Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В первый том Собрания сочинений Николая Вирты вошел роман «Вечерний звон». В нем писатель повествует о жизни крестьян деревни Дворики в конце XIX — начале XX века, о пробуждении сознания трудового крестьянства и начале революционной борьбы на Тамбовщине. Действие романа предвосхищает события, изображенные в широко известном романе «Одиночество».

---

Вечером вздует Настасья Филипповна лампу, пристроится на лежанке. Напротив у стола сидит Флегонт и слушает ее, и плывут перед ним картины ее прошлой жизни. Бестужевские курсы, неудачное замужество, нелегальный кружок, «Народная воля», потом «Черный передел», обращавшийся не только к мужикам, но и к рабочим, тайные посещения фабрик с мятежными прокламациями, пьяница и негодяй муж, выдавший жену охранке… Мать умерла вскоре после того, как ее Настенька попала в тюрьму Отец, почтовый чиновник, жил в Питере, присылал дочери два-три рубля в месяц, отрывая их от скудного жалованья. После каждой поездки к нему Настасья Филипповна возвращалась с разбитым сердцем: отец погибал от чахотки, и не было денег, чтобы подлечить его.

В Дворики она ехала, мечтая понять народ. Затем последовало крушение всех надежд. И началась серая, безотрадная жизнь без всякой надежды на будущее.

Рассказывала она Флегонту о Петербурге, о тюрьме и Сибирской ссылке, постепенно пробуждая в нем интерес к жизни за пределами села. Потом как-то невзначай заговорила о фабричном люде. Так, мало-помалу Настасья Филипповна открыла Флегонту мир, неведомый ему: мир рабочих, погибавших от непосильной работы, как гибнут сельские бедняки, но в отличие от них — сплоченных, борющихся, нащупывающих пути к порядкам совсем иным.

Говорила она Флегонту о Герцене, Добролюбове и Чернышевском, вспоминала Плеханова и утверждала, что есть в России немало людей, которые и теперь учат рабочих, как надо добыть права себе и свободу для всех людей труда.

Все это с трудом воспринималось Флегонтом. Многое из рассказов учительницы он просто не понимал, а она не могла толково объяснить ему то, что знала, да и путаницы в ее мыслях было много. Настасья Филипповна еще верила в некую таинственную и могучую силу сельской общины, способную сделать в России нечто неслыханное и покончить с варварскими порядками.

Правда, то, что она видела в деревне, подрывало ее веру в символического мужика-бунтаря. На ее глазах мужик либо при помощи всяких махинаций выходил в кулаки, либо подобно Андрею Андреевичу продавал свои руки мироеду или Улусову, а прочие шатались туда-сюда: и в кулаки их тянуло, и нищета петлей-удавкой висела на шее.

Рабочим, жизнь которых Настасья Филипповна знала плохо, она не верила.

Бывая в Питере, навещая друзей, Настасья Филипповна слышала о борьбе между народниками и марксистами, но не принимала последних в расчет, считая их учение слишком сложным и для рабочего люда непонятным.

Думая так, Настасья Филипповна не могла внушить Флегонту, что именно пролетарии будут в первых рядах революции и они поведут за собой мужиков. Однако, когда Флегонт пришел к мысли, что он лишний рот в семействе, Настасья Филипповна посоветовала ему поискать счастья и куска верного, хоть и горького, хлеба не где-нибудь, а на фабрике или на заводе. На эту же мысль она навела в свое время сына Андрея Андреевича Ваню.

4

Из всего, что Флегонт услышал в бесконечных беседах с Настасьей Филипповной, он понял только одно: этого плохого царя надо скинуть. Найдется хороший царь и сделает для мужиков все, о чем писано в Грамоте и в Книге Печатной: землю даст и объявит большую волю. О том, что новый царь может оказаться ничуть не лучше теперешнего, Флегонт не думал.

Немалых трудов стоило Настасье Филипповне растолковать Флегонту, что дело вовсе не в плохом теперешнем царе, что царей надо отменить повсеместно и навсегда. И не только царей, но и всех, кто их поддерживает, на ком строят они свою силу.

Как-то они разговорились о новых порядках, которые должны быть установлены после «отмены царей».

— С нашим народом, — сказал Флегонт, — каши не сваришь. Это что лебедь, рак да щука. Каждый желает врозь. Да вот, к примеру, наша семья. Всяк хочет жить по-своему, а помирить их нет никакой возможности. Им поводырь нужен, крепкий поводырь. Одни они из этой лужи не вылезут. Но поводырь должен быть не из мужиков — они его не признают.

— Э, много ты знаешь о мужиках! — сердито перебила его Настасья Филипповна. — Вертишься около горна да в своей избе, а что кругом делается, тебе будто нипочем. Вот, скажем, твой отец занимается бесполезной тяжбой с Улусовым… Бесполезной потому, что Улусов, конечно, победит. За него судьи и царские законы.

— У нас Грамота имеется, — рассеянно вставил Флегонт.

— Неужели ты веришь этой сказке? — Настасья Филипповна не на шутку рассердилась. Ее жилистая шея покраснела от гнева. — Сколько раз мы толковали…

— Погодите, Настасья Филипповна. Болтают, будто зарыта в кургане у Лебяжьего озера Книга Печатная. Рылся я в кургане. Одни черепки да кости. Но должна быть другая, настоящая книга, где все о правде написано, и как добыть ее, и как народ к ней вести. Сами знаете наших… Орут, ровно стадо. Ими малый ребенок может вертеть в разные стороны. А силы своей не знают.

— Я же говорила тебе: и еще одна сила есть.

— Возможная вещь. Я же мастеровщину только по Ваньке да по вашим разговорам знаю. Хотя и сам вроде бы мастеровой.

— Не совсем, — улыбнулась Настасья Филипповна. Ей нравились рассуждения Флегонта, хотя многое в них возмущало ее.

— Верно. Да и не буду никогда настоящим мастеровым.

— Почему же?

— Потому что все мои думы к мужику идут. Сила у них, говорю, большая, да пока еще глупая.

— Ну, не такая уж глупая, положим, Улусов то и дело жалуется на потравы. Не простачки с ним воюют.

— Да ведь всё в одиночку, Настасья Филипповна. Вот и думаю: как бы их всех в кучу собрать. Сами сказывали…

— Рассказывали…

— Виноват… Сами рассказывали, как мужик бунтовал в прежние времена. И теперь бунтует. А чем кончалось? Нет, бунт дело темное, во время бунта головы пьяные. А это дело надо так повести, чтоб у всех в головах было светло: зачем идем, чего хотим. Тут криком не возьмешь, люди должны разуметь, что делают.

Флегонт передохнул, а Настасья Филипповна снова улыбнулась. Как он все начал понимать!

— Да, но ты, Флегонт, все путаешь. Сам сказал — все они врозь.

— Врозь, врозь, — согласился Флегонт, — в том-то и беда! Да было бы то горе в полгоря, но ведь в чем соль? Тот же наш Петька… Да разве он о мужицкой беде думает? Он, проклятый, только о том хлопочет, как бы из мужицкой слезы деньгу делать. Если Петьку вовремя не подкосим, он мужику на загривок сядет.

— Может, ты и прав. Но я хочу опять о книге… Нет такой книги, наивный ты человек!

— Да я не про ту, что будто в кургане! — с отчаянием воскликнул Флегонт. — Я о той книге, настоящей, в которой все есть о земле и правде. Должна быть такая книга. Весь свет обыщу, а найду.

— Вот вздор! А если не найдешь?

— Тогда что ж? Тогда всем мужикам идти по миру. Тогда всей нашей земле разорение. Но того быть не может! — с силой сказал Флегонт. — Не может того быть, чтобы наш народ погибнул. Есть такой человек! От всего мира ему поклонюсь: выведи нас на верный путь, скажи, как добыть правду, с чего начинать, чтоб царей и бар скинуть.

Настасья Филипповна насмешливо качала головой.

— Опять ты несешь несусветную чепуху. Да нет на свете какой-то особенной мужицкой правды!

— Да я не только о мужицкой! Я тому человеку все, что знаю, выложу. Я его в этот омут с головой окуну. Тут что главное? Главное, чтоб дошло до мужицкой башки, что они сила великая…

— Ага, — обрадовалась Настасья Филипповна. — Вот наконец ты выбрался из своих благоглупостей. Но, дорогой мой, чтобы выложить тому человеку всю правду, ее надо знать. А много ли, повторяю, ты знаешь? Вот, например, мужики очень охочи слушать всякое про начальство. Ты хоть словом обмолвился с ними о том же Улусове? Конечно, тут нужна осторожность, но, надеюсь, у тебя хватит ума…

— Время не доспело, — хмуро заметил Флегонт. — Молодо-зелено. Слушать не пожелают.

— А вдруг? И вот еще что скажу. Попробуй разобраться в том, как живут люди, о чем думают, как власти и помещики блюдут свой интерес. Тогда все, что ты из книжек выучил, сразу оживет, понимаешь ли? Надо книжки читать и жизнь знать. Без этого будешь ты пустозвоном. А их у нас хоть отбавляй. Хотя бы тот же Викентий…

— О нем вы напрасно, — отмахнулся Флегонт.

5

Совет учительницы он намотал на ус, перестал сторониться людского общества, повадился ходить на сходки, безмолвно сидел в сторонке, слушал, наблюдал, порой улыбкой поощрял Андрея Андреевича, когда тот выходил на середину круга и с места в карьер начинал вопить о сельских делах и поносить начальство; сельского старосту в такие часы холодным потом омывало!..

Иной раз у сторожевской избы собирались соседи, — покурить, посудачить о том, о сем. И вот как-то Флегонт вставил такое хлесткое словцо насчет начальства, что мужики долго хохотали, схватясь за животы.

С того дня Флегонт все чаще и чаще вставлял свои словечки, заставлявшие мужиков смеяться до упаду.