Иероним Ясинский - Мотылёк

• Название: Мотылёк
• Автор: Иероним Ясинский
• Жанр: Короткие истории

«В комнате царил страшный беспорядок. На полу стояла лужа мыльной воды. С железной кровати спустилось байковое одеяло. Чайная посуда не убрана. Перед трюмо мигал стеариновый огарок в зелёном медном подсвечнике. Розетка на нём разбита.

Но, несмотря на этот беспорядок, чувствовалось здесь присутствие чего-то изящного и франтовского. В трюмо отражалась комната и казалась живописной. Пахло духами; но не как в парфюмерной лавке, а как пахнет вечером в конце июня на лугу, где скошено сено. Духи были лучшие, выписные; в губернском городе таких, пожалуй, не найдёшь. На стене висела большая фотография прелестной девушки с тёмными волосами, толстым греческим носом и горделивой усмешкой на красивых губах. Наконец, изящен был и сам хозяин этой комнаты, Николай Петрович Ракович…»

---

Иероним Ясинский Мотылёк

В комнате царил страшный беспорядок. На полу стояла лужа мыльной воды. С железной кровати спустилось байковое одеяло. Чайная посуда не убрана. Перед трюмо мигал стеариновый огарок в зелёном медном подсвечнике. Розетка на нём разбита.

Но, несмотря на этот беспорядок, чувствовалось здесь присутствие чего-то изящного и франтовского. В трюмо отражалась комната и казалась живописной. Пахло духами; но не как в парфюмерной лавке, а как пахнет вечером в конце июня на лугу, где скошено сено. Духи были лучшие, выписные; в губернском городе таких, пожалуй, не найдёшь. На стене висела большая фотография прелестной девушки с тёмными волосами, толстым греческим носом и горделивой усмешкой на красивых губах. Наконец, изящен был и сам хозяин этой комнаты, Николай Петрович Ракович.

Ему было не больше двадцати двух-трёх лет. Открытое безбородое лицо, с крепким крупным подбородком, румяные, слегка помятые щёки, большие чёрные глаза, чуть-чуть вздёрнутый нос, пышные волосы, красивый рост – вот данные, на основании которых Ракович имел право считать себя красавцем.

Он, действительно, и считал себя таковым, как это между прочим было видно из его самодовольной улыбки, когда он смотрелся в зеркало.

Помимо того, он всем существом своим, так сказать, ощущал, что он франт, что брюки сидят на нём превосходно, что бельё его сверкает наподобие снега, приглаженного полозьями, что такого фрака, совершенно чёрного, без всякого глянца и отлива, сшитого из дорогого сукна, нет ни у кого в N-ске. А чтобы лишний раз убедиться в светскости своих манер, он сейчас раскланялся с воображаемой дамой самым развязным и грациозным образом и даже что-то проговорил по-французски.

Потом он тревожно взглянул на часы, отошёл от зеркала, сделал по комнате несколько торопливых шагов, опять справился с часами, натянул перчатки, взял цилиндр и крикнул:

– Игнат Павлович! Скотина! Где вы?

На этот зов вошёл русый малый с поблеклыми заспанными глазками, в тесной жакетке вишнёвого цвета и в светло-песочных панталонах.

– Чего изволите?

– Этакая безобразная морда! Барин одевается, а он так и норовит удрать! Так его и подмывает! Вы что там делали?

– Что? Известно что… Свечей нету, вот что…

– А у меня мелких нету… Я ухожу. Шубу, калоши!..

Игнат Павлович принёс шубу и калоши.

– Вы! Будете дома?

– Куда ж я пойду? Мне некуда идти. Я спать буду.

– Сурок! Только и делает, что спит. Ишь харя жиром заплыла… Всё от сна.

– Темно, то, конечно, спать хочется. Свечей нету, это главное.

– Достаньте. Пойдите к хозяину… к Кате… Непременно достаньте. А у меня только на извозчика. Завтра Янкель даст, так и получите на расходы. Смотрите ж, я вернусь поздно.

– Да хорошо, никуда не уйду.

– Вероятно, один вернусь…

– Хорошо, хорошо!

– Что это? Ах, вы негодяй! На вас опять мои брюки? Послушайте, Игнат Павлович, я вас поколочу!

Игнат Павлович что-то пробормотал, потупившись.

– А впрочем… Берите себе. Слушайте же, рыло, что говорят барин: он вернётся один… Но если выйдет случай, что вдвоём…

– Пон-нимаю!

– Молчать! Слушать! Если вдвоём, то вы должны… Каждый раз вам толкую, и вы каждый раз не исполняете! Как увидите, что вдвоём, сейчас же исчезайте…

– Куда ж мне исчезать?

– Сквозь землю провалитесь!

– Нет, куда ж это мне в самом деле? Очень любопытно?

– Тсс!!

Ракович замахнулся. Игнат Павлович отпрянул на приличное расстояние, барин рассмеялся.

Закурив пятикопеечную сигару (хорошие сигары, к несчастью, будут только на днях), Ракович вышел на улицу, белую от снега и залитую сумраком звёздной зимней ночи.

Скоро он очутился на площади и направился к большому каменному зданию, окна которого горели ярким светом.

Это был дом дворянского собрания. По случаю масленицы здесь давали бал-маскарад. Танцы уже были в полном разгаре, и музыка гремела. Юный жандармский адъютант, потрясая серебряным аксельбантом, кричал исступлённым голосом команду красным, голубым, чёрным и пёстрым домино, которые спутались и бестолково перепархивали с места на место. Мужчины улыбались и семенили ногами.

Зал обдал Раковича особенною бальною атмосферою. Три люстры спускались с высокого потолка как три огненные венца. Молодой человек осмотрелся с тихою радостью.

Все, очевидно, старательно умылись, идя на этот бал, причесались и напомадились. Чёрные сюртуки и фраки поражали отсутствием пятен, и свежее бельё придавало некоторым чересчур новый, «жениховский» вид.

Кое-кому он пожал руку. Заглянув в комнату, где находился буфет, и в сером дымном воздухе горели лампы, и безостановочно галдела толпа мужчин, он стал ожидать конца кадрили.

Беглым взглядом снова окинул он публику.

Преобладали швейцарки, малороссиянки, цыганки в красных и синих плащах и «ночи» с серебряными и золотыми полумесяцами в волосах.

Замаскированных мужчин было мало. Неизбежный дурак в костюме, взятом напрокат из театра, усердно кивал головой, чтобы вызвать звон бубенчиков. Да ещё Дон Кихот одиноко бродил по залу, протискиваясь меж танцующими и выкидывая от времени до времени нелепые па. Полицмейстер, лысый, красивый брюнет с осанкой гусарского полковника, стоявший у дверей в наблюдательной позе, тревожно посматривал на него, основательно подозревая, что этот рыцарь печального образа жестоко пьян.

Улыбаясь, Ракович подошёл к одной даме, которую узнал по родимому пятнышку на прекрасном белом плече, и завязал разговор.

Дама бойко отражала его вопросы, но, наконец, созналась, что она – она.

– Каким образом, Этелька, ты здесь?

– Ах, отстань!.. Чем я хуже других?

– Этелька! Все эти барыни и барышни – сама святость! И если б они узнали, что ты здесь, они разорвали бы тебя на части…

– Молчи!

Кадриль кончилась. Начался вальс, Ракович стал кружиться с Этелькой. Но, посадив Этельку и побежав для неё за мороженым, он потерял её. Несколько минут он напрасно толкался по залу.

Его остановила «ночь» в красных лентах и тихо сказала:

– Кого ищешь? Меня?

Молодой человек вздрогнул и пристально посмотрел в глаза, сверкавшие из прорезов бархатной маски.

– M-me Кар…

– Потише!

Он предложил ей руку, и они пошли по залу.

– Муж здесь?

– Здесь. Но он не знает моего домино.

– Ты сердита на меня?

– А ты влюблён в Вареньку? – с упрёком произнесла она.

Он покраснел и сделал большие весёлые глаза.

– И не думал!

– Лжёшь. Я видела у фотографа её портрет. Тайно снималась для тебя… Видишь, я всё знаю!

– Знаешь. Но прошу тебя – секрет… Об этом никто не должен знать. Право, я ещё только предположение сделал… А от предположения до предложения…

– Да за тебя не отдадут!

– Не отдадут, сам возьму.

Она засмеялась.

– Ну, а со мной как ты поступишь?

– Как всегда. Поцелую, при случае.

– Так являйся завтра утром, когда муж в палате… В одиннадцать часов.

– Буду, буду…

Он блеснул счастливыми глазами и нежно сжал руку молодой женщине.

Музыка гремела, и пары всё кружились.

Дон Кихот пускался по временам вприсядку под звуки польки.

Благодаря пёстрым костюмам дам, зал, казалось, был полон георгин, роз, пионов, и чудилось, что какой-то тёплый гармоничный ветер колеблет розовые, голубые, палевые и тёмно-красные лепестки этих крупных цветов, превращаясь иногда в вихрь и смешивая их в разноцветный колоссальный букет.

В глубине зала лёгкий оранжевый туман окутал собою люстры: было пыльно.

Под хорами, откуда неслись звуки скрипок, кларнета и контрабаса, толпились мужчины в чёрном. Там же, впереди, сидели незамаскированные дамы и мамаши юных домино.

Ракович расстался с m-me Карасёвой, когда началась новая кадриль, и опять пустился в поиски за Этелькой.

Но Этельки всё не было. Должно быть, она уехала, найдя другого кавалера.

Он скучал, танцы не развлекли его. M-me Карасёва два раза подходила к нему, и два раза они толковали о завтрашнем утре. Наконец, он стал избегать её.

Было двенадцать часов. Тихая радость, которую он испытывал в начале бала, сменилась в нём желанием спать. Он зевал.

Маски неинтересны, знакомых между ними почти не было, Этелька исчезла. Он подумал, что единственные десять рублей его останутся целы, и решил ехать домой, чтоб не проспать утра.

Зал стал понемногу пустеть. В провинции, да ещё глухой, не понимают бессонных ночей. Впрочем, бал должен кончиться ещё часа через два.

Ракович уже направлялся к дверям, как почувствовал во всём организме приятное сотрясение, широко раскрыл глаза, живо обернулся – и остался.

В зал впорхнула новая маска.

Она была среднего роста, с обнажёнными до розовых локтей руками, затянутыми в белые перчатки. Ножки у неё были маленькие, шея – тонкая, смугловатая, и узкие плечи: казалось, им тесно в их крепкой как атлас свежей коже, оттенённой молочной кисеёю фантастической сорочки. Мягкие локоны пышных золотисто-льняных волос покрывала стеклярусная шапочка, сверкавшая наподобие диадемы и украшенная двумя длинными рожками из павлиньих перьев. В походке и манере держать себя и в её фигуре было что-то миловидное – развязность, не совсем ещё свободная от застенчивости, изобличавшая девушку, только что переставшую быть девочкой. Она подвигалась прямо по направлению к Раковичу. Её шёлковая алая юбочка с чёрным шашечным рисунком была как-то по-детски коротка, пояс сверкал блёстками и бисером, и на груди сияла золотая перевязь, а за спиной стояли два маленьких газовых крылышка.