Иероним Ясинский - Втуненко

• Название: Втуненко
• Автор: Иероним Ясинский
• Жанр: Короткие истории

«Дом, в котором помещалась редакция „Разговора“, стоял во дворе. Вышневолоцкий вошел в редакцию и спросил в передней, где живет редактор „Разговора“ Лаврович.

– А они тут не живут, – отвечал мальчик в синей блузе, выбегая из боковой комнаты.

– А где же?

– А они тут не служат.

– Редакция „Разговора“?

– Типография господина Шулейкина…»

---

Вышневолоцкий взял лапку.

– Почему нападаете вы на Лавровича? – начал Вышневолоцкий. – Я сейчас поеду к нему, и, может быть, недоразумение, которое возникло, мне удалось бы уладить.

– Ах, нет, напрасная забота-с! – вскричал Корнил Саввич. – Я одному только удивляюсь, что как вы, будучи истинно либеральным писателем, можете находиться в каких-то отношениях с господином Лавровичем? Господин Лаврович держится устарелых взглядов, несмотря на свою сравнительную молодость, и принадлежит к партии Страстного бульвара[5]. Да-с.

– Неужели? – сказал Вышневолоцкий. – А вы говорили, Лаврович завел полемику с «Московскими ведомостями».

– Признаюсь, полемика-то была с «Русскими ведомостями», а я, по праву корректора, переделал… Так что ему должно влететь от Страстного бульвара-с.

Вышневолоцкий улыбнулся и спросил:

– Вы корректором в «Разговоре»?

– Управляю типографией Шулейкина и вместе корректор. Конечно, корректор корректору рознь… Другой не посмел бы. А я напутал: хозяин давно просил выставить господина Лавровича. Хозяину надо, чтоб журнал ничего не стоил, чтоб купцы платили за бесчестье, чтоб сотрудники печатали у нас ябеды и еще нам платили!

– Послушайте, я не пойму – вы за кого же собственно?

Корнил Саввич выпил рюмку водки и, блеснув глазками, шепотом произнес:

– За себя-с, за сохранение своей престарелой униженной личности!

Вышневолоцкий вдумчиво посмотрел на него; Корнил Саввич отвернулся.

– Марья Саввишна, – сказал он, беря жену за руку, – сколько нам, душа моя, необходимо в месяц денег?

– Да, если не пить, Корнил Саввич, то пятьдесят рублей надо. Меньше никак нельзя! – обратилась она к Вышневолоцкому и сделала жалобное лицо.

– А с питьем, Марья Саввишна?

Она улыбнулась.

– Много ты жрешь водки, Корнил Саввич. Господь тебя знает! Иной месяц на двадцать, а иной сотню пропьешь.

– Вместе с тобой, Марья Саввишна, вместе с тобой!

– Что срамишь меня при чужих людях?

– Ну, а все ж таки… Так вот, господин Вышневолоцкий, сколько денег нам надо, чего требует наша личность! Только не подумайте, что я принцип продам за рюмку водки. Нет-е, я человек стойкий. Меня какие люди уважали! Но ежели с одной стороны Лаврович, а с другой Шулейкин, то наплевать. Бьюсь как рыба об лед, ибо вечно, ежечасно, ежеминутно желаю есть, а также имею потребность кормить семью, состоящую из Марьи Саввишны, сына Андрея и из бесценного Перла. Поднимающий меч от меча погибнет. Лаврович считал меня старым псом, которого пора выбросить. Но я жить хочу, и вся моя семья точно так же желает жить. Я насмотрелся на своем веку на такие вещи, что не поверите, если я вам расскажу. Шулейкин грошелуп, низкая тварь, но он, на мой взгляд, выше Лавровича и многих других деятелей, имена которых ныне гремят в литературе. Никто не стал бы меня держать, а господин Шулейкин держит. Теперь скажите, за кого я должен стоять?

Он налил три рюмки водки и пригласил любезною улыбкой жену и гостя выпить. Вышневолоцкий едва дотронулся губами до рюмки. Он внимательно слушал Кориила Саввича. До сих пор он вращался в той литературной среде, которая всегда пользуется и уважением и достатком.

Он первый раз был в жилище забытого, несчастного старика, который считался когда-то почтенным литератором и теперь впал в нищету, испьянствовался и дошел до какого-то нравственного отупения… А между тем было же у него назади светлое время, когда он знался с «корифеями» и когда для него «принцип» не был звуком пустым… Хорошо еще, что какой-то подлый Шулейкин эксплуатирует старика. Что было бы о Корнилом Саввичем без Шулейкина?

– Не смею осуждать вас, Корнил Саввич, – сказал Вышневолоцкий. – Мне понятны причины, почему вы против Лавровича. Но я его помню хорошим человеком… Он мой товарищ.

– Хороший человек! У цензора крестил детей!

Вышневолоцкий рассмеялся.

– Что ж, если цензор порядочный человек! Гончаров был цензором[6].

– Литератор – особа священная, – возразил Корнил Саввич и надменно указал на свою грудь.

– К нам околоточный в гости ходит, – начала Марья Саввишна, – тоже обожает литераторов.

– Ну, ну, ну! Какой околоточный! Рехнулась, матушка?

– А Николай Константинович?

Корнил Саввич тихонько показал жене кулак и пояснил гостю:

– Зря болтает моя Марья Саввишна! Кто подумает, и в самом деле я с участком имею сношение! Она меня подведет! Между нами, околоточный ходил с повесткой; я учинил дебош… Да, я еще дебошир! А Марья Саввишна сейчас: к нам ходит околоточный!

Он сплюнул; Марья Саввишна хранила молчание.

– Господин Вышневолоцкий! Насчет стариков сложилось такое мнение, что ежели сед, то и ретроград. Ошибка-с. Вот я, к примеру… На Татьянин день меня, как одного из старейших и благороднейших студентов Московского университета, на руках качали…[7] два пальца вывихнули… Нет дыма без огня, и если обо мне сложилось мнение добропорядочное, – значит, я добропорядочный. И вы меня с детства знаете, а Марья Саввишна околоточного называет по имени и отчеству! Нехорошо, Марья Саввишна, – обратился он к жене, – могут подумать, что ты не супруга Корнила Саввича Втуненко и что Корнил Саввич не образовал тебя, а, взяв из мастерской, где ты шила рубашки разным околоточным, предоставил тебя твоему собственному глубокому невежеству.

– Оставь уже, Корнил Саввич, замолчи! – сказала со смехом Марья Саввишна. – Без тебя видят наше образование… Что у вас на сюртуке: булавка модная?

Вышневолоцкий посмотрел на петлицу своего сюртука: певица, у которой он утром был в гостях, приколола ему на прощанье веточку свежего гиацинта. Он сказал?

– Нет, цветок.

– А я думала, что новая мода, – произнесла Марья Саввишна и вздохнула. – Пахнет?

– Слабый запах.

Марья Саввишна наклонилась к цветку, понюхала и опять вздохнула.

Толстый желтый кот мягко прыгнул на постель и мяукнул. Марья Саввишна взяла с тарелки пальцами головку наваги и подала коту.

– Знаете, сколько ему лет? – спросил Корнил Саввич. – Без малого пятнадцать. Пятнадцать лет мы женаты с Марьей Саввишной, пятнадцать лет кот свидетелем нашей борьбы за жизнь. Эх, много видел он горя! Дети каждый год умирали – случалось, голодной смертью. Я по три года без работы сидел.

– А собак покупал, – заметила Марья Саввишна.

– А собак покупал, верно-с. Без собак никогда не мог жить. Мое имя не раз было пропечатано, благодаря собакам. Портрет в журнале «Охота» и под портретом: собака такого-то. Какой-нибудь граф или миллионер читает и думает: должно быть, Корнил Саввич Втуненко богат; а Корнил Саввич Втуненко прозябает во мгле и пухнет на соломе… Поняли вы мой характер? Перл! Иси! Ну, Перлушка, встань! Встань, милый, порадуй меня!

Сеттер, неподвижно лежавший на подстилке, оживился и, виляя хвостом, подошел к хозяину.

– Будь здоров, Перлушка!

Корнил Саввич выпил. Он ничем не закусывал и только подносил к носу кусок черного хлеба, сильно нюхая его.

– Я вам сейчас покажу, какой у меня умница Перл. Смотри, Перлушка, ты болен, но любишь жареную рыбку…

– Андрюше надо оставить, – робко сказала Марья Саввишна.

– Останется. Гость ничего не ест… Перлушка, смирно!

Корнил Саввич положил на нос Перлу навагу и начал:

– Ел Греч, ел Булгарин[8], ел Лаврович, ел Шулейкин, ел Страстной бульвар…

Сеттер стоял неподвижно, опустив хвост, покорно глядя на хозяина своими красивыми, большими глазами.

– Ел Корнил Саввич Втуненко!

Пес подбросил носом рыбку и схватил ее в воздухе раскрытою пастью. Корнил Саввич с торжеством посмотрел на гостя.

«Тенденциозная собака», – подумал Вышневолоцкий.

– А кот не умеет?

– Выжил из ума… А впрочем, до сих пор амурится. А жирный, каналья. Сала много. Говорят, за границей котов едят…

Корнил Саввич с задумчивой, сластолюбивой улыбкой стал ласкать кота.

– Андрюша! – позвала Марья Саввишна сына. – Иди!

Вошел мальчик-горбунчик, с старообразным лицом и острыми плечами, приподнятыми до ушей.

– Поклонись гостю! – скомандовал отец. Горбунчик издали шаркнул ножкой.

– Кушай, детка.

Мать подала ему ломоть хлеба и пару рыбок. Андрюша отошел в сторону, к окну, и молча съел завтрак. Потом он поклонился гостю и, сказав: «Покорно благодарю вас, папаша и мамаша», – ушел назад.

– Хорошо учится… – произнес отец. – Ну-те, что же вы приуныли? Марья Саввишна, проси! Выходит так, что я один пью… Не хотите? Один выпью!

Алый цвет шагреневого носа Корпила Саввича стал еще гуще, щеки покрылись сине-багровым румянцем. В узеньких глазах блестела влага того пьяного бессмыслия, которое так противно трезвым людям. Но Корнил Саввич еще крепился и не хотел показать, что он пьян.

– Василий Темный! – говорил он, – не ожидал, что встречу… Василий Темный был великий государь. Но только я на его слепоте теорию построил. Сам Герцен погрозил пальцем: умно, Корнил Саввич, умно! А я его в ручку… Но, позвольте, вы к нам или в Петербург? Мое дело сторона, есть тут купец Самореин и очень нуждается в легком пере, потому что фабричный инспектор уголовщину возводит, а у него, надо сказать… – Корнил Саввич подмигнул Вышневолоцкому и дополнил речь жестом, который состоял в движении пальцем по неопределенному направлению.