Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

• Название: Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-057-1

Книга Сергея Юрьенена, одного из самых тонких стилистов среди писателей так называемой новой волны, объединяет три романа: «Беглый раб», «Сделай мне больно» и «Сын Империи». Произведения эти, не связанные сюжетно, тем не менее образуют единый цикл. Объясняется это общностью судьбы автобиографического героя — молодого человека, «лишнего» для России 1970-х годов. Драматизмом противостояния героя Системе. Идеологической подоплекой выношенного автором решения/поступка — выбрать свободу. Впрочем, это легко прочитывается в текстах.

---

— Карп? Еще хуже фиш. Та хоть хищник, а этот в тине обитаем. Всеядный потребитель.

— Ну, ваш-ще! — не выдержала Аглая. — На этом потребительстве наш комсомол поехал. Смотрит прямо, как Ленин на буржуазию.

— Я бы сказала, — улыбнулась О***, — как Сталин на Льва Давидовича в Мексике.

Неохотно вооружившись вилкой, Комиссаров оглянулся:

— Может, у них чего-нибудь другое есть?

— Ты еще манной кашки попроси! Съешь — не умрешь. Давай-давай! Питайся, Комиссаров. Вот так! Ножом не надо, не котлета. А то какие-то вы вялые, ребята. Нет — ну, ей-Богу! Ничто на вас не действует. Ни минеральные купания с костлявыми мадьярками, ни тонкие намеки на толстые обстоятельства, ни даже этот — паприкаш…

Потупясь, О*** улыбнулась.

Комиссаров тоже хохотнул — с набитым ртом. Хотел сказать что-то в ответ, но слова вымолвить не смог. Еще предпринял — безуспешно. Сорвал с себя зеркальные очки и выкатил глаза.

— Что, опровергнуть хочешь? — Подняв глаза на звук натуги, Аглая испугалась. — Чего ты, Комиссаров? Дурака-то не валяй.

О*** уронила вилку.

— О Господи!..

— Кость проглотил?

— Не проглотил! В дыхательное горло! Ой, надо что-то делать, трепетала О***. — Начало же конца!

Александр сказал:

— Ударь его!

Оглянувшись на метрдотеля, О*** хлопнула беднягу по спине. Аглая возмутилась:

— Да ебани как следует!

Эффекта не произошло: и без того землистое лицо начальника превращалось в маску ужаса. Оттягивая галстук на резинке, он все громче повторял один и тот же хрипящий звук — «г» фрикативное. Звучало как с кремлевской трибуны:

— Хгэ!.. х-гэ!..

Стул отскочил от Александра.

— Держись!..

Под ударами начальник оказался исхудалым и непрочным. С третьего раза Александр выбил у него из глотки рыбью кость — совсем небольшую. Аглая схватила косточку наманикюренными пальцами и, оторвавши зад от мягкого стула, показала ресторану, утоляя всеобщее любопытство.

Спасенный руками оттолкнулся от стола, после чего слегка ополз. И со слезами прошептал:

— Спасибо, друг.

Александр хлопнул его по плечу. Вернувшись, подобрал салфетку и пригубил бокал — исподлобья.

Комиссаров надел очки. Пригладил волосы. Поправил галстук и откашлялся в кулак.

— Того поэта звали как? — спросил он слабым голосом. — Который в ресторане писательском… В Дубовом зале — это самое…

— Дрофенко звали, — таким же голосом сказала О***. — О Сереже сразу я и вспомнила.

— Только его не рыба погубила. Солянка порционная, — уточнила Аглая. От маслины косточку вдохнул и умер. На глазах у всех. Все смотрели, спасти никто не смог.

Комиссаров поднял хрусталь.

— За упокой души!

Они выпили.

Аглая налила по второй.

— А эту за возвращение твоей. Ведь ты, Комиссаров, смерти, считай, в глаза заглянул. Ну, будь здоров! Живи до ста!

Они выпили.

— Закусывать-то будешь?

Комиссаров покосился на рыбу-фиш.

— Да… Знать не можешь доли своей. Я, пожалуй, воздержусь.

И захохотал со всеми — но очки на нем сверкнули молниеносным ужасом.

— Эх, дороги…

Пыль да туман.
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей…

Они сидели в номере у дам, усугубив рислинг литром водки на пятерых, и спасенный, но печальный начальник творческой группы, обнаружив внезапно новое качество, пел модерато и проникновенно:

Выстрел грянет,
Ворон кружит.
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит…

— Вокал хороший, — дал оценку Хаустов, — но, по-моему, Комиссаров, ты впадаешь в фатализм.

— Не думаю. Хотя, возможно, ты где-то прав…

— Все еще будет, Комиссаров. Все еще предстоит. Как по другому поводу говорено: фюреры приходят и уходят, а держава остается.

— Сгорим мы до восхода — вот, чего боюсь…

— Товарищ, верь…

— Какая все же нам досталась поэтика надежд! — сказала О***. — Своего слова, кажется, и не добавить.

— Ну, почему? — возразил Комиссаров. — Вот литератор с нами, он добавит. Добавишь, Александр?

— Надежды пусть питают детей до шестнадцати, — сказала Аглая. — А вы бы водки нам добавили.

— А разве не осталось? — удивился Комиссаров.

Аглая показала бутылку:

— С гулькин хуй.

— Эх, девушки-девушки. Как скажете, так уши вянут и весь энтузиазм. Молодые, умные, красивые… Не идет вам, понимаете? Распредели, Аглая, «на посошок» — и все. И спатаньки.

Кулаком тяжелым от колец Аглая ударила по тумбочке, и лампа под абажуром мигнула.

— Какие на хер «спатаньки»? Когда Рублев мой козлует в данный момент по Новому Арбату! а не то, подлюга, уже везет в мой дом на наших «Жигулях»…

— А у меня, — сказала О***, — на заднем плане никого.

— А хоть и на переднем! Равнозначно! Как я себе представлю, — взяла Аглая себя за горло, — так прямо душит кто!

— Все время мне казалось, что вы замужем, — заметил Хаустов, и О*** подняла голову:

— А у вас тоже несвободный вид.

— Всех душит, — говорил Комиссаров, разливая мимо. — Но делать глупостей не станем. Останемся людьми.

И бескрайними путями — степями, полями
Все глядят вослед за нами
Родные глаза…

Последний тост — за верность!

— А хорошо поет, садист… Ритуля, не находишь? Меня так лично достает.

— Что есть «свобода»? — сказал Хаустов. — Есть радио такое — глушат его. А кроме, Маргарита, один лишь Долг…

Комиссаров выпил и поднялся. Ополоснул стакан и поставил на стекло под зеркалом — вверх дном.

— Девчата, всё!

— Уже? Еще б попел, раз голос прорезался.

— Пора! День предстоит насыщенный.

— Если бы ночь…

— А ночью надо спать. Приятных сновидений!

— О толстом и горячем можно?

— Ну, эта сфера вне партийного контроля. Вы как, ребята?

— Беспартийных-то хоть не тревожь…

Александр вознесся, оставляя стаканом на коврике между кроватями. Морщась, Хаустов допил. Избегая невыразимых женских глаз, они сказали «спокойной ночи» и вышли в коридор, освещенный с подобающей отелю расточительностью.

Хаустов свернул на лестницу, бросив через плечо:

— Идем на воздухе провентилируем.

Комиссаров обернулся:

— Оргдела…

За лестницей на левой стене был занавес. Он свисал из-под самого потолка до ковровой дорожки — тяжелыми складками. Александр дошел до края, взялся за плюш, отвел и заглянул. Не увидев ничего, кроме провала в черноту, он ощутил себя заброшенным — как за кулисы жизни. Что подтверждали из глубоких ниш немые двери. Вместе с коридором он свернул и задержался у одной — с изящно выписанной цифрой «23».

Ни звука. Щель слева была узкой. Щеки небрито скользнули по сходящимся лакированным граням. Из номера ничем не пахло. Жаль, что не пес. К тому же, сигареты притупили.

Раздался шум, и он отпрянул.

Шагая ковровой дорожкой, он увидел в перспективе, как из лучшего номера на этаже — большой «сюиты» — выталкивают женщину сорока пяти лет. Она была голая и упиралась. Груди большие и вразлет. Живот был зашнурован в корсет с кружевами, под линией которых на фоне свежевыбритого лобка болтались перекрученные подвязки. Увидев Александра, она бросилась обратно в номер и нарвалась там на удар, который развернул ее и отшвырнул через всю ковровую дорожку на стену. Входя в свою темноту, он успел заметить, как вылетел и опустился на женщину газовый пеньюар, отороченный кроваво-красным пухом.

Свесив руки, Александр сидел на кровати. Не зажигая сигареты, припаявшейся к верхней губе. Потом снял трубку.

— Игэн?[108] — отреагировал бессонный Кошут.

— Number twenty-three, please[109].

— Just a moment, sir[110].

После паузы включилась Иби. Нет, она еще не спит. А что делает?

— Лежу в постели. — Смех. — С Александром Андерсом на животе…

— И как?

— Еще не кончила. Но предпочла бы с автором.

А он что делает?

— Он ужасом объят.

— Каким?

Он усмехнулся:

— Экзистенциальным. Сегедским…

— А где сосед?

— Работает. Сейчас придет.

— А ужас почему?

— Не знаю. — Он открыл ее зажигалку, крутнул колесико и прикурил. Увидел нечто…

— Что?

— А выйди в коридор и загляни за занавес.

— Сейчас. Не покидай меня…

Трубка упала в постель. Усмехаясь на галлицизм в устах венгерки, на это возбуждение, на легкий ее подъем, он затягивался сигаретой и слушал паузу ее отсутствия. Через три минуты услышал дверь, брякнувший в ней ключ, босые ноги — и трубка подскочила на простыне.

— Темно, как в жопе. Что ты там мог увидеть?

— В том-то и дело… Ничего.

— Просто банкетный зал, и выключили свет. Ты пьяный?