Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

• Название: Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-057-1

Книга Сергея Юрьенена, одного из самых тонких стилистов среди писателей так называемой новой волны, объединяет три романа: «Беглый раб», «Сделай мне больно» и «Сын Империи». Произведения эти, не связанные сюжетно, тем не менее образуют единый цикл. Объясняется это общностью судьбы автобиографического героя — молодого человека, «лишнего» для России 1970-х годов. Драматизмом противостояния героя Системе. Идеологической подоплекой выношенного автором решения/поступка — выбрать свободу. Впрочем, это легко прочитывается в текстах.

---

— К Вырубову? Почему же нельзя? Только сегодня он вне сферы досягаемости. Завтра с утра звоните, запишу вас на прием. Телефон наш знаете?

Сжимая в кулаке бумажку с телефоном, Александр вышел в коридоры власти. Дверью он не хлопнул: против этой формы протеста коммунисты были защищены дверной обивкой — толстой и тугой. Спустился невесомо по лестнице.

Стены фойе из толстого стекла, и в этой пустоте неторопливо кружит, взяв руки за спину, как зэк, сотрудник МВД, приостанавливаясь для осмотра входящих-выходящих. Машинально симулируя походкой благонамеренность, Александр пересек фойе, потянул стекло двери на себя, вышел под бетонный козырек, и спустился на озаренный апрельским солнцем двор.

Три месяца его жизни — да, с февраля, когда оформление пошло всерьез, — были связаны с этим особо плоско заасфальтированным пространством, ограниченным стеной соседнего райкома ВЛКСМ — глухой, из почернелого кирпича и с железной лестницей. Как менее престижное, здание комсомола от старости осело так, что первый этаж превратился в полуподвальный, окна которого выходят теперь в сцементированные ямы с решетками и мусором на дне.

Венгрия грез! Что ж. Можно бы и отказаться…

Если б дело было только в воздушном замке. Но ведь сейчас все изменилось. Раньше он просто жил под этим небом — без претензий на выезд. И как к нему относится система — ни он не ведал, ни другие. Рванувшись за границу, сам же систему и спровоцировал — на отношение к себе. Характеристика! Только по форме путевка на выезд, а на деле свидетельство благонадежности. Вот, в чем партийный дом ему отказывает. «Политически выдержан, морально устойчив» — подписывали люди. И если после этого не выпускают за пределы, как жить отныне в них? С приобретенной собственными же усилиями репутацией «невыездного» — даже в соцстрану?

Стать к стенке и пролепетать команду пли.

Японец, тот уже бы харакири.

Только и остается.

Или…?

Из райкома КПСС сквозь стекло на него смотрел охранник, а он стоял внизу, исподлобья глядя на этот бункер и приподнимаясь на носки — как бы примеряя стойку библейского Давида…

Нет, нет! Наивно. И нелепо. Он повернулся и пошел. У грузовика под носом перебежал проезжую часть и по откосу в черных кружевах растаявшего снега поднялся на бульвар.

Здесь, на высотке, среди щуплых, но набухших веток и сияющих краями луж, он глубоко вздохнул. Но мысль не уходила. Он закурил и криво улыбнулся своим дрожащим пальцам. А почему бы нет? Терять же нечего: накрылась как заграница, так и репутация. Во всяком случае — ход, Кафкой не предвиденный. Абсурд? Да здравствует! Виват! Но на это мы ответим в том же духе…

Он зашагал мимо урн и садовых скамеек, сработанных при сталинизме на века. При Чингиз-хане с телефонным аппаратом…

К станции метро — аналогичной.

Вдыхая, как индус — от диафрагмы, из живота — он трижды обогнул каменный шатер лучшего в мире метрополитена. Затем вошел в кабинку телефона и снял повешенную девчонкой трубку, еще теплую… «Двушку» в прорезь щелк. Указательный в дырку, глаза на выданной бумажке с номером…

Набрал.

Слушая гудки, он смотрел через стекло на станционного милиционера.

На том конце трубку сняла девушка:

— Райком КПСС.

Не своим голосом — как бы из чрева сыто-либерального жуира — Александр заговорил:

— Доброе утро, райком КПСС. Старая площадь вас беспокоит. Вот именно Центральный Комитет. Соедините нас с товарищем Вырубовым… Ах, нет на месте? В референтуре Михаила Андреевича будут ждать его звонка. Да, и отметьте там: по поводу характеристики на товарища Андерса… Нет, милая! Тот был датский сказочник, а этот наш. Андерс. Вам проспеллинговать?

На бегу к Беговой он тормознул такси.

Из кабины лифта он услышал, как разрывается в квартире телефон.

— Товарищ Андерс?

— Да!

— Райком КПСС вас беспокоит. Ваша характеристика нашлась. Мы понимаем, это было нужно уже вчера. Куда ее направить?

Он снял шапку и утер ею лоб.

— Горком ВЛКСМ, — продиктовал он адрес. — Отдел по работе с творческой молодежью. Лично в руки товарищу Комиссарову.

— Все ясно. Курьер наш выезжает. А вам, товарищ Андерс, счастливого пути! От имени райкома и лично товарища Вырубова.

— Спасибо, — ответил он с достоинством.

И положил трубку.

На следующее утро он вышел из такси в одном из переулков центра — в плаще с погончиками и дорожной сумкой.

За решеткой был дворец.

С лестницей белого мрамора и лепным благообразием былых времен.

Меньше всего он ожидал увидеть здесь солдатские кирзачи. Три пары сразу. Облепленные грязью сапоги валялись посреди кабинета творческой молодежи, куда он, постучав, вошел. За столами позевывали инструкторы с комсомольскими значками на лацканах.

Они отдали должное его плащу.

— Я к Комиссарову.

— По поводу Венгрии?

— Угу.

— За паспортами побежал. Присаживайтесь.

Инструкторы были, как после драки. Свежие царапины на лицах замазаны гримом.

Александр сел и посмотрел на сапоги:

— Где это в Москве такая грязь?

Инструкторы заулыбались.

— А это не в Москве. Это мы на природу выезжали.

— За подснежниками, — добавил другой.

Оба засмеялись.

За окном во дворе поблескивала черная «Волга». В ней сидя спал шофер. Надвинув кепку на глаза.

Распахнулась дверь, и влетел Комиссаров. Под мышкой раздутия папка из хлорвинила.

— В аннигилятор! — пнул он кирзачи.

— Не берет.

— Тогда на помойку. Нечего тут разводить. Эстетику, понимаешь, безобразия… Все в порядке, Андерс!

Он бросил папку, и на стол, заваленный бумагами, хлынули новенькие заграничные паспорта. Бордовые с золотом. Он затолкал их обратно и поднял голову:

— Темные очки у кого-нибудь есть?

В отличие от коллег он был без грима — изможденный до землистости, а под левым глазом фонарь.

— Откуда? Только розовые.

— Мы ж оптимисты по специальности!

Александр вынул свои:

— Зеркальные подойдут?

— Ну-к…

Комиссаров примерил, дав коллегам повод:

— Прямо Джеймс Бонд!

— Точно! Вылитый цэрэушник.

— Зато не уголовник. Спасибо, Андерс. — Комиссаров вынул из сейфа полбутылки коньяка. — Глотнуть не хочешь? Ну, смотри.

Допив бутылку, он стал жевать орешек, который тоже хранился в сейфе.

— Кардамон. Перегар отшибает…

— Расслабься, — посоветовал ему коллега. — Никто от тебя не сбежит. Свободу в соцстране не выбирают.

— Разве что по пьянке, — сказал другой.

Комиссаров запер пустую бутылку в сейф и присел на дорожку — по русскому обычаю. Все тот же московского пошива пиджак со свежеоторванной пуговицей, индийские джинсы и полуботинки на резиновом ходу. Зеркальные очки и твердый подбородок.

Коллега прыснул:

— Дан приказ ему на Запад…

Комиссарова это не рассмешило:

— Вам тоже дан — держать Москву. И помните мои слова: «Справа опасности нет».

Встал со стула и взял паспорта:

— Андерс, вперед!

Горкомовский шофер проснулся, когда ему надвинули на нос кепку.

— Куда?

— На Киевский.

Шофер включил зажигание, бензин оказался на нуле. Выругался — и носом пошла кровь. Зажимаясь обрывком газеты, шофер побежал с канистрой одалживаться.

Элегантная «Волга» изнутри была запятнана грязью и подозрительно затертыми следами — неужели кровь? На желтой обивке потолка темнели полумесяцы — отпечатки каблуков? Александр подобрал с резинового коврика обрывок гитарной струны — басовой?

— Что это?

Комиссаров вынул из кармана плаща обломок сигареты.

— Не в курсе?

— Нет.

— Сегодня под Москвой имел открыться неофициальный рок-фестиваль. Со всего Союза посъезжались рокеры. Советский, понимаешь ли, Вудсток хотели учинить.

— И что случилось?

— Идейный противник не прошел. — Комиссаров подавил зевок. Электрогитары оказались бессильны против «калашей».

Александр не поверил:

— Вам что, и автоматы выдавали?

— Ребятам из дивизии Дзержинского. Нам, к сожалению, нет. — Он потрогал под очками свой фонарь. — Иначе пленных бы не брали…

— Что в нем подрывного, в роке?

— Не понимаешь?

— Нет.

— Инстинкты низменные развязывает. Ниже пояса которые… Как, дядя Коля, баки?

— Залил.

— А нос?

— Кровит, гад, — гнусаво отозвался шофер. И вне какой-либо логичной связи в сердцах добавил:

— Скорей бы, блядь, война!..

Так и погнал через залитую апрельским солнцем Москву — меняя руки попеременно: одной крутил, другою зажимал.

* * *

Поезд стоял на левом крайнем пути — уходя из-под свода вокзала далеко на солнце.

Спецпоезд Дружбы — не обычный экспресс в Будапешт, не «Тиса» и не «Пушкин». Литерный! Цельнометаллический. Сияющий и в сводчатой сумрачности. Вводящий в робость людское суетливое подножие. Составленный из вагонов международного класса — с рельефными, свежеотмытыми и непривычно нарядными гербами СССР, с французскими надписями на боках: «Wagon-lit».