Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В первый том Собрания сочинений Николая Вирты вошел роман «Вечерний звон». В нем писатель повествует о жизни крестьян деревни Дворики в конце XIX — начале XX века, о пробуждении сознания трудового крестьянства и начале революционной борьбы на Тамбовщине. Действие романа предвосхищает события, изображенные в широко известном романе «Одиночество».

---

Помимо двух тысяч тамбовских помещиков, собранных в Саров губернским предводителем дворянства князем Чолокаевым, на торжества прибыло более ста пятидесяти тысяч мужиков. За их процветание государь не пил, с ними он не обедал. Как писали газеты, он лишь «изволил милостиво поговорить» с мужиками, выстроенными в два ряда на пути следования царской семьи.

Среди пяти тысяч пейзан, стоявших двойной шеренгой от железнодорожной платформы до монастыря, две тысячи были одетые под мужиков чины полиции и охраны, вызванные из Питера, Москвы, Варшавы, Саратова и Нижнего. Остальные три тысячи были действительно завербованные мужики — преимущественно окрестные кулаки.

Царь, трубили газеты, едет в Саров молиться богу и просить угодника Серафима о ниспослании ему наследника… Государь совершает богомолье вместе со своим любимым и его беззаветно любящим народом… Повторяются добрые старые времена добрых старых русских царей. Поездка еще крепче сплотит воедино самодержавие, православие, народность…

Газеты не писали, что несколько войсковых корпусов охраняли «единение» государя с народом на протяжении всего пути царского поезда от Петербурга до Сарова. В пригородах Москвы, мимо которых мчался поезд их величеств, запечатали чердаки и чердачные окна, а к каждым воротам и калиткам поставили городовых. Перед самой поездкой фон Плеве, в неусыпных заботах об умилительном единстве государя и его народа, приказал выслать из Москвы, Арзамаса и прочих городов двадцать две тысячи подозрительных личностей.

Вдобавок к пяти тысячам кулаков и переодетых полицейских, приветствовавших и охранявших царя по дороге от платформы до монастыря, Плеве поставил тройную цепь войск. Но и этого показалось мало. Хотя кулаки и их бабы были просеяны через три полицейских сита, Плеве приказал каждой деревне, откуда они вербовались, присвоить свой цвет рубах: одной деревне синий, другой — красный, третьей — синий с красным.

— Ежели среди пейзан, паче чаяния, будет обнаружен крамольник, — поучал Плеве охранку, — по цвету рубахи вы тотчас установите адрес злоумышленника, и ему не уйти от вас.

Дни стояли погожие, царю, его своенравной матушке и не менее своенравной жене все нравилось. Криками «ура» их встречали богато одетые верноподданные: дворяне в расшитых золотом мундирах и при шпагах; чиновники и духовенство (попов в Саров согнали с трех губерний, а митрополитов, архиепископов и епископов со всех концов Руси-матушки), колокола звонили, монастырь выглядел нарядно.

Больше всех старался тамбовский губернатор фон дер Лауниц, истинно русский сын православной церкви, владелец четырех поместий, человек еще молодой и бравый, обладавший не по летам слишком просторным туловищем, сидящим на коротких и кривых ногах. Впрочем, что внешность? Суета! Зато он имел надежный аттестат вешателя и усмирителя, что государь ценил в нем превыше прочих качеств.

Лауниц ежедневно докладывал обожаемому монарху о восторженных чувствах мужиков, собравшихся в Сарове, и о небывалом счастье, которое они испытывают, лицезря царя. Не желая докучать государю, губернатор умалчивал о том, что сто сорок семь тысяч из ста пятидесяти тысяч, прибывших в Саров, живут под открытым небом, что единственная санитарная команда, каким-то чудом оказавшаяся в Сарове, каждый день обнаруживала среди богомольцев тифозных или заболевших оспой, что для народа не открыли столовых и люди выпрашивали куски хлеба у полицейских и солдат, а воду пили из стоячих прудов и гнилых болот.

Николай всего этого не знал и сиял радостью: праздник получился ослепительный, свита выглядела словно ряд начищенных самоваров, пейзане подносили хлеб-соль, попы на каждом шагу возглашали многолетие, трапеза везде преотличная, для выпивки предлогов множество: «За вас, верные мои дворяне!», «За вас, ваше преосвященство!», «За вас, господин губернатор!», «За вас, господа!» — и так с утра до ночи, в тиши собственных покоев, на приемах, в монастырских трапезных, на обедах у митрополитов, у земских начальников, у волостных старшин, за завтраком и ужином, а иной раз и в тесном кружке своих людей из свиты — с вечера и до рассвета.

Впереди Николаю и его жене предстояли еще более приятные развлечения: прогулки по живописным окрестностям, неизменное «ура» на всем пути туда и обратно, счастливые, сытые физиономии верноподданных мироедов, поездка с государыней к источнику святого Серафима, извлечение и перенесение мощей угодника в собор и чудеса, кои должны последовать вслед за прославлением.

Фон дер Лауниц и настоятель Саровского монастыря особенно налегали на эту часть программы: исцеление и прочие чудеса святого ставили на широкую ногу. Проверенный, заранее отобранный, тщательно просеянный контингент подлежащих исцелению был налицо. Особо доверенные лица имели беседу с каждым, за кого старец Серафим в своей неизреченной кротости должен вознести молитву ко господу и преподать свою милость. Задаток в счет будущего полного расчета каждому, на которого должно было снизойти чудо, был выдан.

4

После перенесения гроба с костями и волосами Серафима в Успенский собор из церкви Зосимы и Савватия, где они лежали семьдесят лет, отстояв в неимоверной духоте пятичасовую всенощную, Николай и Аликс ушли в отведенные им покои.

Николай устал. Тяжеленный гроб, куда были переложены кости Серафима, он тащил на своих плечах три версты. Правда, эту печальную необходимость с ним делили губернаторы и великие князья, но все же царские плечи ныли и ноги отказывались служить. Он потел, спотыкался и едва добрался до собора.

Вернувшись домой, Аликс с загадочным видом удалилась на свою половину, а Николай пригласил двоюродного дядю великого князя Петра Николаевича выпить перед отходом ко сну по рюмке коньяку.

Николая ждали бумаги, присланные с курьером из Петербурга. Почти все они были из министерства внутренних дел и касались забастовок, распространяющихся все шире и охвативших весь юг.

Министр всеподданнейше докладывал о неудаче миссии генерала-вешателя фон Валя, о беспорядках, принимающих грозный характер, и требовал войск.

Покусывая ус, царь читал некоторые места из донесений вслух. Дядя сочувственно покачивал головой.

— Бездельники! — гневно сказал Николай, швырнув бумаги на стол. — Довели Россию черт знает до чего! Прости, я сейчас разделаюсь с этим.

Он присел и начал писать на бумагах распоряжения военному министерству о срочной высылке войск в южные города, где положение становилось особенно угрожающим.

Надписи были краткими и энергичными: «Стрелять в этих каналий», или: «Зачинщиков, изловив, — в Сибирь», «Расправиться с бунтовщиками без всякой пощады». Отдав бумаги дежурному генералу, Николай удалился в спальню, снял китель и рубашку, протер вспотевшие грудь и шею одеколоном, переменил белье. Вернувшись в кабинет, он достал коньяк, наполнил рюмки, зевнул, выпил. Выпил и дядя. Потом помолчали, покурили, снова выпили и снова помолчали. Царь хотел пооткровенничать с Петром Николаевичем о том, как ему надоели попы и пейзане, но лень было ворочать языком. Он зевал. Выпили еще по одной, снова закурили; и вдруг государь почувствовал себя бодрым, спать уже не хотелось, зевки прекратились. Еще одна рюмка — и захотелось поговорить о том, о сем, узнать новости, сплетни…

Жердеобразный Петр Николаевич, с желтой, испитой физиономией и шныряющими глазками, сказал:

— Ники, сегодня я познакомился с весьма любопытным человеком.

— Гм! — сказал Николай.

— С губернатором саратовским Петром Аркадьевичем Столыпиным.

— Древняя дворянская фамилия, — заметил Николай, внимательно исследуя ногти. — Читал в гербовнике. Преданные престолу люди, очень талантливый род.

— Совершенно верно, — подтвердил Петр Николаевич.

— Знаю Столыпина — дельный человек, — философически заключил Николай и как бы в подтверждение этой мысли весьма искусно выпустил изо рта дым кольцами почти равного размера.

Петр Николаевич подивился искусству племянника, попробовал сделать такие же кольца, но не удалось и предпочел продолжить разговор:

— Мысли Столыпина, он их изложил мне вкратце, касаются неустройства крестьян. Оч-чень оригинально, Ники. Мне кажется, тебе стоило бы послушать его. — Он выпил еще коньяку, пососал ломтик лимона и выпил подряд еще две рюмки.

— Гм! — выдавил Николай.

— Поверь, Ники, я не стал бы навязывать тебе какого-нибудь прожектера или нудную личность. Тебе и без того надоели все эти дурно воспитанные попы и митрополиты с их постными мордами… Советую выслушать Петра Аркадьевича.

— Не поздно ли? — лениво промямлил Николай: перспектива серьезного разговора после пятичасовой всенощной не привлекала его.

— Никогда не поздно принять разумного, истинно русского и преданного престолу человека, Ники! — наставительно произнес дядя. — Напротив, мы часто раскаиваемся, не выслушав такого человека или выслушав его слишком поздно.