Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

• Название: Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
• Автор: Арсений Несмелов
• Издательство: Альманах "Рубеж"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-85538-026-7, 5-85538-027-5

Собрание сочинений крупнейшего поэта и прозаика русского Китая Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского; 1889–1945) издается впервые. Это не случайно происходит во Владивостоке: именно здесь в 1920–1924 гг. Несмелов выпустил три первых зрелых поэтических книги и именно отсюда в начале июня 1924 года ушел пешком через границу в Китай, где прожил более двадцати лет.

Во второй том собрания сочинений вошла приблизительно половина прозаических сочинений Несмелова, выявленных на сегодняшний день, — рассказы, повести и мемуары о Владивостоке и переходе через китайскую границу.

---

— Что ты писал?

— Рассказик.

— Про что?

— Про тебя, про себя.

— Про меня? Что можно про меня написать? Можно прочитать?

— Можно.

Оля берет листики, выравнивает их и, шевеля губами, читает первую страничку. Но начало ей кажется скучным. Она спрашивает:

— Сколько ты получишь за это?

— Мало. Рублей семь.

— Мало? Ты знаешь, сколько я зарабатывала в мастерской? Двенадцать гоби в месяц. А ты за три часа получишь столько денег. Ты стучал не больше двух часов. Я бы на твоем месте только бы и делала, что писала.

Она поднимает голову и смотрит на Власова. Власов лежит на кровати навзничь, руки под головой. Глаза закрыты. Он бледен и тяжело дышит.

«Не умирает ли он?» — испуганно думает Оля и пересаживается с дивана на край постели. Власов поднимает руку, двигает пальцами. Оля дает ему свою руку, и он слабо ее пожимает. Но когда она касается губами его губ, он отстраняется и трясет головой.

— Сейчас пройдет, — говорит он. — Посиди тихонько.

Молчат. Оля думает.

Потом они целуются. Пообедать в этот день они так и не собрались. Но зато они хорошо поужинали в ресторане. И я был с ними, пил за их здоровье и счастье.

ПОРТРЕТ ЛУКИ ПАЧЧИОЛИ[57]

I

Началось с того, что Ивану Никаноровичу Телятникову, бухгалтеру солидной фирмы «Робинсон и сын», сослуживец сказал здороваясь:

— Вчера вашу супругу встретил. С Тезеименитовым шла, с шахматистом.

Это было утром, служащие только что собирались. Потирая озябшие руки — дело происходило зимой, — Телятников что-то пробурчал в ответ и направился в свой кабинетик. На другой день кто-то уже другой и не на службе опять сообщил Ивану Никаноровичу о том же:

— Вчера вашу Марь-Ивановну в магазине повстречал. С Тезеименитовым была.

И пошло, и поехало — всё чаще и чаще, как бы вскользь, между прочим, сослуживцы и знакомые стали сообщать бухгалтеру о том, что они видели его супругу, и всегда вместе с нею упоминался Тезеименитов. Их встречали то на улице, то на бульварах, то на реке. Иногда они просто шли, иногда «прогуливались под ручку», иногда болтали и были веселы, иногда же «Марь-Ивановна чего-то грустная была».

В начале Иван Никанорович не обращал внимания на эти сообщения, сейчас же забывал о них; потом они на несколько минут начали портить ему настроение, и, наконец, он стал даже бояться их, потому что, в конце концов, понял, что эта информация, касающаяся его супруги, поступает к нему неспроста, что она вынуждает его к каким-то действиям. Но ни на какие посторонние дела и действия Иван Никанорович совершенно не был способен. Лучший бухгалтер в городе, высокий мастер счетоводного искусства, он, в сущности, любил только свое дело, интересовался только им и ничего больше знать не хотел. Даже то, что касалось его жены и собственной чести, оказывалось где-то в стороне от главной линии его жизни и только мешало отдаваться полностью любимому занятию.

Такие люди изредка встречаются в каждой профессии, и Иван Никанорович Телятников был одним из них. Он, ученый счетовод, любил бухгалтерию до страсти, как художники и музыканты любят свое искусство. И он не отказывал себе в удовольствии глубокомысленно поговорить с сослуживцами о бухгалтерии, причем в его речах этот, казалось бы, такой сухой предмет вдруг оживал и становился интересным.

— Вот вы, молодой человек, — говорил он кому-нибудь из своих помощников, великому путанику в счетоводстве, — вы думаете, наверно, что бухгалтерия так себе, мелкое дело? А знаете ли вы, что великий Гёте сказал о двойной бухгалтерии, великий немецкий поэт? Не знаете? Так я вам скажу: что двойная бухгалтерия — одно из красивейших изобретений человеческого духа. Да-с, так у Гёте и сказано — духа! А знаете вы, где в первый раз о бухгалтерии упоминается? Не знаете, конечно. Так я вам и это доложу. В Библии. Что, глаза раскрыли? Да, батюшка, в Библии, в книге Премудрости, глава сорок вторая, стих седьмой. Там каждому сыну Израиля приписывается: «Если что выдаешь, так выдавай счетом и весом и делай всякую выдачу и прием по записям».

И, с чувством глубокого превосходства взглянув на растерявшегося и даже иногда несколько испуганного собеседника, продолжал:

— А отцом двойной бухгалтерии был итальянский ученый муж Лука Паччиоли, почему она и называется итальянской. Это, батюшка мой, целая великая наука, а вы халатничаете. Да-с!

И с миром отпускал нерадивого счетовода.

Но если Телятников журил нерадивых, то с великой охотой приходил он на помощь счетоводам неспособным или неудачливым. Если кто-либо из них, просчитав где-то копейку и пробившись с поверкой с полдня, робко подходил к нему и просил помощи — такому человеку отказа не было. В таких случаях Иван Никанорович гордо выпрямлялся, взгляд его загорался, как у полководца перед сражением, он брал из рук младшего сослуживца счетные книги и углублялся в работу, не щадя ни труда, ни времени. В облаках табачного дыма, в стуке костяшек, в звяканьи счетной машины он вдохновенно работал, отыскивая копейку-дезертирку. И находил ее.

Это была победа, и Иван Никанорович торжествовал ее. Он звал в кабинет подчиненного, и надо было видеть, каким величественным жестом его указательный палец втыкался в то место страницы счетной книги, где им была отыскана затерявшаяся единица. Тут было и величие, и сознание своего превосходства, и снисхождение к неудачнику. Ибо ко всем незаурядным качествам Ивана Никаноровича надо еще прибавить и доброту эту доброту сотоварищи и подчиненные любили ученого бухгалтера. Пожалуй, именно любовью к Телятникову и объяснялось их добросердечное желание предупредить коллегу о слишком участившихся встречах его супруги с господином Тезеименитовым. Но, повторяю, как всякая неуклюжая услуга, это доставляло бухгалтеру только неприятность, портило ему настроение.

Своей молодой супругой, Марией Ивановной, красивой дамой с тонким личиком, Иван Никанорович был вполне доволен. Она заботилась о нем, содержала в порядке его гардероб и хорошо кормила, соблюдая все указания доктора, ибо за последний год супруг стал прихварывать желудком — его то поташнивало, то давило под ложечкой. Она никогда не таскала его по вечерам ни в кино, ни в театры, ни на маджан, вполне предоставляя ему его вечера, которые тот целиком употреблял на то, чтобы, копаясь в чужих бухгалтерских книгах, находить в них промахи, ошибки или жульничество. Причем работу на дом брал не столько ради приватного заработка, ибо жалование получал отличное, сколько ради славы, которую любил.

Мария Ивановна называла Ивана Никаноровича Ванюшей, папочкой и даже в минуты особой нежности — «моей счетной машиночкой»; она целовала его, когда это полагалось, но постель стелила ему в кабинете, на чудном кожаном диване: «Чтобы папочка работал сколько он хочет. А то он стесняется, раздеваясь и ложась баиньки, будить свою верную Мурку».

И Иван Никанорович ценил эту заботливость о нем его супруги и жил с ней покойно и счастливо.

И вдруг какой-то Тезеименитов! Что за дикая фамилия? Никакого Тезеименитова он не знал и даже не мог припомнить человека с такой фамилией. Что за Тезеименитов, откуда он? Зачем он нужен в его размеренной, покойной и ученой жизни? Но упоминания знакомых и сослуживцев о встречах Марии Ивановны с этим таинственным человеком всё продолжались, продолжались неуклонно, теперь уже с какими-то худо скрываемыми полуулыбочками. И вот однажды, возвратясь со службы, Телятников решил поговорить по этому поводу с Марией Ивановной. И между ними произошел такой разговор.

И.Н. (за обеденным столом, засовывая салфетку между верхней и следующей пуговицами жилета). Мурочка, кто это такой, Тезеименитов?

М.И. (зарозовев, явно — от неожиданности вопроса). Тезеименитов? Какая странная фамилия! Я не знаю такого, не могу припомнить.

И.Н. (не замечая перемены в лице жены, наливая воду в стакан). Не знаешь? А мне сказали, что ты вчера каталась с этим Тезеименитовым с горки на реке.

М.И. (уже совершенно красная и обозленная). Вот как! Ты начинаешь слушать сплетников и… оскорбляешь жену! Уж этого я от тебя никак не ожидала!

И.Н. (удивленно). Я оскорбляю тебя? (Смотрит на нее.) Почему ты волнуешься, дорогая? Какие же тут сплетни, если ты вчера с кем-то каталась с горки? Но почему всегда Тезеименитов? Мне уже с полгода все говорят о нем, только я забывал тебя спросить. Такая странная фамилия!

М.И. (успокаиваясь). Тезеименитов?.. Ах да, вспомнила! Это один шахматист.

И.Н. (вскидывая густые, седеющие брови). Да, да, мне говорили — шахматист. Ты стала играть в шахматы? Выучилась? Это я одобряю — шахматы родственны бухгалтерии. Ведь я тебе, кажется, говорил, что Лука Паччиоли, отец двойной итальянской бухгалтерии, был в то же время и выдающимся шахматистом. Он даже написал трактат о шахматной игре. Он был монахом, этот Паччиоли. В то время все ученые люди были монахами. Почему бы тебе не пригласить этого Тезеименитова к нам?