Михаил Фостиков - Дневники казачьих офицеров

• Название: Дневники казачьих офицеров
• Автор: Михаил Фостиков
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Военная история
• Год: 2004
• ISBN: 5-9524-0731-5

Книга рассказывает об участии казачьих соединений в двух войнах начала XX века — Великой и Гражданской.

Дневники генерал-лейтенанта М. А. Фостикова — взгляд на события Гражданской войны на Юге России начальника казачьей дивизии, в 1920 году — командующего «Армией возрождения России», ведущей на Кубани и Кавказе партизанскую, а затем открытую войну с регулярными частями Красной армии. Заключают дневники описания последних боев Русской Армии в Крыму.

В цикл вошли также записки полковника П. М. Маслова о боевой работе 1-го Хоперского полка на Западном и Кавказском фронтах Великой войны.

Завершают цикл воспоминания военного историка русского зарубежья полковника Ф. И. Елисеева — командира хоперцев в Гражданской войне.

Включенные в книгу дневники и мемуары издаются в России впервые.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно-политических деятелей и ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

На ночлег ко мне в карачаевский кош (скотный двор в лесу) подъехал полковник Крым-Шамхалов, распустивший горцев и казаков. Группа его офицеров (70–80 человек) ушла горами через Лабинский перевал, некоторые прошли в Грузию, а многие разбрелись по кошам и горным хуторам. Передохнув, Крым-Шамхалов выехал к себе домой в верховья реки Теберды (Тебердинский курорт). Ночью ко мне прибыл офицер-карачаевец Бабла Кочкаров, который уговорил меня ехать к нему.

Рано утром я выехал (отпустив своих ординарцев и сказав им, что остаюсь в Карачае) и, преодолев огромные трудности, по тропе ночью пришел к Кочкарову в Верхнетебердинский аул. В Тебердинское ущелье начали стекаться многие офицеры, главным образом из добровольцев. Из Кисловодска пришел небольшой отряд офицеров под командой полковника князя Гагарина.[57] Прибывшее офицерство было несорганизовано, взоры всех были обращены на Клухорский (Тебердинский) перевал для перехода в Грузию.

Перевал в это время был завален снегом, и несчастные попадали в ловушку, так как этим пользовался разбойничий элемент Карачая. Многие были ограблены или погибли от рук разбойников. Сохранились главным образом казаки, имевшие знакомых среди карачаевцев и знавшие местность.

В средних числах марта 1920 года в ауле стали ожидать большевиков, находившихся тогда в Преображенском монастыре. Офицеры начали разбегаться в лес и горы, где и погибали, так как грабители были настороже, а ответственности за то, что убил белогвардейского офицера, конечно, никакой не было. Решил и я переехать в самый отдаленный в горных трущобах аул Даутский, к родным Кочкарова.

День моего выезда из Большого Тебердинского аула совпал с прибытием туда «дорогих товарищей». Не доезжая половину пути до Сентинского (Преображенского) монастыря, нам надо было свернуть вправо, переправившись через реку Теберда. На переезде поехали с моей двуколкой Кочкаров и мой казак Василек.[58] Я с женой,[59] не доезжая полторы версты до переезда, переправились верхом вброд через Теберду и, отъехав с версту от реки, остановились на кургане возле леса поджидать своих. Вдруг вижу: по дороге, по левому берегу реки, мчится группа всадников и три тачанки. Нетрудно было догадаться, что это «товарищи», так как навстречу им из Тебердинского аула выезжали на тачанках учитель Халилов, старшина Бельсеров и другие, а кроме того, из местных жителей никто так быстро не ездил по горным дорогам (большевики, боясь каждого куста, проскакивали угцелье наметом). Но где же мои попутчики с вещами? Ищу, взяв бинокль, и наконец обнаруживаю их в лесной балке, скачущих от реки в лес, а двуколку, самостоятельно, без казака двигающуюся по течению реки к нашему берегу. Подъезжают и мои попутчики. Оказывается, у переезда они почти столкнулись с красными, подумали, что красные их заметили, бросили двуколку и скрылись в лесу. Жеребец, запряженный в двуколку, переправился по реке за ними самостоятельно.

Нам предстоял очень трудный двухдневный переход по крутым и скалистым горным тропам, занесенным снегом, а от реки Теберда начинался крутой подъем (надо было переходить на вьюки). Решили заночевать. Кочкаров с приехавшим своим другом с темнотой отправились в аул в 10 верстах от нас узнать новости.

Возвратившись ночью, Кочкаров рассказал нам, что «товарищи» в ауле ведут себя хорошо (действительно, эта партия под командой бывшего офицера Смирнова, расстрелянного потом большевиками за укрывательство офицеров и сочувствие контрреволюции, вела себя отлично) и этим подкупили некоторых офицеров, которые сдались. Многим Смирнов выдал пропуска, и они ушли к станице Баталпашинской. Большое число сдавшихся офицеров после были расстреляны в Баталпашинской, а между ними и генерал Абашкин — кубанец, атаман Баталпашинского отдела.[60]

С рассветом мы двинулись в путь и, преодолев трудности, не поддающиеся описанию, на второй день к вечеру были у места назначения. Аул Даутский — медвежий угол, оторванный от мира. Приняли нас новые покровители хорошо. Мне с женой отвели комнату, и мы зажили. Сами рубили дрова, готовили пищу, стирали. По вечерам собирал горцев (я назвал себя «Измаил Заурбеков»), и ко мне все относились как к мусульманину, но знали, что я генерал. Устраивал для молодежи всевозможные игры, меня с женой они полюбили. Часто горцы заходили ко мне выпить чая и покурить.

Сведения о том, что происходило вне Даута, доходили до нас редко, преувеличенные и в затейливых красках. Но о сдаче нашей армии на побережье и об эвакуации в Крым я узнал. Жизнь потекла у нас по мирному образцу, но оторванность, неизвестность и безнадежность терзали сердце, а в скором времени к душевным переживаниям добавились и физические лишения.

По доходившим слухам большевики в Баталпашинской узнали, что я скрываюсь в Карачае, следили за мной, но вначале не тревожили, а потом поручили некоторым карачаевцам, предавшимся красным, изловить меня. С этого времени начинаются наши скитания по кошам, лесам и пещерам — сколько обид и лишений пережито нами!

Мы мечемся от подножья, из сараев, до горных пещер на громадных каменистых высотах, в которых я и жена проводили недели, получая пищу по ночам. Наконец, я не выдерживаю этой травли, и мы тайком переселяемся вновь в Верхнетебердинский аул.

Поведение большевиков на Кубани до восстания

15 марта 1920 года вся Кубанская область была уже в руках большевиков. Накануне ставка из Новороссийска перебралась в Крым. Администрация на Кубани сменилась, и в станицах атаманы были заменены председателями ревкомов. Большевики не мешали населению в выборе предревкомов и обращались с жителями поначалу хорошо: никаких убийств, грабежей, реквизиций и даже оскорблений не было со стороны победителей, за все казакам щедро платили деньги.

В своих воззваниях большевики говорили, чтобы казаки бросали фронт и расходились по станицам; что они не варвары, которые были в 1918-м, а завоевывают Кубань для того, чтобы «освободить ее от ига добровольцев, чтобы дать мир, покой и свободу местному населению».

Не трогали вначале и офицеров, оставшихся в станицах. Отошедшая от Черноморского побережья (после эвакуации добровольцев и сдачи Кубанской армии) Красная армия разместилась гарнизонами по станицам, а линия горных станиц вдоль Кавказских гор была занята кордонами, так как они знали, что в лесах скрывается много «контрреволюционеров» и «белых бандитов» (так называли они всех своих политических противников).

В апреле 1920 года части красных начали спешно уходить на Польский фронт, а из Центральной России в станицы понаехали коммунисты. Предревкомы начали заменяться по станицам прибывшими коммунистами, а секретарей (станичных писарей), вопреки их желанию, начали перемещать из одной станицы в другую. Новые предревкомы приступили к организации местной милиции, набирая в нее самый низменный элемент (пьяниц, конокрадов, местных коммунистов и всех бездомных босяков), и им удалось создать команды, готовые убивать всякого, даже своих родных, за деньги.

Офицеров, зарегистрировав, отправляли в Центральную Россию или на север, а многих расстреливали при отделах и на попутных станциях. У жителей все взято на учет (хлеб в зерне, кормовое зерно и сено, лошади, рогатый скот, свиньи, овцы, домашняя птица, пчелы и другое), и, определив норму расходов для каждого двора, на расходование остального наложили строжайший запрет. Население, привыкшее без контроля пользоваться собственным, просто взвыло. Некоторые осторожные и не верившие заверениям большевиков с самого начала все попрятали.

В станицах начинает процветать сыск, отбирают строевых лошадей, седла и обмундирование (оружие было сдано уже раньше). В конце апреля было приступлено к насильственным реквизициям хлеба, рогатого скота, и население сразу поняло, в какую тряску оно попало — начинаются проклятия, вздохи, сожаления по утраченной свободе. Милиция беспощадна: грабит, убивает, расстреливает, многих выдают местные бездомные.

В мае население начинает открыто возмущаться, по ночам убивать милиционеров-коммунистов и бежать под покров леса в горы. Станицы, не выполнившие разверсток, хлебных или рогатого скота, подвергались террору. Население, обманутое большевиками, готово восстать.

Подготовка к восстанию, жизнь в горах Карачая

Скрываясь по медвежьим углам Карачая, я зорко следил за поведением населения и большевиков. Еще в ауле Даут карачаевцы мне говорили: «Твоя нюжна разбивать таварищ большевик». Но, попрятав в горные трущобы свой скот, они не чувствовали на себе большевистской руки — большевики очень побаивались проникать в глубь гор.

Перебравшись в Верхнетебердинский аул, куда из станиц часто приезжали жители за лесом, я подробно знал от казаков происходящее в станицах. Побывав несколько раз в монастыре, я через монашек связался с казаками из различных станиц, ближайших к горам, а в глубь Кубанской области посылал письма с казаками, приезжавшими за лесом. Они прятали мои письма в сосновые стволы, просверливая в дереве гнезда буровами, — всех едущих с гор обыскивали.