Маргарет Митчелл - Унесенные ветром. Мировой бестселлер в одном томе

• Название: Унесенные ветром. Мировой бестселлер в одном томе
• Автор: Маргарет Митчелл
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2014

Великая сага о Гражданской войне в США и о судьбе своенравной и готовой идти по головам Скарлетт О'Хара была впервые опубликована 70 лет назад и не устаревает по сей день. "Унесенные ветром" - единственный роман Маргарет Митчелл, за который она - писательница, эмансипе и защитница прав женщин - получила Пулитцеровскую премию.  Это книга о том, что любовь к жизни бывает важнее любви; потом, когда рывок к выживанию успешно завершен, любовь становится предпочтительнее, но без жизнелюбия умирает и она.

---

«Он пишет ей совершенно идиотские письма, — думала Скарлетт. — Если когда-нибудь мой муж вздумает писать мне такую галиматью, ему достанется от меня на орехи! Господи, даже письма Чарли — и те были лучше».

Она перебирала пальцами уголки писем, разглядывая даты, стараясь припомнить содержание каждого письма. В них не было красивых описаний сражений и биваков, как в письмах Дарси Мида к его родителям или в письмах бедняжки Далласа Маклюра к его сестрам-перестаркам. Мисс Фейс, и мисс Хоуп, и Миды, и Маклюры с гордостью читали эти письма всем соседям, и Скарлетт не раз испытывала втайне стыд, что Эшли не пишет Мелани таких писем, которые интересно было бы почитать в швейном кружке вслух.

Казалось, Эшли в этих письмах вообще старался обходить войну молчанием, словно хотел провести некую магическую черту, отделить себя и Мелани от своего времени, отгородиться от всех событий, которые произошли с того памятного дня, когда слова «форт Самтер» были у каждого на устах. Словно он старался убедить себя в том, что никакой войны вообще нет. Он писал Мелани о прочитанных вместе книгах, о спетых вместе романсах, о старых друзьях и о местах, которые он посетил во время своей поездки в Европу. Все его письма были пронизаны тоской по Двенадцати Дубам, и листок за листком он вспоминал охоту и долгие прогулки верхом по тихим лесным просекам под холодным звездным небом, и пикники, и рыбную ловлю, и тихие лунные ночи, и пленительный величавый покой старого дома.

Скарлетт вспомнились слова только что прочитанного письма: «Никак не то, что произошло! Никак не это». И она услышала в них крик измученной души перед лицом чего-то ужасного, чего нельзя принять и от чего некуда скрыться. Слова эти ставили ее в тупик: ведь если Эшли не страшны ни раны, ни смерть, так чего же он тогда боится? Она старалась разобраться в этих сложных мыслях.

«Война нарушила его покой, а он… он не любит того, что угрожает его покою… Как я, например… Он любит меня, но боялся жениться на мне, боялся, что я нарушу уклад его жизни, образ мыслей. Нет, не то чтоб боялся, это неверно. Эшли не трус. Какой же он трус, если его имя упоминается в донесениях, и полковник Слоан прислал Мелли письмо и описал, как храбро Эшли сражался, как он повел своих солдат в атаку. Когда он хочет чего-то достигнуть, нет человека смелее и решительнее его, но… Он живет в том мире, что внутри него, а не в том, что его окружает, и не хочет слиться с ним… И он… О, я не знаю, как это назвать! Если бы тогда, год назад, я понимала это, он бы женился на мне, я знаю».

Она стояла, прижав письма к груди, и с нежностью думала об Эшли. Ее чувство к нему не изменилось — оно было таким же, как в тот день, когда она впервые поняла, что любит его. Как в то мгновение, когда ей было четырнадцать лет и она стояла на крыльце в Таре и увидела, как он подъезжает верхом к дому, улыбается и волосы его золотятся в лучах утреннего солнца. И увидев, обмерла. И сейчас она все так же, как та девочка-подросток, преклонялась перед этим мужчиной, совсем его не понимая, и восхищаясь теми сторонами его натуры, которые были ей самой чужды. Ее любовь все еще была детской мечтой о Прекрасном Принце, не требующей ничего, кроме поцелуя и признания, что и он ее любит.

Прочтя письма Эшли, Скарлетт уже не сомневалась, что он любит ее, хотя и женился на Мелани, и ей, в сущности, было довольно этой уверенности. Она была еще так молода, и душа ее так нетронута. Близость с Чарлзом, его неловкие стыдливые ласки не смогли пробудить тлевшего в ней подспудного огня, и ее мечты об Эшли не шли дальше поцелуя. В те короткие лунные ночи, проведенные с Чарлзом, ее чувства еще не пробудились, она еще не созрела для любви. В объятиях Чарлза она не познала ни страсти, ни подлинной нежности, ни высокого накала чувств в слиянии душ и тел.

Плотская любовь была для нее просто уступкой непонятной одержимости мужчин, которую женщина не в состоянии разделить, — чем-то постыдным и мучительным, неизбежно ведущим к еще более мучительному: к родам. Эта сторона брака не являлась для нее неожиданностью. Накануне свадьбы Эллин намекнула ей, что супружеские отношения включают в себя нечто такое, что женщина должна переносить стоически и с достоинством, а из перешептываний других матрон в дни ее вдовства она почерпнула лишь подтверждение этим словам. И Скарлетт была рада, что и брак, и брачная постель — все это для нее позади.

Да, это осталось позади — но не любовь. Ведь ее любовь к Эшли была чем-то совсем иным, отличным от супружеской любви и страсти, чем-то невыразимо прекрасным и священным, и чувство это крепло день ото дня, вынужденное таиться в молчании, питаясь неиссякаемыми воспоминаниями и надеждой.

Она вздохнула и аккуратно перевязала пачку писем ленточкой, снова и снова раздумывая над тем, что отличало Эшли от всех, но ускользало от ее понимания. Она продолжала над этим размышлять, стараясь прийти к какому-то выводу, но, как обычно, задача эта оказалась непосильной для ее незрелого ума. Она положила письма обратно в шкатулку и захлопнула крышку. Внезапно ей припомнились последние строки только что прочитанного письма, в которых упоминалось имя Ретта Батлера, и она нахмурилась. Как мог Эшли придавать значение словам, произнесенным этим низким человеком год назад? Это странно. Он, несомненно, негодяй, хотя, надо отдать ему должное, — танцует божественно. Только негодяй мог сказать о Конфедерации то, что она слышала от него на благотворительном базаре.

Она направилась к трюмо, окинула себя одобрительным взглядом, пригладила выбившиеся из прически темные пряди. Вид белоснежной кожи и чуть раскосых зеленых глаз, как всегда, поднял ее настроение. Она улыбнулась, и на щеках заиграли ямочки. Вспомнив, как ее улыбка всегда восхищала Эшли, она выбросила капитана Батлера из головы и с удовольствием полюбовалась на свое отражение в зеркале. Мысль о том, что она любит чужого мужа и только что тайком прочла его письма, адресованные жене, не потревожила ее совести и не омрачила радости, которую давало ей сознание своей молодости, очарования и окрепшая уверенность в любви Эшли.

Она отперла дверь и, спускаясь вниз по винтовой лестнице, запела «В час победы нашей». На сердце у нее было легко.

Глава XII

Но хотя побед было одержано немало, война все еще длилась и люди уже перестали говорить: «Еще одна, последняя победа — и войне конец», — и перестали называть янки трусами. Теперь всем становилось ясно, что янки далеко не трусы и, чтобы одолеть их, потребуется одержать еще немало побед. Но все же победы были — генерала Моргана и генерала Форреста в Теннесси, а впереди маячила триумфальная победа во втором сражении при Булл-Рэне — она представлялась столь очевидной, словно с янки уже были сняты скальпы. Но пока что за эти будущие скальпы приходилось платить дорогой ценой. Госпитали и дома Атланты были переполнены больными и ранеными, и все больше и больше женщин появлялось в трауре, а унылые ряды солдатских могил на Оклендском кладбище становились все длиннее и длиннее.

Бумажные деньги, выпускавшиеся Конфедерацией, катастрофически обесценивались, а стоимость продуктов и одежды так же катастрофически росла. Тяжелое бремя податей начало сказываться на рационе жителей Атланты. Пшеничная мука становилась редкостью и так вздорожала, что кукурузный хлеб понемногу вытеснил бисквиты, вафли и сдобные булочки. Из мясных лавок почти исчезла говядина, баранины тоже оставалось мало, и стоила она так дорого, что была по карману лишь богачам. Впрочем, в свинине, битой птице и овощах недостатка пока не ощущалось.

А корабли северян все ужесточали блокаду южных портов. Чай, кофе, шелка, корсеты из китового уса, одеколоны, журналы мод и книги становились малодоступной роскошью. Цены даже на самые дешевые хлопчатобумажные ткани взлетели так, что дамы, вздыхая, взялись за переделку прошлогодних нарядов в соответствии с требованиями нового сезона. Ткацкие станки, годами покрывавшиеся пылью на чердаках, перекочевывали вниз, и в каждой гостиной можно было увидеть рулоны домотканых материй. Все — женщины, мужчины (в военной форме и в гражданской одежде), дети, негры — все ткали. Серый цвет — цвет мундиров армии конфедератов — почти повсеместно исчез, уступив место орехово-желтому оттенку домотканой одежды.

Уже и госпитали начинали ощущать нужду в хинине, каломели, хлороформе, опиуме, йоде. Использованные бинты и марля стали слишком большой драгоценностью, чтобы их выбрасывать после употребления, и все дамы, работавшие в госпиталях, возвращались домой нагруженные корзинками с окровавленным перевязочным материалом, который надлежало выстирать, выгладить и снова пустить в дело.

Но для Скарлетт, едва освободившейся от пут вдовства, эти военные дни протекали весело и оживленно. Некоторые ограничения в пище и нарядах не могли испортить ей настроения — так была она счастлива, вырвавшись на волю.