Петр Замойский - Лапти

• Название: Лапти
• Автор: Петр Замойский
• Издательство: Красноярское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман П. И. Замойского «Лапти» — своеобразное и значительное произведение советской литературы. С большой глубиной и мастерством автор раскрывает основные проблемы социалистической реконструкции деревни конца 20-х годов.

«Крестьянство и все то, что происходит в деревне, описано Замойским с той поразительной свободой и естественностью, которых, с моей точки зрения, не достиг еще до сих пор ни один художник, писавший о крестьянстве. Это само по себе есть что-то поразительное», — говорил А. А. Фадеев.

---

В сельсовете сидел уполномоченный. Ему приносили сведения — сколько завтра едет единоличников и какое количество дают они подвод под колхозный хлеб.

Раньше всех принес сведения милиционер. Это был детина огромного роста, краснощекий, с веселыми серыми глазами. Он сидел сейчас возле шкафа и рассказывал как арестовывал в одном селе знаменитого конокрада Еремея Полагина.

— Дождик шел, а у меня зубы разболелись. Хожу с завязанной щекой и на себя тоску навожу. Ночь, спать бы, а они еще хуже. А дождь все льет и льет, как осенью. К утру зубы немножко затихли, прилег. Вдруг слышу, шепчет мне знакомый, у кого остановился ночевать:

— Полагин дома.

Я сразу вскочил. Сознаюсь — арестовывать, да еще с препятствием, это для меня разлюбезное дело. Стало быть, поднялся и бегу к председателю колхоза. У них только что три лошади украли. Улики на Еремея. Собрали пять человек и огородами к его избе. Подошли со двора. Говорю ребятам: «Двое стойте у ворот, а если бежать будет, бейте чем попало». У всех вилы в руках, как на медведя. А он дядя ростом с меня и толще в два раза. Сам иду на крыльцо. Дверь в сени заперта. Ежели стучать, спугнешь. А надо взять без тревоги. Глянул на окна: занавески. Ну, дома. Пришлось стучать. Вышла на стук жена. Слышу, стоит за дверью и молчит. Только дыханье у бабы тревожное. Еще постучал легонько. И вот из-за двери прямо ангельский голосок: «Кто стучит?» Мигаю председателю, — говори, мол, — а сам в сторону.

— Мы, Евдоха, — начал он. — Мне с Еремой по душам…

Помолчала Евдоха, а потом принялась лаять:

— Какой вам Ерема? Что вы ни свет ни заря ходите по чужим избам? Уходите, пока кочергой не оглушила.

— Да один я, один, — внушает председатель. — Ты открой, ничего не будет.

— А чьи это ноги из-под низу виднеются?

Мы так и обомлели. Внизу у двери полдоски нет, и видны наши ноги. Ну, таиться нечего, кричу:

— Именем Республики требую, гражданка, открыть дверь, иначе подниму тревогу.

— Поднимай, не боюсь, не в первый раз мне твою харю видеть. Ишь, черт, щеку-то завязал.

— Ах ты стерва! В доске сучок выбит, она в сучок мое лицо и увидела. Так лаемся мы с бабой, глядим, бежит с той улицы парень и руками знаки подает. Подбежал, шепчет: «Еремей в окне застрял. В проулок у них окно».

Фу, черт, из головы вон! Мы туда. И вот картинка: Еремей высунулся из окна вполовину, а зад у бандита в раму уперся. И ни туда ни сюда. Пробует опять в избу — плечи не лезут. Карабкается, пиджак завернулся, пытается его снять, а несподручно. Мы стоим, глядим, и берет меня смех.

— Еремей, — подхожу к нему, — у тебя перебор, сдавайся!

— Нет, очко, — кричит он мне и плюется. — Бей в меня пулей, пока глотку зубами тебе не перегрыз.

— Ну, зубы и у меня достаточные, только чуток заболели, — говорю я. — Ну-ка, мужики, найдите вожжи!

Побежали искать вожжи.

— Полагин, возьму тебя в таком преспокойствии, что даже закурю. Хошь, угощу?

— Угости, сука, — добавляет он последнее слово как оскорбление. Но меня смех берет. Вынимаю две папироски, одну — себе, другую — ему. Дал прикурить и говорю:

— Бери да помни. Хоша ты сейчас совсем в смешном положении, но я свое благородство тебе оказываю.

А Еремей курит, и ежели со стороны поглядеть — просто высунулся мужик из окна подышать воздухом.

— Простудишься, Ерема, — смеюсь я, — сдавайся.

— За папироску тебе, гаду, спасибо, но только сдаваться не буду. Берите силой.

— Возьмем и силой, — обещаюсь я и шепчу председателю колхоза: «Неси торпище».

Председатель ушел.

— Скажи, Еремей, зачем ты бросился бежать через окно, ежели у вас есть дверь?

— Вы в дверях стояли, — отвечал он.

— Не про то я тебе. Намек на пропажу колхозных коней делаю. Ежели бы ты не был виноват, чего бежать?

Председатель бросил мне торпище. Еремей догадался.

— Али как тигра?

— Дожил ты, Еремей, до позора, — говорю ему. — Миг удовольствие одно окрутить твою лохматую голову торпищем, взять тебя голыми руками и при всенародном миновании положить на телегу да в район отвезти. Акула ты, Еремей, рыба такая в море есть, очень ядовитая. Сдавайся, не пускай себя в позор.

— Сдаюсь.

— Руки связать добровольно даешь?

— Даю, — и кричит Евдохе: — Баба, кинь вожжи, сдаваться хочу.

А баба вместо вожжей сует ему в окошко чересседельник с медным кольцом. Взял он ременный чересседельник за конец и давай размахивать.

— А вот теперь попробуй подойди.

— А-а-а, — рассвирепел я, — с тобой по-благородному, а ты чересседельником, как индюк соплей, размахиваешь! Ну-ка, мужики, обращаюсь я, — растягивайте торпище, ловите акулу в сеть.

Принялся он отбиваться, да нет! Закрутили ему башку и руки вместе с чересседельником. Удобная получилась кукла. Хрипит, ругается и раскачивается в окне.

Пошли в избу. Вожжами поймал его ноги, закрутили. Мумия с головы до ног, и надо эту мумию от оконной рамы ослободить. А как? Ни взад ни вперед. И догадался тогда я:

— Мужики, топор!

Евдоха подумала — убивать будут, недуром закричала. А я ей:

— Гражданочка, безоружных убивать мы не имеем права. И ты, как жена старого вора с дооктябрьским стажем, обязана это знать.

Успокоил я бабу, взял топор, разогнул гвозди с наружной стороны, и вытащили мы Ерему вместе с рамой. Даже стеклышки не разбили. И сам он не стал брыкаться. Сняли мы с него раму, бережно вставили на место, а самого, связанного, и отвезли в район. И чудно, сразу перестали у меня зубы болеть…

— Много ты за свою службу произвел арестов? — спросили милиционера.

— Много не много, только люблю, чтобы препятствие было. Я ведь боевой. Силы во мне избыток, а злобы нет. Вот смеюсь я все… Смешливый зародился. «Лапоть» люблю читать.

Вошли два мужика. Оба из деревни Пунцовки. Один из них недавно на заседании комсода выступал против своего исполнителя.

— Вы зачем? — строго спросил его уполномоченный. — Почему не организуете обоз?

— Отказываемся, — заявил тот, что был на совещании комсода. — Не можем мы совладать с нашим исполнителем.

— Расскажи.

— Мы по всем строгостям к твердозаданцам, а он нас за руку. Тем только и надо — с кольями лезут. Кулак Шипулин ключи не дает, замок трясти начали, а исполнитель пришел и крючком железным по рукам. Гляди, изуродовал! — показывает уполномоченному перевязанную тряпкой кисть руки.

Хмуро посмотрел уполномоченный на милиционера и заметил, как у того глаза блеснули.

— Где исполнитель?

— Он с нами приехал. Выпивши. Говорит: «Никого не боюсь и замки трясти не дам».

— Скажите, что уполномоченный приказывает ему явиться.

Мужики ушли.

— Что с ним предпринять? — обратился уполномоченный к милиционеру.

— Ясное дело, — подмигнул тот.

В помещение развалкой вошел пунцовский исполнитель. Не взглянув ни на кого, он сел возле голландки и медленно принялся свертывать цигарку. Свернув, еще медленнее стал набивать в нее табак, потом прикурил у сидевшего рядом парня. Уполномоченный, прищурившись, окликнул его:

— Пунцовский исполнитель?

Тот поднял голову, пренебрежительно повел глазами по сторонам и, не отозвавшись, опять затянулся дымом.

— Как фамилия? — не сдерживая злобы, крикнул уполномоченный.

— Моя? А зачем тебе? — насмешливо спросил тот.

— Да ты что, — совсем уже вскипятился уполномоченный, — ты что там сел? Ну-ка, иди сюда!

— Мне и тут не плохо, — заслышав окрик, хмуро ответил исполнитель.

— Не плохо? Ну, с тобой разговор окончен. Милиционер, возьми кулацкого агента.

И хотя не было особой надобности поспешно вскакивать, милиционер быстро двинулся, схватил исполнителя за шиворот и потащил к двери. Исполнитель, вероятно, и не стал бы протестовать, если бы просто ему объявили об аресте, но сейчас, не то испугавшись, не то обозлившись, принялся кричать и вырываться из дюжих рук. Это еще более подзадорило беззлобного милиционера. Арест оказался «с препятствиями». Когда вышли на улицу и исполнитель пытался затеять там с милиционером драку, тот, смеясь, обхватил его поперек тела и отнес в колокольню. Там запер его на замок. Вернувшись, румяный и радостный, сообщил уполномоченному:

— Сидит.

— Спичек при нем не было?

— Я учел. Он папироску у парня прикуривал.

Обращаясь к пунцовским мужикам, уполномоченный приказал:

— Чтобы завтра тридцать подвод выставить. По двадцати пяти пудов ржи на каждую. Пошлем к вам в помощь… Кто поедет? — обратился к присутствующим.

— Гони меня, я таковский, — поднялся Афонька.

— Езжай! С твердозаданцами никаких разговоров! Для связи со мной держи наготове верхового.

Когда ушли и в сельсовете настала тишина, уполномоченный обратился к милиционеру: