Петр Замойский - Лапти

• Название: Лапти
• Автор: Петр Замойский
• Издательство: Красноярское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман П. И. Замойского «Лапти» — своеобразное и значительное произведение советской литературы. С большой глубиной и мастерством автор раскрывает основные проблемы социалистической реконструкции деревни конца 20-х годов.

«Крестьянство и все то, что происходит в деревне, описано Замойским с той поразительной свободой и естественностью, которых, с моей точки зрения, не достиг еще до сих пор ни один художник, писавший о крестьянстве. Это само по себе есть что-то поразительное», — говорил А. А. Фадеев.

---

Вот в такое общество и направилась проверочная группа с Бурдиным во главе.

— С бедноты начнем аль подряд? — спросил Петька, когда они вошли в улицу.

— Сначала подряд, — ответил Бурдин. — Для знакомства. Миновать будем только уже исключенных. Но ты вкратце говори мне о каждом хозяине, кто он и что.

— Это с большой радостью.

Крайний дом крыт железом. Наличники на окнах узорчатые, крыльцо с коньком, на коньке жестяной цветочек, карниз под крышей тоже узорчатый. На крыльцо ведут пять ступенек. Пол в крыльце дощатый, плотный, из цельных досок. Дверь сенная крашена.

— Кто в таком тереме живет? — улыбнулся Бурдин.

Петька рассказал: хозяин дома — молодой мужик. При отце хозяйство было плохое. Хозяйничать остался младший, Павел. Мужик выдался горластый, противник колхоза отчаянный и, видать, метит в вожаки общества. В колхоз вошел, как и все, по приговору, но теперь увел пару своих лошадей, а жена забрала сбрую.

Сенная дверь заперта изнутри на щеколду и засов. Долго стучались то в нее, то в раму окна. По дощатому полу в сенях послышались чьи-то осторожные шаги. Не открывая двери, женский голос сердито окрикнул:

— Кого прёт?

— Из совета, — ответил Петька.

— Самого дома нет.

— Где он?

— Откель я знаю, — раздраженно ответила женщина. — Вы найдите да мне укажите.

— Жа-аль, — протянул Петька.

Подумав немного, снова спросил:

— А может, дома? Очень нам его нужно.

Еще более раздраженно ответила женщина:

— Ну что пристали, как репьи к собачьему хвосту! Сказала — нет, стало быть — нет. За коим домовым он вам понадобился?

Петька подмигнул Бурдину, а по направлению к двери, привздохнув, проговорил:

— Хотели было вернуть ему плуг и семена, а раз его дома нет, стало быть, что ж… все останется в колхозе. Ну, пошли, ребята, — добавил Петька и громко затопал на одном месте.

Женщина помолчала некоторое время, потом, спохватившись, встревоженно и совсем иным голосом окликнула:

— Погодьте уходить. Может, он скотину убирать пошел?

И звонко крикнула во двор:

— Павел, Павлуха-а, эй-ей!

На дворе замычала корова, шарахнулись овцы, но Павел не отозвался. Снова подошла к запертой двери сеней.

— Он, пес проклятый, не дрыхнет ли в горнице? Вы погодьте, я сейчас погляжу, — и скрылась в избу.

Скоро опять вышла.

— Глазыньки лопни, думала, ушел куда. Глядь, нечистая его сила, дрыхнет. Ну и головушка бессухотна! Людей-то через него, пса черномазого, обманула. Войдите!

Первое, что бросилось в глаза Бурдину, это невероятное обилие икон. Не только угол, но и стены по обе стороны были увешаны ими. А перед киотами висели три тяжелые белые лампады, каждая с подвеском внизу. Подвесок — фарфоровое пасхальное яйцо. Поразила его и обстановка. Почти вся она городского лада. Стулья тяжелые, резные, видно, дубовые. Шкаф зеркальный, комод покрыт красным лаком и блестит. На комоде часы с дверкой для кукушки. Даже половики в горнице, и те не деревенские, а городские, набивные, со львом посередке. Стены горницы оклеены ярко-зелеными обоями. На обоях повторяющийся рисунок: охота за оленем.

Из горницы вышел хозяин, сам Павел Гордеев. Большеголовый, курчавый, с густой черной, как бы приклеенной бородой. Не забывая, что, по словам жены, он, «нечистая сила, дрыхнет», Павел лениво потянулся, старательно зевнул и потер глаза. Но было совершенно очевидно, что хозяин вовсе не спал. И был он, когда стучались, не в горнице, а в передней избе, — чинил свои валенки. Они с воткнутым в них шилом так и лежали на лавке.

— Здравствуй, Павел Степаныч, — поздоровался Бурдин.

— Здравствуй, — ответил хозяин и испытующе уставил на Бурдина глаза.

— Пришли мы к тебе по колхозному вопросу. Ты подал заявление о выходе, а лошадей и сбрую уже забрал раньше. Но как некоторые колхозники заявления взяли обратно и лошадей вернули, мы вот и тебя спрашиваем: останешься ли в колхозе, или совсем считать тебя выбывшим?

Павел нахмурил брови. Разочаровавшись, что не о выдаче семян и плуга пришли с ним говорить, он пробурчал:

— С колхозом у меня ничего не выйдет.

— Стало быть, колхозником тебя не считать?

— Нет.

— Сорокин, отметь — Гордеев вне колхоза.

— И так упомню, — обещал Петька.

— Пошли! — нетерпеливо двинулся к двери счетовод Сатаров.

И когда они были уже в сенях, Павел, держа избяную, обитую войлоком дверь полуоткрытой, спросил:

— Вернут мне семена?

— Вопрос не решен, а надежды мало, — не оглядываясь, ответил Петька.

Гордеев промолчал, затем громко, чтобы слышали проверочники, выругался и половину матерщины прихлопнул дверью.

Следующая изба — Василия Крепкозубкина, по прозвищу «Законник». Законы — старые и новые — изучал и сейчас изучает в полном смысле наизусть. Интересуется астрономией, предсказывает дождь, любит судиться и держит кроликов. Чужое не хапает, а если и придется, то обдуманно и непременно на «законном основании». Почти бессменный член ревизионной комиссии кооператива. Женатый сын его, Митроха, немного плотник, немного печник, а в общем парень аховый, своенравный и на руку цепкий: «отдай — потеряешь». Требует, чтобы отец отделил его, но отцу дробить хозяйство нет охоты, и он держит сына с семьей при себе.

Из колхоза Крепкозубкин увел лошадь, взял свой хомут, прицепил еще кстати чужой, в котором оказалась ого ременная супонь. Сколько настоящий владелец ни пытался отнять у него хомут и даже в совет жаловался, Законник показывал супонь и терпеливо растолковывал, что если бы в хомуте не было его супони, он чужого хомута «взять себе не позволил бы».

В колхоз вошел сначала сын, — отец противился, а когда Митроха, повздорив из-за полтинника с правлением колхоза, вышел и обещал никогда больше не вступать, то отец, делая всегда вопреки сыну (Митроха: «брито», отец: «стрижено»), сам вошел в колхоз, отвел лошадь, сдал сбрую. После собрания, на котором Алексей разъяснял статью Сталина, Законник заявление взял обратно, но лошадь не отвел. Да и хомуты — свой и чужой — тоже не вернул.

Дома оказалась вся семья. Старик сидел спиной к печке и старательно мазал зеленой краской клещи чужого хомута. Сын копался в ящике с инструментами. Ни тот, ни другой совершенно не удивились, что к ним в избу ввалилась комиссия. Законник взглянул только поверх очков и снова принялся красить, а Митроха и взглядом не удостоил. Лишь одни ребятишки — чьи они: самого старика от второй жены или сына Митрохи, определить трудно, — уставились на чужих людей пытливыми глазенками.

— Красишь? — подошел Петька к старику.

— Зеленю, — деловито ответил тот.

— А у тебя хороший хомут, — намекнул Петька.

— Раньше лучше был. Краска от морозу облупилась.

— Вот как! — удивился Петька. — Разве краска от мороза лупится?

— Облезает.

Счетовод суровым голосом спросил:

— Василь Терентьич, ты оставь работу, слушай. Мы пришли за словом: твердый ты колхозник аль нет?

— Зачем? — вскинув очки на лоб, пытливо спросил Василий.

— Мы отвейку производим и составляем список, чтобы не сорвать план засева яровых. Тот, кто выходит, пусть, — не гонимся, а кто остается, чтоб после не пятился. Надо честно держать себя и на законность опираться. Ты законы сам лучше моего знаешь. Как вот ты скажешь, так и отметим. Старик ты с умом. Твердый аль нет?

Митроха тише стал шуметь инструментами, а Законник еле-еле водил кисточкой по клещам; оба молчали. Сын ждал, чтобы, когда отец скажет: «стрижено», заорать: «брито»; отец тоже выжидал.

— Что молчишь?

Старик исподлобья глянул на сына и кивнул в его сторону:

— Спросите. Он помоложе.

Сатаров обратился к Митрохе:

— Эй, столяр, что думаешь?

— А что думать? — быстро ответил Митроха. — Что мне думать? Отца спрашивайте, он постарше.

И опять замолчали. Счетовод стоял, поглядывая то на одного, то на другого; взяла его досада, и голосом, каким привык кричать на собраниях, заорал так, что ребятишки бросились прочь от него:

— Да вы что, черт вас, аль на смех? Ерема на Фому, а Фома на Ерему! Эй, Митроха, отвечай сразу — твердый аль нет?

Исподлобья поглядел Митроха на жену свою Анну, покосился на отца и резко, словно шилом себе в палец угодил, выкрикнул:

— Нет!

Законник только того и ждал. Сунув кисть в черепок, он быстро приподнялся, шагнул было к сыну, хотел что-то сказать ему, но отступил, упрямо крутнул головой и так же резко заявил:

— Твердый!

Услышав ответ отца, Митроха злобно швырнул рубанок на пол, крикнул еще громче:

— Нет!

— Твердый! — перекричал его отец и шагнул к сыну.

— Нет!

Началась раздраженная перекличка, готовая перейти в драку. Глаза у обоих блестели свирепо, кровь густо покрыла щеки, кулаки сжались крепко. Ребятишки, забравшись на печку и кутник, заранее принялись хныкать. Свекровь со снохой тоже были наготове, хотя и молчали. Бурдин, увидев, что дело пахнет дракой, посоветовал.