Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

• Название: Девятьсот семнадцатый
• Автор: Михаил Алексеев (Брыздников)
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1931

«Старый большевик (член партии с 1914 года), проведший годы войны в царской армии рядовым пулеметчиком, активный участник Февральской и Октябрьской революций, деятель Красной армии — Алексеев имеет за своими плечами богатейший опыт, и потому совершенно естественна попытка его дать большой роман, охватывающий исключительную эпоху двух наших революций 1917 года. Нужно сказать, что попытка эта увенчалась успехом. Роман получился значительный и весьма нужный для широкой читательской массы, особенно же для нашей молодежи.»

---

— Товарищи… Драгин здесь? — спросил он как только вошел в комнату.

— Нет, — ответила Тегран, — а что?

— Несчастье… Какой нелепый кошмар. Дашнаки закопали его жену и дочурку.

— Не может быть, — закричали в один голос Удойкин и Тегран.

— Сам видел… Ужас… Где же Драгин? Нужно предупредить.

— Он скоро будет у нас.

На глазах Тегран стояли слезы. Лицо Удойкина почернело.

— Но как же быть? Он захочет посмотреть на убитых.

— Пойдемте вместе.

— Но этого нельзя. Мне кажется, они убили семью Драгина не только из-за ненависти к русским. Они хотят поймать Драгина и развалить наше подполье.

— А что же делать? Скрыть нельзя.

В комнате тяжелое душное молчание.

— Хотя бы турки пришли, — шепнула Тегран, кусая губы. — Палачи проклятые!

Послышался стук шагов в соседней комнате. Тегран выпрямилась, согнала с глаз слезы и шепнула:

— Молчите. Это он. Я скажу.

Драгин, как и все, сильно изменился за последние дни. Фальшивые усы и борода старили его лет на двадцать. Засаленный рабочий костюм совершенно скрывал в себе прежнего опрятного человека.

— Здравствуйте, товарищи. Хорошо, что все в сборе. А я, признаться, устал. Давно уже не работал на производстве — лет пятнадцать. Никак с зубилом не слажу.

— Что, разве работаешь? — спросил Абрам, но голос его дрогнул, выдав волнение.

— Работаю в депо третьи сутки. Документы и знание слесарного дела помогли устроиться. А ты что так взволнован?

— Тоже устал, — ответил Абрам и отвернул лицо в сторону.

Драгин удивленно посмотрел на друзей.

— Что-то случилось?.. Говорите…

— Да, случилось, — твердо ответила Тегран.

— Ну, что?

— Товарищ Драгин, с твоей семьей несчастье, — опередил ее Абрам.

— Несчастье?.. Какое? Вчера только был дома, и все благополучно.

— Дашнаки… происки… — проскрипел зубами Удойкин.

— Что дашнаки? Говорите толком.

— Семью убили.

— Как… — Драгин дрожащими руками провел по своему лицу. — Неужели?.. Как… Убили?..

— Да… зарезали.

— А-ах… — Драгин склонил голову на грудь. Долго сидел молча, точно обдумывая что-то. Девушка подошла к нему и положила свои руки на голову. Драгин встряхнулся.

— А, Тегран… Не нужно. Можно было ожидать. Ох, тяжелая новость… А-ах… Дайте воды, что-то нехорошо.

Выпив воду, Драгин, казалось, успокоился.

— А как думаете?.. Могу ли я пойти посмотреть? Очень хочется.

— Нет, нельзя, — заявила Тегран.

— Да, нельзя, — подтвердил Абрам.

— Там караулят тебя, поймают и убьют, какая польза! — сказал Удойкин.

— Нельзя… А как же они, бедные, там?.. Кто видел?

— Я.

— Абрам, расскажи, не бойся за меня. Я только хочу… представить и запомнить.

— Не могу.

— Не можешь?.. Ну, хорошо. Вы разговаривайте, а я так посижу, успокоюсь. Нет, я все же схожу.

— Но мы не пустим.

— Не пустите?.. Да, верно. Я не себе принадлежу. Шло время. Друзья вели между собой тихий разговор, тревожно поглядывая на сосредоточенного Драгина. Но казалось, что он уже пересилил боль тяжелого удара и почти спокойно обдумывал что-то.

— Хорошо, — шепнул Удойкин девушке. — Он уже успокоился. Надо пойти достать чего поесть.

— Иди, Поликарп Ермилыч. А ты, Абрам, сходил бы на станцию. Может быть, воинская часть проезжает мимо. И то верно. Схожу. А ты?

— Я буду с Драгиным.

Удойкин и Абрам вышли из комнаты.

В помещении водворилась такая тишина, что Тегран слышала биение своего сердца. Драгин молчал, задумчиво глядя в окно, и это молчание казалось девушке тяжелее мучительных стонов, воплей и безудержного плача.

«Какая жуть… И он кажется спокойным, — думала она. — Какая закалка и воля нужны, чтобы научиться так держать себя. А где же Вася?.. Что с ним?.. Вот уже целую неделю нет вестей. Жалко будет, если пропадет такой хороший товарищ».

Эти мысли наполнили голову Тегран, но сердце опережало их и болезненно ныло. Образ стройного, сильного, ясноглазого солдата, как живой, рисовался в воображении. Полное любви, открытое лицо, в рамке светлых кудрей, громкий, звучный голос, произносивший: «Да, я люблю тебя, Тегран», точно минуту назад слышала и видела она… И больно становилось сердцу ее, и хотелось, чтобы был он возле, как в тот день, когда она так резко отмахнулась от его признания.

«Нет, нет. Не любовь это, — старался ее мозг внушить горячему сердцу. — Нет, не любовь, — это лучше и выше. Страх за товарища, жажда увидеть его невредимым, быть вместе с ним на боевой дороге… Любить… — какая глупость».

Драгин поднялся с места и подошел к ней.

— Тегран, — сказал он твердым голосом, — мы замордовались тут и упустили из виду Гончаренко.

— Но он же в командировке.

— Именно. Пока он не выполнит заданий, не объедет все молоканские села, он не возвратится. Уверенный в нашей силе, он не поверит слухам о нашем разгроме и может погибнуть.

Лицо Тегран побледнело.

— Но как же быть?

— Нужно передать ему, чтобы он немедленно возвращался.

— Но как?

— Поручить надежному члену партии отправиться в молоканский район, снабдить его деньгами и запиской. Тут недалеко, в сутки он может вернуться.

— Хорошо. Придет Удойкин, я его отправлю.

— Нужно спешить. Каждый час дорог. Иди, Тегран, и сделай это сейчас же.

Девушка в знак согласия кивнула головой и вышла.

Драгин подбежал к окну. Проводив глазами удаляющуюся фигуру Тегран, он весь изменился. От сдержанности и спокойствия не осталось следа. Лицо его покрылось красными пятнами. Движения стали быстры и нервны. Он зашагал по комнате, на ходу громко разговаривая сам с собою.

— Сашенька, бедная… Сколько из-за меня вынесла: тюрьма, каторга, лишения, и вот… И погибла. Верунька, дочурка моя… Как же так? Не могу. Может быть, ошибка? Надо посмотреть… Пойду. Обманул в первый раз в жизни… Обманул товарищей. Нет, надо известить… Верунька, Саша… Неужели, родные мои…

Драгин подбежал к столу. На клочке бумаги написал:

«Товарищи! Не беспокойтесь, я скоро вернусь… Я не могу не повидать семью. Может быть, тут ошибка.

Но если что случится, — меня заменит Абрам. Ваш Драгин».

Записку он положил на видное место и выбежал из комнаты.

* * *

Бывает на юге такое время года, когда устает жечь огненное солнце, потное небо покрывается серой облачной дымкой, льют теплые дожди и вслед за ними наступает обворожительная, нежная весна.

Все ласкается и нежится тогда под теплыми лучами, у камней пробиваются новые, нежно-зеленые травы, распускаются радужные цветы, струи тепло-влажного воздуха, насыщенного пьянящими ароматами, шаловливо клубятся в порывах легкого ветра. Горят многоцветными красками горы, холмы, тополевые рощи, мерцают голубые дали, раздвигаются глубины синего неба, дышится необыкновенно легко.

Именно в эту пору, верхом на оседланной лошади, возвращался Василий Гончаренко в город Б.

Он сильно возмужал. Лицо его у губ прорезала волевая складка, меж бровей залегла морщина мыслей.

Больше недели находился Василий в отлучке, изъездил много сел, везде вел агитацию, местами организовывал ячейки.

Но всюду его энергичная деятельность наталкивалась на сильное сопротивление меньшевиков и дашнаков. В деревнях и селах шло национальное расслоение.

В последние дни ему сильно мешали в работе слухи о падении большевиков в городе.

«Если наша власть свергнута в городе, тогда вся работа идет насмарку», — думал он.

Наряду с этим беспокойством его мучили другие тревожные мысли.

«Что с товарищами, особенно с Тегран? Эти негодяи-маузеристы на все способны».

Тревожные думы, предположения, догадки до того сильно развинтили его нервы, что сегодня утром он сел на лошадь и помчался в город.

В пути настроение его переменилось к лучшему. Безмятежность и весенняя юность природы растворили, как кипяток сахар, его томительные предчувствия. Откинув на затылок темный картуз свой и распахнув ворот гимнастерки, он ехал то рысью, то шагом и улыбался.

Там, впереди, за десятками зеленых холмов, живет она, его Тегран. — Не любит, — шептал он, — но может полюбить. Ведь сердце ее замкнуто большим замком. И нужен ключ. Не любит. Но я люблю, люблю, — повторял он в такт быстрой лошадиной рыси. И этот собственный шопот наполнял все существо Гончаренко радостью и весельем.

— Ну-ка, гнедой, припустим.

И лошадь, точно понимая его настроение, с довольным видом кружила головой, бодро ржала и быстро мчалась вперед, выбивая железом подков из шоссейных камней бледные искры.

* * *

У города О., пораженный необычайными звуками, придержал лошадь. Не было сомнения, что этот город гремел сильным ружейным и пулеметный боем.

«Значит, на самом деде переворот», — мелькнула у него мысль.