дотронуться до него. Их разделяло пространство постели шириною с ладонь. Между ними лег целый мир.

Она видела, что он погрузился в себя, в свои мысли, в свой мир, где ей не было места. Так она и хотела. Так ли ему больно, как ей? Разве мужчина сильнее, чем женщина!

Она знала, что он мог бы сказать ей — ей, чья безжалостная сила их разлучила.

Она встала, и ее руки только немного дрожали, когда она одевалась. Он не смотрел на нее. Он лежал на спине, пристально вглядываясь в резьбу балки над головой. В его лице не было теплоты резного дерева. Оно было как каменное.

Она не коснулась его прощальным поцелуем.

— Да хранит тебя Бог, — сказала она. И не стала ждать ответа.

Он ничего не сказал Назиру. Аспасия поняла почему. Так было проще. Они — Исмаил и Назир — уедут, не заезжая в Магдебург. Зачем? Это имело бы смысл, если бы у нее была необходимость искать воспитателя для младшего Генриха. Теперь она сама будет его обучать, как и хотел его отец. Генрих никогда не узнает, во что ей обошлось их соглашение. Исмаилу не нужен Магдебург. Все, что он хотел, оставалось здесь, в Раре.

Она хотела бы быть возле Феофано и быть загруженной по горло делами, чтобы пережить их отъезд.

Но когда караван был готов к пути, она уже стояла близ дороги. Многие люди собирались ехать вместе, одним караваном, пока их дороги не будут расходиться, и тогда их будет все меньше. Потом их останется только четверо.

Она смотрела на повозки и всадников, и сердце ее обливалось кровью. Кто-то подошел и стал с нею рядом. Это Герберт опустил на ее плечо свою легкую руку. Они не говорили ему ничего. Но он был их другом — его и ее.