Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия

• Название: Том 2. Проза и драматургия
• Автор: Юрий Визбор
• Издательство: Локид
• Жанр: Драматургия
• Год: 1999
• ISBN: 5-320-00315-3

Во второй том вошли все известные повести и рассказы Ю. Визбора, а также одна из его пьес — «Березовая ветка». В значительной части эти произведения либо не публиковались вообще, либо были опубликованы более тридцати лет назад в изданиях, уже практически недоступных современному читателю. Впервые публикуется повесть «На срок службы не влияет», а также полный текст повести «Завтрак с видом на Эльбрус». Двухтомник завершается справочным аппаратом, включающим хронику жизни и творчества автора, каталог его песенно-поэтических произведений, указатель песен других авторов в исполнении Ю. Визбора, наиболее часто встречающихся на фонограммах домашних концертов и дружеских встреч, и пр.

---

Потолок хрустнул, мне на голову упал тяжелый кусок снежной доски. Я поднял голову и увидел небо. От моего удара в потолке образовалось небольшое отверстие — не больше ладони. Но я ясно видел, как по закатному небу плывут розовые облака — от одного края снега к другому. Воздух тек из этого отверстия, залезая в мои легкие, измученные и ослабшие. Я чувствовал, как в меня вливается жизнь, пробирается под тремя свитерами, словно первая вода по каналу, прорубленному в пустыне. Я был счастлив, что живу.

Я продавил спиной снежную доску и увидел горы. Увидел далеко внизу большую морену ледника, за которой начинали расти деревья. Я снова попал в жизнь, точно вынырнул из глубин океана. Снова попал на планету Земля и снова стал ее гражданином. Я сидел на краю снега и щупал его зернистую спину. По этому снегу можно прийти на базу. Можно всем показать кусок апатита. Можно будет завтра же с ребятами от всей души посмеяться над этой норой, как над глупым сном. Можно поесть и поспать. Можно сесть в поезд и уехать домой. Можно справить день рождения. Можно позвонить по известному телефону и сказать в трубку: «Привет, это я, твой сын!»

Я сидел на краю ямы на лавиноопасном склоне.

Я был жив.

В нашей пещере Сергей стоял на коленях перед Леонтьевым и держал в руках шприц. Рядом с ним в мешке неподвижно, как покойник, лежал Боря. Он смотрел на меня и водил глазами.

— Эй! — крикнул я.

— Слушай, — сказал Сергей, — корифей без сознания.

— Да, да, — сказал я, — я выкопался. Мы будем живы.

— Ты был наверху?

— Да, я был наверху и видел горы.

— Ты не спятил?

— Нет, нет, я все видел. Там вечер!

Под руками у Леонтьева мы продели веревку и стали тащить его вверх. В узком лазе мы разодрали ему щеку о снег. Он, наверно, пришел в себя, потому что все время говорил: «Тише, вы!..»

Мы увидели людей. Они копались внизу. Рядом с ними стояли тонкие, как соломинки, лыжи. Сергей встал во весь рост. Снизу я видел его щетинистый грязный подбородок.

— Эй! — хрипло крикнул он. Он хотел крикнуть громко, но получился всхлип. — Давай вместе, — сказал он.

— Эй! — крикнули мы.

Люди на склоне зашевелились, потом побежали к нам. Их было много, человек пятьдесят, если не больше. Мы сели на снег и ждали их. Первым к нам подбежал Самойлович. Голос его показался нам громом:

— А где Борис?

И без ответа полез в нашу яму.

Потом подбежали еще люди. Сергей заплакал и катался по снегу, закрыв лицо руками. Его положили на спасательные сани и повезли вниз. Прибежала Натали. Она целовала лоб Леонтьева, щеки, застывшую кровь на носу. А он нашел глазами меня и спросил:

— Петя?

— Да.

— Ты не делай этого, ладно?

Его тоже повезли вниз. Натали — ко мне.

— О чем он тебя просил?

— Об одном деле, — сказал я.

— О чем?

— Об одном деле.

— Ты скажешь или нет?

— Нет.

— Считай, что мы с тобой незнакомы.

— Хорошо.

Двое ребят повели меня вниз.

— Мы нашли апатит, — сказал я.

— Конечно, — сказали ребята. — Ты не волнуйся только. Конечно, нашли.

Я опирался на их здоровые плечи и попирал ногами снег. Я хотел сказать им, что вот только что мы были в плену у этого снега, а теперь идем по нему и попираем его. Я сказал:

— Снег-то, а?

— Это точно, — сказали ребята. — Снег, он, конечно. Давай-ка мы тебя лучше уложим.

Я лег на спасательные сани. Небо нагнулось надо мной, как медсестра. Перевернутые вершины плавно скользили с двух сторон. Ребята дали мне сахару. Я попросил сигарету. Затянулся и кинулся под воду, на черное дно. Я падал, как метеорит, рассекая своим лицом черную воду, но так и не мог достичь дна…

После завтрака я пошел в комнату Леонтьева, дождавшись, когда Натали уйдет за водой. Самого Леонтьева и Борю ночью увезли вниз в больницу. В ящике письменного стола среди кучи образцов, под всякими бумагами, я разыскал письмо. На конверте была картинка «День защиты детей». Я пошел и бросил его в урну. Потом подумал, вынул письмо из окурков и пошел на кухню. На кухне рыжий маленький повар Вася рубил мясо на большой доске. Увидев меня, он улыбнулся.

— За добавкой пришел? Понятно. Подливы хочешь?

Я отказался, подошел к печке и бросил туда письмо.

Оно свернулось в трубочку, почернело и вспыхнуло.

— Ты это чего? — спросил Вася.

— Просто так, — сказал я.

Я вышел из кухни. По обеим сторонам тропинки лежал снег. Мягкий снег. У склада в старом и неизвестно откуда взявшемся шезлонге сидел Серега.

— Эй, Стаханов! — крикнул он мне. — Причаливай, потолкуем. Бабам перекурить, мужикам посплетничать. Ты представляешь, какой сейчас скандал идет в управлении! Иди сюда!

— Пошел ты, — сказал я. — У меня есть дела.

— Какие сегодня могут быть дела?

— Могут.

Я поднялся на крышу базы.

У меня было там одно дело.

Посмотреть на солнце.

1965

НОЛЬ ЭМОЦИЙ

— Ну что? — спросил Куликов.

— Ноль эмоций. Ничего и никого…

Старший матрос Вася Плехоткин равнодушно смотрит, как по зеленому экрану локатора бегает тонкий луч. Он ударяется о скалистые берега Кольского полуострова, о высокие волны, о стаи бакланов, взлетающих над ночным океаном. Ни одного судна не отмечает луч, ни одной лодки… «Ноль эмоций», как говорит в таких случаях Вася. Пограничный корабль с бортовым номером 93 на средних ходах идет вдоль невидимой черты — государственной границы СССР, которая вечно качается здесь на студеных северных волнах.

Вообще-то «ноль эмоций» выдумал не Плехоткин, как это почему-то считалось на корабле, а капитан-лейтенант Дроздов. Однажды во время беседы он сказал: «Пограничную ситуацию предугадать невозможно. Поэтому каждый пограничник в любой обстановке, в любых обстоятельствах должен быть до предела собран, а главное — спокоен. Не давайте во время боевых операций разыгрываться вашим чувствам, эмоциям. Все провокации, которые устраивают наши враги, рассчитаны только на наши нервы. Во всех обстоятельствах вы должны помнить — ноль эмоций!»

Вот так говорил однажды капитан-лейтенант Дроздов, беседуя с личным составом корабля…

В три часа ночи Дроздов поднялся из своей каюты на верхний мостик.

— Товарищ капитан-лейтенант!.. — начал было доклад вахтенный.

— Вольно, вольно…

Дроздов закурил, ладонями прикрыв огонь от ветра, посмотрел вверх — как погода. Звезды, начищенные, словно солдаты на параде, висели над океаном. Между звездами проворачивалась антенна локатора.

«Надо идти спать, — подумал Дроздов. — В такую погоду происшествий не жди — все видно…» Дроздов уже повернулся, чтобы спускаться вниз, как вдруг на мостике загудел переговорник.

— Что такое? — спросил Дроздов.

— Товарищ командир, локатор дает цель! — доложил Плехоткин. — Пеленг двести семьдесят три, дистанция двенадцать кабельтов.

Дроздов бросился вниз по трапу.

В штурманском посту в том же дыму сидели те же Куликов и Плехоткин, но что-то явно изменилось здесь. Неуловимое крыло тревоги повисло над ярко освещенной штурманской картой, где на пеленге 273 уже скрестились две тонкие карандашные линии. Вдруг Куликов улыбнулся.

— Отбой, — весело сказал он Плехоткину. — Здесь же камень!

— Камень камнем, — сказал матрос, — а на камне что-то есть. Всплеск на локаторе измененный… Что-то есть, точно!

— Не будем гадать. Лево на борт! — крикнул в переговорник Дроздов. — Вахтенный! Включить прожектор!

Корабль, резко наклонившись на повороте, пошел к невидимому еще камню.

Дроздов отлично знал этот камень. Он стоит в полумиле от берега, маленький, метров двадцать в длину, ничем не примечательный. В штиль его еще можно увидеть, в шторм — только белый бурун на этом месте. Даже названия этот камень не имеет.

Луч прожектора скользнул по ночному морю и в самом конце своего пути уткнулся в неясные очертания скал. Камень…

Дроздов поднес к глазам бинокль и, как ни далеки еще были скалы, успел заметить, что по самому гребню камня мелькнула какая-то тень — словно кто-то убегал от света прожектора.

— Человек на камне! — крикнул вахтенный, смотревший в стереотрубу.

— Боевая тревога! Боевая тревога! — крикнул в переговорник Дроздов. — Корабль к бою и задержанию! Шлюпку на воду! Первой осмотровой группе приготовиться к высадке!

Корабль, казавшийся таким безлюдным, вдруг ожил, и через несколько минут Куликов — командир первой осмотровой группы — уже докладывал Дроздову о готовности.

Сзади него стояли семь моряков в спасжилетах, с автоматами на груди. Завизжали блоки. Шлюпка — на воде.

В луче прожектора камень сверкал, словно вырезанный из белой бумаги. Когда в полосе света показалась шлюпка, Дроздов снова поднес бинокль к глазам. Вот пограничники прыгают в воду, идут по пояс в прибое, с автоматами наперевес… сходят на берег… рассыпаются цепью… ползут по скалам… переваливают через гребень камня… скрываются. Дроздов все смотрит в бинокль, но теперь его слух до предела напряжен. Он теперь ждет выстрелов. Враг пограничника — самый страшный враг. Ему нечего терять. Он готов на все.