Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

• Название: Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-057-1

Книга Сергея Юрьенена, одного из самых тонких стилистов среди писателей так называемой новой волны, объединяет три романа: «Беглый раб», «Сделай мне больно» и «Сын Империи». Произведения эти, не связанные сюжетно, тем не менее образуют единый цикл. Объясняется это общностью судьбы автобиографического героя — молодого человека, «лишнего» для России 1970-х годов. Драматизмом противостояния героя Системе. Идеологической подоплекой выношенного автором решения/поступка — выбрать свободу. Впрочем, это легко прочитывается в текстах.

---

— Язва?

— Угу. Желудка.

— А я-то думала, сейчас бутылочку раскрутим на четверых. Но у тебя-то язвы нет?

— Есть, — проявил мужскую солидарность Александр. Двенадцатиперстной.

— Эта в рак не перерождается. Ерунда.

— Ну, Аглая! — возмутился Комиссаров. — Ты, я вижу, сама деликатность.

— Пей меньше, если боишься.

— Что ты понимаешь во внутрипартийной жизни…

— Тогда профессию смени, не знаю… — Аглая задавила сигарету в грязной тарелке, отсыпала про запас зубочисток и щелкнула сумочкой. Ладно, мальчики: раз вы такие скучные, мы тогда к себе пойдем. Трусишки мерить — да, Ритуля? Вы, кстати, купили бы своим. Таких и в Будапеште может не оказаться. Безразмерные, трех цветов в наборе и, между прочим, производства Португалии — голову потеряют!

Мужчины остались одни.

— Начинают женщины звереть, — тоскливо сказал Комиссаров. — И это первый день. Что дальше-то будет? Да и в целом по Дебрецену обстановка не из лучших. Эти мотоциклы утром…

— Ну?

— Таки да! Недружественная акция. На утренней летучке выяснилось, что и перед другими отелями гужевались. Камнями, правда, не кидались, но кое-где и лозунги выкрикивали. Так что ты бы один-то тут не очень. Попарно давай. Береженого, знаешь… Да. Вот так и получается. Приехал поезд Дружбы, а дружить-то не с кем…

Уборщицы-цыганки убирали посуду. С гулким грохотом. Он покосился:

— И за что нас так не любят, а?

Шибаев со свитой проследовал в кабинет военного коменданта. Комиссаров и Александр остались в «предбаннике». По другую сторону стойки томились два старших лейтенанта. Красивые и статные, они недоверчиво косились на зеркальные очки одного из визитеров и меняли позы, одна вольней другой будто не в СА служат, а где-нибудь в американской, и черт сам им не брат. Один из них вспрыгнул на стойку и плавно опустил себя на рычагах рук.

— Из Союза, парни?

— Из Союза.

— Давно?

— Недавно.

— Из Союза откуда?

— Москва.

Оба старлея сделали вид, что Москва им нипочем. Исключив москвичей из разговора (но не из поля слышимости), они обменялись мнениями: «На обратном пути из Сочей заскочу, пожалуй, в белокаменную». — «Чего ты там забыл? Лучше в Питер слетай — это я понимаю. Культурный город».

— Кстати, парни, — оглянулся старлей. — Червонцев лишних, случаем, нет? На форинты меняю.

— Червонцев? Нет.

— Да вы не бойтесь. Я вам лучше, чем в банке сменяю. Нет? Жаль. Рубли мне вот как нужны. В отпуск еду.

— В Союз?

— Ну, а куда же.

Посуровевший было при намеке на валютные дела, Комиссаров отошел.

— Что, старлей, соскучились по родине?

Старлей взглянул свысока.

— Чего это мне по ней скучать?

— Ну… Чужбина все-таки.

— Не знаю. Лично мне здесь нравится. Моя бы воля, я б в Будапешт махнул. Не были еще в Будапеште? Ну-у… такой город! Озеро Балатон там рядом. И вообще. Но отбывать отпуска, к сожалению, мы обязаны в Союзе.

— Почему же «к сожалению»?

— Потому что в Союзе одни проблемы. Перекусить проблема, культурно с девушкой развлечься — тоже. Одни запреты: это радио не слушай, эту книгу не читай, этот фильм не смотри. А здесь по-другому.

— Свободы больше здесь! — не выдержал другой. — Понятно, Москва?

Комиссаров вынул из кармана сигарету и поднялся.

— Перекурю пойду. На свежий воздух. — В дверях он обернулся. — Вас бы отсюда в Приамурский укрепрайон! Там бы научились родину любить.

И хлопнул дверью.

— Туристы?

Александр кивнул.

— А он?

— Руководитель.

— Сочувствую, — сказал старлей.

Внизу под аркой Комиссаров отрывисто затягивался сигаретой:

— И это армия! Штыки! Опора!..

По пути с обеда творческая группа увидела стоящий у гостиницы «Икарус». Несмотря на приступ язвы, Комиссаров собрал людей на инструктаж.

— Сегодня, — объявил он, — даем концерт.

— Наконец-то! — сказала Нинель Ивановна. — А то мои девчата застоялись. Только нам зал нужен. Чардаш прорепетировать.

— Отставить чардаш. Пересмотреть программу под углом на бронетанковую часть. Часть, подчеркиваю, тоскующую по Родине. К вам, «Веселые ребята» это тоже относится. Никакого рока, никаких вихляний с микрофоном.

Руководитель «Ребят», он же солист предположил:

— Битлов, по крайней мере, можно?

— Никаких битлов. Все, что не наше, исключить. По-быстрому продумайте репертуар и мне на утверждение. Давайте!

К удовольствию танцевального коллектива ударник устроил сцену при посадке в автобус.

— Раз так, не еду на хуй! Палочки об колено! Я рок хочу играть!

Перекуривая у входа, Геннадий Иваныч снисходительно взирал на дауна во гневе:

— Переучивайся, рокер, на баян. Мой музыкальный тебе совет. Пушки заговорят, при деле будешь. Да и при политике мира с ним не пропадешь. Сыт, пьян, любим, и никакой цензуры-дуры. А почему? Национальный струмент.

— Ебал я ваш баян! Ребята, не просите! Не поеду!

«Веселые ребята», отбивая пальцы и не глядя по сторонам, торопливо загрузили свою обшарпанную аппаратуру. Так же молча втащили своего ударника.

Дверь закрылась.

Вооружившись красным шариковым стержнем, Комиссаров вынул проект репертуара. Александр отвернулся в окно. Залитая солнцем главная улица была по-субботнему оживлена. По-прежнему город был волнующе чужд, хотя глаза то и дело запинались на фланирующих соотечественниках из нетворческого состава.

Бронетанковая часть располагалась в бывшем дворянском гнезде. Ворота развели свои красные пятиконечные звезды, впустили «Икарус» и с лязгом закрылись. Комиссаров пошутил:

— И вновь я посетил…

Действительно: Родина. Малая: оторвавшийся островок, об укрепленные стены которого разбивалась чужбина. Углубившись в старинный парк, автобус остановился у «Зеленого театра», обнесенного по периметру щитами наглядной антиимпериалистической пропаганды. Театр был — дощатый помост с задником и вкопанные в землю ряды скамеек. На задних рядах «артистов из Москвы» уже поджидали офицерши — молодухи с младенцами, запеленутыми во все, так сказать, импортное — розовое и голубое. Стволы вековых деревьев были окрашены закатом. Издалека приближалась бодрая маршевая песня. На ближнем щите был фотомонтаж под названием «Духовная агрессия против Страны Советов» — с рекламой образцов «подрывной» продукции: «Архипелаг ГУЛАГ», «Посев», «Грани», «Русская мысль».

Несмотря на ощущение абсурда, закурить на чистом воздухе было приятно.

Прибухали сапоги — по команде роты занимали места в партере.

Смущаясь, но с напором Комиссаров сказал:

— Люблю все это, знаешь? С детства гарнизонного. Армию. Единство содержания и формы. В ней все же наша суть — в мундире. Сними его с России, как пробовал Хрущев, — и расползется сверхдержава в кашу. Ешь, кому не лень… Не приведи Господь! Дай сигаретку.

От «Веселых ребят» подошел солист.

— Насчет ваших предложений.

— Ну?

Солист показал список.

— Вот это, это и это…

— Ну?

— Ведь я не запевала? Я лирик. И под электрогитары все это не пойдет. Тут нужен сводный хор с оркестром.

— Так, значит… Уверены?

— Абсолютно.

— Ладно, давайте лирику. Но только нашу.

— Есенина?

— Давай. Только с разбором. Не кабацкого!

Концерт начался засветло. Солист вышел на подмостки и развел за микрофоном руки. Динамики заглушили рев ударника за сценой. Есенин встречен был войсками с энтузиазмом:

Зацелую допьяна, изомну, как цвет.
Пьяному от радости пересуда нет.

Во втором отделении на сцену ударили прожектора. Самая маленькая «звездочка» вынесла табурет. С обнаженным баяном на животе вышел Геннадий Иванович, взыскательно стряхнул с сиденья якобы пылинки, занял место и раздвинул меха. Выплыл коллектив — от Мамаевой до малолетки. И пошло-поехало! Глядя из темноты под взлетающие юбки (там все равно были другие, но белые и короче), танкисты бисировали каждый номер свалившихся, как с неба, «звездочек», среди которых самой яркой была, бесспорно, Мамаева — кратчайшая в жизни Александра страсть. Она плясала в своих алых сапогах, и пара жарких пятен подмышками «народной» ее кофточки от танца к танцу все более темнели. «Да-а… — Комиссаров был сконфужен. — Ей не к Шибаеву в гарем…» — «К царю Соломону!» — «Вот-вот! Не наш экстаз». — «А Пушкин оценил бы». — «Нет, Пушкину смиренницы дороже… Мне, между нами, тоже».

Но был еще не вечер: как ток высоковольтный подключили к Мамаевой, когда на русский танец пожаловал Шибаев — с группой старших офицеров и со свитой, возросшей на иностранную особу с короткой стрижкой и сережках в виде полых и сверкающих сердечек. Когда они уселись в пустовавшем первом ряду, на подмостках все перешло в экстаз и пароксизм. В кругу нахлопывающих «смиренниц» вакханка эта исступленно раскручивала юбки и сотрясала доски так, что Шибаев не выдержал, поднялся — штангист-коротыш — и захлопал. «Самодовольно», — подумал Александр. За ним и свита, офицеры, а следом в ладоши грянул рядовой состав.